Бездарь

Глава 1 Вундеркинд

Марк Зорюшкин написал свой первый стих в 9 лет, а в 12 уже стал членом местного литературного клуба в своём родном городке Шутуршиновке Воронежской области.

Если смотреть правде в глаза, то вундеркинд никогда бы не удостоился такой чести, даже если бы местные писаки воочию увидели белокрылую Музу, которая надиктовывает мальчику стихи, даже и тогда для них это вряд ли бы послужило достаточным основанием для принятия малолетнего поэта во взрослый клуб.

Но Зорюшкину повезло, с ним случилось чудо для их маленького городка гораздо более удивительное — в Шутуршиновку приехали московские журналисты.

И в День Защиты Детей по Федеральному каналу показывали хвалебный репортаж про Марка с названием: «Маленький Пушкин».

И хотя злые языки ещё долго судачили о том, что это мама Марка, Мария Марковна, выкликала для своего сына московских репортёров, чтобы они его расхвалили.

Но как бы там ни было, идея сработала, и уже на следующий день после выхода передачи вся Россия плакала над судьбой мальчика-безотцовщины, который не по улицам без дела шляется, и не сидит всеми днями перед телевизором, и не режется день и ночь в «Дэнди», ни к@рит за гаражами, а пишет такие красивые и взрослые стихи; о природе, о маме, о Родине, ну и конечно чаще всего об отце, который героически погиб, когда мальчику было 2 годика, на фронте Первой Чеченской войны…

Во время интервью Мария Марковна без всякого корыстного умысла искренне рассказала, что сыну с таким поэтическим даром живётся непросто.

Что случается, учителя его часто ругают за то, что он отвлекается на уроках и вместо того, чтобы делать задание, пишет стихи, когда на него нахлынет вдохновение…

Что мальчишки не желают дружить с ним и обзывают рифмоплётом и очкариком, а вместо того, чтобы посочувствовать, смеются над тем, что у него погиб папа.

Что его отказываются печатать в местных газетах, потому что не верят, что эти стихи написал действительно Марк.

Бесхитростная женщина на «голубом глазу» рассказала также и о том, что взрослые поэты не желают всерьёз воспринимать её сына, хотя он неоднократно пытался доказать своё авторство, сочинял стихи прямо при них. «Но они всё равно не верят! Никто не верит! Говорят, это ты выучил, а теперь записывай то, что тебе мама надиктовала!»

Я надиктовала?! Да я с двадцати лет дояркой работаю! Я ни одного стихи наизусть не знаю! Да я даже письма подружкам писать не люблю!” - с сердечной горячностью возмущаюсь женщина.

А на вопрос журналистки не зазнался ли мальчик из-за своего таланта? Любящая мама отвечала так:

«Да нет, что вы! Наоборот, он стесняется своих стихов, было одно время, он даже их вообще читать вслух не хотел, после того как старшие ребята его избили и обещали поколотить сильнее, если услышат ещё хоть один стих. Очки ему разбили, в луже изваляли, а тетрадку со стихами порвали. Хорошо хоть у меня чистовик остался, куда я сама его произведения переписываю аккуратненько.

Это ужас какой-то был, чего мы с Марком натерпелись в те дни! И ведь никакого управу не найдешь! Ведь заводила у тех хулиганов — сын участкового нашего Денис Валиулин, он на три года старше моего Марка, — резала правду-матку женщина, не задумываясь о последствиях, — а газетчики нашей местной редакции тоже ещё те бандиты-вымогатели, говорят:

«Нам всё равно, хорошие — плохие стихи у вашего мальчика, а бесплатно мы печатать их не будем, платите по 300 рублей за строчку, и публикуйтесь на здоровье хоть каждый месяц».

Я уже не раз в редакции скандалила, говорю им: «Да как же это вы так можете? Раньше поэтому платили за стихи, а сейчас вы мальчика моего затираете! Талант его губите!»

А они мне прямо в лицо смеются и говорят: «То было раньше, а сейчас у нас настал капитализм, и без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек, и желательно, чтобы бумажки эти зелёные были…» — вот так вот! Вот такое отношение приходится нам с Марком терпеть. А вы говорите «зазнался».

Только на вас и есть вся последняя надежда… Мальчик-то мой страдает ни за что! За свой талант страдает…».

А они мне прямо в лицо смеются и говорят: «То было раньше, а сейчас у нас настал капитализм, и без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек, и желательно, чтобы бумажки эти зелёные были…» — вот так вот! Вот такое отношение приходится нам с Марком терпеть. А вы говорите «зазнался».

Только на вас и есть вся последняя надежда… Мальчик-то мой страдает ни за что! За свой талант страдает…

Бывает, нахлынет на него, просыпается среди ночи и начинает стих сочинять. Пишет, пишет, пишет всю ночь, как заведённый, будто бы диктует ему кто-то с неба, а потом в школу рано утром вставать, он на уроках квёлый, учителя ругаются, он плачет. В общем, с одной стороны, радостно, конечно, что сынишка мой такой одарённый, а с другой стороны — одна беда от этих стихов…

Только на вас и есть наша последняя надежда! Я вас как вдова военного, как мать-одиночка прошу, не дайте загубить талант моего сына!» — восклицала расчувствовавшаяся женщина сквозь слезы почти нараспев, приложив руку к сердцу.

Глава 2 Литклуб “Аристон”

Больнее всего весь этот ажиотаж вокруг малолетнего поэта воспринял Иван Иванович Лазурный — создатель, глава и главный спонсор литературного клуба.

Клуб имел название «Аристон», что означает музыкальный ящик. Но на самом деле такое название организация носила в честь первого псевдонима Сергея Есенина.

Иван Иванович обожал стихи, но слушал и читал их с большой неохотой, и когда ему приходилось выслушивать долгие выступления в клубе, это превращалось для него в настоящую пытку.

А вот сочинять он мог без устали, почти не отвлекаясь на еду, сон и личную гигиену.

Наверное, его тяга к сочинительству уже обрела форму патологии. Он имел странную привычку писать стихи только от руки, исписанные листы складывал в чемоданы, а чемоданы, в свою очередь, прятал на чердаке.

Но что самое странное, он никогда и никому не читал своих стихотворений, ни в клубе, ни даже родным. И нигде, ни в газетах, ни в сборниках, не публиковал их.

Он говорил: «Настоящий талант ценят только после смерти. А сейчас всё равно никто не поймёт и не прочувствует…».

И сколько бы его не уговаривали, Иван Иванович никогда не поддавался. «Вот умру я, — говорил он почти мечтательно, — вот тогда понимающие люди ахнут от осознания того, с каким талантливым человеком им посчастливилось жить в одну эпоху…».

Такая самонадеянность и скрытность многих раздражала, и поэтические собратья по перу за спиной Лазурного любили посудачить о том, что их глава тронулся умом окончательно, и на самом деле нету у него никаких чемоданов со стихами. Будто-то бы он просто рисует каракули или пишет одну и ту же фразу «Одна работа, никакого веселья, бедняга Иван не знает безделья!», совсем как тот сумасшедший сторож из повести Стивена Кинга.

Иван Иванович знал, что о нём ходит такой слух, но мало обращал на это внимания и частенько любил помечтать о том, как он оставит в наследство своей семье чемоданы, полные стихов, которые после публикации просто-таки озолотят его потомков.

Несмотря на такую странность, в городке он был весьма уважаемым человеком. И помимо председательства в клубе был ещё и почётным депутатом областной думы.

Женился Ваня поздно, в 52 года, его женой стала худенькая блондиночка — Кристина Степаненко, на момент их свадьбы девчонка ещё училась на 5-м курсе литературного института.

Девушка из зажиточной семьи; отец её генерал-майор армии, а мама — заведующая родильным отделением в Воронеже.

Но немолодого зятя родители Кристины всё-таки восприняли радушно, ведь он мог обеспечить их дочери не просто безбедную, а прямо-таки шикарную жизнь.

Лазурный любил свою молодую жену какой-то болезненной любовью, и глядя на их отношения, нормальному человеку даже становилось как-то не по себе.

Степаненко, и без того избалованная любящими родителями, с бесхарактерным мужем вконец разбаловалась и превратила Ивана Ивановича в какой-то странный гибрид банкомата и половой тряпки.

Но Ваня был сражён её красотой и молодостью и окончательно потерял рассудок. Хотя для искушённого мужчины во внешности его избранницы не было ничего уж такого особенного.

Высокая, но при этом почти по-детски худенькая, плоскогрудая, вечно бледная. Лицо её узкое, а волосы хоть и длинные, но очень реденькие, вытравленные осветлителем. Внешность Кристины невольно наводила на мысль о ее нездоровье, казалось, что она заморила себя диетами и вот-вот готова в любой момент упасть в обморок. Либо родилась недоношенной и слабенькой, что и во взрослой жизни оказало отпечаток на её самочувствии и внешности.

Светло-серые глаза на узком лице смотрели на мир с лёгким налётом дебильности. Но это впечатление было обманчивым, ведь девушка закончила литинститут с красным дипломом.

Она обожала сочинять книги про принцесс и драконов. Была автором довольно-таки продуктивным, но читала книги всегда настолько тихим и неуверенным голосом, что казалось, будто бы девушка боится, что слушатели изобьют её, если кому-то что-то не понравится.

В клубе к этому уже все давно привыкли, но вот когда Лазурный вытаскивал жену на сцену во время народных гуляний, многие зрители не выдерживали и просто уходили.

Поэтому другие участники концерта всегда просили Ивана Ивановича, чтобы его жена выступала последней. А он воспринимал это как честь…

Чтобы Кристина ни делала, во всех её жестах, в походке читалась какая-то странная неспешность, будто бы девушку только что разбудили.

Или долгое время держали на морозе. Энергия у неё была такая усыпляющая, что казалось, будто всё в этой жизни ей делать лень.

Она ни с кем никогда не спорила, не смеялась, и когда другие люди заходились от хохота, она лишь могла хмыкнуть и улыбаться растерянной улыбкой.

Но Лазурного такое поведение жены вовсе не смущало, он, наоборот, очень гордился ею и не забывал при любом удобном случае подчеркнуть, насколько Кристина его любит!

Да-да, затюканный муж никогда не говорил о том, что ОН любит жену, он всегда не упускал случая подчеркнуть, насколько ОНА его обожает.

И хотя это и выглядело нелепым враньём, но никто особо не стремился уличить Лазурного во лжи, ведь чужая семья, как известно, потёмки.

В общем-то, они оба друг друга стоили. Ведь даже если не брать во внимание клиническую графоманию, которой, скорее всего, действительно страдал Иван Иванович, но внешность у него была, мягко говоря, специфическая.

У него имелось две кардинально противоположные приметы: это низкий рост и чрезвычайно высокий и притом бугристый лоб. Мясистый широкий нос выглядел как-то уж совсем негармонично с его пухлыми чувственными губами, пожалуй, единственной симпатичной деталью во всей внешности Лазурного.

Глаза у него были неопределённого какого-то пыльного цвета, глубоко посаженные и невыразительные. Те волосы, которые остались, были седыми уже в 30 лет, а уж к нынешнему времени их осталось настолько мало, что, пожалуй, было бы эстетичнее и вовсе побриться налысо.

Но при всём этом Иван Иванович комплексом неполноценности не страдал. Он считал себя истинным лидером и очень талантливым поэтом. Нет! Если уж быть до конца честным, то на самом деле Иван Иванович считал себя непризнанным гением! Гордостью нации! И истинным достоянием России!

Лишь по невежеству и скудоумию людей пока не оцененным по достоинству.

Его тщеславие подогревали деньги, ведь он считался одним из самых богатых людей в Воронежской области.

И хотя из-за депутатства Иван не имел права заниматься коммерческой деятельностью, но все знали, что ему принадлежит табачная и в@н@-в@д@чный завод. А также чуть ли не все, а быть может, даже и все л@керо-в@д@чные магазины. Хотя сам Лазурный не пил и не к@рил.

В детстве у Вани, пожалуй, не было шансов занять то положение в обществе, которое он имел на сегодняшний день.

Он родился в неблагополучной семье, отец его был беспробудным п@нтом, который поднимал руку на мать и бил её даже во время беременности.

Оба его родителя не имели даже средне-специального образования. Мама нанималась в работницы в богатые дома, а горемычный отец работал слесарем-сантехником.

Благо, что когда мальчику исполнилось 10 лет, мама всё-таки устала терпеть побои и скандалы и решила подать на развод.

Неизвестно каким уж чудом, но второй раз женщина вышла замуж не в пример удачнее первого. И отчимом для маленького Ивана стал Александр Сергеевич Самойлов — полковник областного отделения ФСБ. Начальник отдела по борьбе с экстремизмом.

С того момента жизнь забитого мальчонки заиграла новыми красками и привела к тому, что Лазурный имеет теперь.

Из его памяти быстро стёрся тот постыдный факт, что когда-то он мочился во сне, а в школе его все ненавидели за то, что вечно развешивает с@пли ниже губы. Но уже буквально через полгода жизни с отчимом прежнего Ваню было не узнать, и он скорей походил на Звёздного Мальчика из сказки Оскара Уайльда.

И, пожалуй, только Кристина знала Ивана Ивановича настоящего. Она относилась к мужу с таким пренебрежением и даже почти брезгливостью, что иногда Лазурный угадывал в её поведении своего родного отца, но вместо ненависти такое поведение жены будоражило в мужчине извращённую страсть…

Хотя супруга очень редко допускала его в свою постель. Детей у них не было, и они жили скорей как соседи. Иван Иванович то председательствовал в Думе, то пропадал в «Аристоне», то проводил ревизии на своих заводах. А по выходным дни и ночи просиживал за сочинением стихов или чего уж он там писал…

И Кристина не завела себе любовника лишь потому, что ей было лень. Ну и ещё из-за страха, ведь второго такого олуха, который обеспечивает ей красивую жизнь, да притом ещё и вкладывает немалые деньги в издание ее книг, она больше нигде не найдёт.

Вне дома Иван Иванович был абсолютно другим человеком с запредельным ЧСВ.

Неудивительно, что окружал он себя людьми беспринципными, льстивыми и по большей мере бездарными. …

Если на работе могли еще выбиться в начальники более-менее компетентные люди, ведь Иван понимал, что успешный бизнес нуждается в грамотных кадровых решениях. И очень редко, но всё-таки случалось, что Лазурный назначал на должности человека не по личной симпатии, а по способностям.

То уж в литературном клубе он дал себе волю. “Аристон”, хотя по факту и принадлежал Лазурному, ну, юридически был оформлен как НКО — клуб досуга талантливой молодёжи.

И спонсировался городской администрацией. Школьников туда добровольно-принудительно загоняли только накануне больших патриотических праздников — 23 февраля, 9 мая, день города и так далее.

Но в каждом своём выступлении, в каждом интервью Иван Иванович не забывал упомянуть о том, как “Аристон” нуждается в притоке юных талантливых поэтов и писателях. И как ему жаль, что нынешняя молодёжь сейчас мало интересуется литературой и мало читает, и ещё меньше тех, кто не стесняется заявить о своём писательском хобби.

“Приходите, не стесняйтесь! У нас членство в клубе бесплатное, мы очень рады будем новеньким; подскажем, поможем. С удовольствием выслушаем ваши стихи и рассказы, будете выступать на сцене, поздравлять родных и близких стихами собственного сочинения! У нас часто проводятся разные интересные литературные конкурсы, мероприятия. Спектакли в театре по вашим пьесам иногда проходят. Приходите! Приходите, пожалуйста, ведь наш литературный клуб создан специально для вас, чтобы здесь вы общались со своими единомышленниками и могли найти новых друзей!”

Может быть, Иван Иванович говорил это от души и как председатель клуба действительно понимал, что “Аристон” нуждается в притоке новичков. Но вот беда, делать для этого он ничего не желал…

И сложно себе представить более закостенелую, консервативную, устаревшую организацию, чем этот литературный клуб.

Костяк организации состоял из литературных калифеев ещё советской закалки, самой молодой из которых было 45 лет.

Своим заместителем Лазурный назначил Семена Семёновича Грыжина, деду шёл 9-й десяток, и от пережитого когда-то инсульта у него отнялась левая рука. Не усохла, но полностью потеряла чувствительность и уже много лет висела плетью.

Дедок обожал и прямо-таки боготворил Пушкина.

Для его возраста память Семёна Семёновича, наверное, может считаться феноменальной, потому что казалось, что он помнит все сочинения Александра Сергеевича наизусть.

И всё бы ничего, но, видимо, во время приступа в мозгу Грыжина всё-таки случились какие-то необратимые изменения, и теперь дедушка мучил окружающих своей патологической обстоятельностью, что в купе с чрезмерной словоохотливостью превращалась в изуверскую пытку.

Старика было просто невозможно заткнуть! И сколько бы раз его ни старались перебить или перевести разговор на другую тему, всё было бесполезно, если Семён Семёнович приходил на собрание, то все вынуждены были слушать только его.

А дед не замолкал ни на минуту! Он говорил и говорил и говорил без умолку! Ну, может быть, затихал на полминутку, чтобы перевести дух, или когда всё-таки кому-то удавалось вклинить свои 5 капеек.

А потом у Грыжина снова начинался неостановимый словесный п@нос.

И не так, как это бывает просто у людей болтливых, у тех, кто любит рассказывать какие-то интересные случаи своей жизни или анекдоты.

Нет! Хотя дед декламировал Пушкина, да и речь его по большей части была осмысленной, но всем было ясно, что он немного не в себе.

До выхода на пенсию Семён Семёнович работал корреспондентом в местной газете и имел много высоких наград за свою трудовую жизнь.

Плюс к тому его давно покойная мать когда-то работала секретарём в городском суде.

Неизвестно, только ли два этих фактора послужили основанием для того, чтобы Иван Иванович назначил Грыжина на столь высокую должность в “Аристоне”, или всё-таки Лазурный и тут смалодушничал и назначил деда своим замом лишь потому, что на его фоне выглядел моложаво, бодро и адекватно. Но в любом случае кадровых перестановок в литературном клубе не предвиделось….

Благо, что в силу возраста и слабого здоровья Семён Семёнович мог посещать литературные собрания нечасто. Хотя, как бы это странно ни звучало, но он был единственным звеном, действительно скрепляющим весь творческий коллектив “Аристона”.

Грыжина терпеть не могли все! Даже сам Лазурный не посещал собрание в те дни, когда там присутствовал Семён Семёнович.

Следующий по старшинству в иерархии клуба следовала Вера Андреевна Кузнецова, главред. Въедливая и дотошная старушонка 75 лет. Она была худой и подвижной, с зелёными глазами. В молодости, наверное, Верочка сводила с ума многих мужчин, но это было очень и очень давно! Теперь же Вера Андреевна жила одиноко, она давно овдовела, а дети выросли и переехали в большой город. Внуков ей привозили нечасто, и старушка, видимо, немного двинулась головой на почте и соблюдении правил. И она готова была живьём сожрать каждого, кто подаст ей текст хотя бы с одной неправильно поставленной запятой.

Стихи и тексты, по её мнению, следовало писать лишь только в классической манере. И никаких других форм поэзии и прозы, кроме самой высокой и почти что математически выверенной, Вера Андреевна не принимала.

Сама она сочиняла романсы и была запевалой в народном ансамбле.

За организацию мероприятий отвечала Нина Натановна Гришковец — женщина 45 лет, самая молодая из руководства «Аристона».

Остроносая и кареглазая, с внешностью кавказского мальчугана, она выглядела моложе своих лет. А если почитать её стихи, то можно было представить себе эдакую блоковскую даму 19 века. Которая дышит духами и туманами. Писала она всегда о любви. В стихах, как девочка-отличница, не допускала никогда ни одной ошибочки, писала всегда с соблюдением всех правил стихосложения. И ритм, и ритмы — всё у неё было как надо, придраться было не к чему.

Но вот беда: стихи её, словно кусочки сахара-рафинада, были слащавые и бесхитростные, если не сказать бессмысленные; любовь несчастная, любовь взаимная, любовь первая. И никаких других тем в своём творчестве Нина Натановна не допускала. Притом стихи её были максимально вторичны, клишированы, и очень сложно было представить себе читателя, чьи душевные струны действительно могла бы затронуть своими стихами эта поэтесса.

Но при этом Гришковец была ещё и чертовски плодовита и не жалела ни бумагу, ни своих слушателей. Стабильно выпуская 3 сборника в год. Книги не продавались, но это упрямую Нину не печалило. Её сборники вручали в качестве призов на всех литературных конкурсах, которые проходили под эгидой «Аристона».

А ещё она раздавала их своим друзьям и знакомым. Бесплатно раздавала в библиотеки. Так зациклена на собственном творчестве Нина Натановна была не всегда. В душе её что-то надломилось 18 лет назад, с тех пор, как от рака поджелудочной железы умер её супруг.

С тех пор Гришковец было прямо-таки не остановить.

Её кипучая энергия требовала выхода, и женщина нашла себя в поэзии и общественной деятельности.

Всем, каждому она старалась помочь советом, даже если её об этом не просили.

Её любимым делом было «выбивать» деньги для организации концертов «Аристона» и публикации общих поэтических сборников.

Хотя всякий раз после того, как ей приходилось искать спонсоров, Нина жаловалась: «Хожу как девочка! Деньги клянчу! Толстосумам кланяюсь! Всё! С меня хватит! В следующий раз пусть Иван сам идёт, если ему надо, я больше не пойду! Ей-богу! Не пойду…»

Но всякий раз сама же называлась снова искать финансирование. Под предлогом того, что ни у кого, кроме неё, не получится так ловко развести местных олигархов на деньги. «Я их всех уже знаю! И многие из них поклонники моих стихов! И мои друзья», — без стеснения врала Ниночка.

Никто ей, разумеется, не верил, и не только потому, что стихи она писала дрянные, но и потому, что характер у Гришковец был тот ещё!

К месту и не к месту она всюду лезла с советами. Не умела прислушиваться к чужому мнению, часто выходила из себя, а когда выходила, то материлась, как пьяный матрос….

Вести молодёжное направление доверили Ольге Олеговне Лужиной. Она писала настолько примитивные и пошлые женские романы, что, если бы её сочинение разбирал психолог, то наверняка у неё диагностировали бы не только графоманию, но ещё и нарциссизм в острой форме.

Романы и её до боли однотипные и бессмысленные, где главная героиня непременно была непременная Мери Сью.

Аннотации книг, конечно же, обещали разные и очень даже закрученные сюжеты, но на деле текст всегда сползал в розовую бездну самолюбования, переодевания и романтических свиданий под луной.

Редким читателям, которые всё-таки отваживались потратить своё время на эти книги, уже страница через 20 приходилось с досадой понимать, что главное в этих книгах вовсе не сюжет, а внешность главной героини и её платья.

Наверное, так получилось не специально, а потому, что сама Лужина была очень далека от стандартов современной красоты. Её лицо было обезображено уродливыми бородавками.

Очки с толстыми линзами, которые она носила не снимая, делали глаза большими и по-коровьи глупыми.

Надо признать, что организатор из неё был куда лучше, чем писательница. Юные парни и девушки, в основном в возрасте от 12 до 14, воспринимали за чистую монету весь этот напускной пафос Лужиной, ведь лучше всего на свете Ольга умела задирать нос и могла напустить на себя орел горделивости.

Лет 20 назад, когда на свой тридцатилетний юбилей ей посчастливилось побывать в Париже, впечатления от загранпоездки не выветрились и по сей день…

С тех пор ей стала ненавистна родная страна, и она мечтала переехать во Францию на ПМЖ.

Кроме писательства, она мнила себя художницей, но картины продавались ещё хуже, чем книги. И Ольга вела скучную жизнь старой девы-затворницы и во всех своих бедах винила чиновников и олигархов.

Поэтому никогда она не посещала собрание, если на них присутствовала Елена Викторовна Дробыш, жена богатого москвича. Имела должность редактора в «Аристоне» лишь номинально, потому что приезжала из Москвы максимум два раза в год по старой памяти.

Она родилась в этом городе, но переехала ещё в юности, и жизнь её сложилась на зависть остальным членам клуба просто-таки замечательно.

Она стала членом Союза Писателей России, имела свой популярный канал на YouTube и миллионную целевую аудиторию преданных читательниц своих женских романов. Сложно сказать, хороши ли были её книги или нет, потому что над текстами работала целая плеяда профессионалов.

А грандиозная реклама, которую устраивал ей муж, и вовсе сделали из неё настоящую звезду современной литературы.

Лазурный готов был прыгать до потолка от счастья, когда в их город приезжала Дробыш. Она была эдаким свадебным генералом. Образцово-показательным примером для всех, какого большого успеха можно достичь благодаря писательству.

К её приезду Иван Иванович всегда организовывал концерт, и Елене Викторовне доверяли вручать грамоты и памятные подарки.

Каждый раз она заявляла о том, что готова помочь любимому литературному клубу, но её благотворительность заканчивалась на том, что она заказывала копеечную канцелярию по закупочной цене, которую потом раздавали участникам концертов и конкурсов.

В «Аристоне» на полном серьёзе было принято называть блокноты, календарики, наборы ручек и карандашей «ценными призами». И, конечно же, не забывали про почётные грамоты и дипломы, которые даже в рамку не всегда ставили, а чаще всего всучали в руки просто в целлофановых файлках.

Стоит ли удивляться, что такая вот «щедрость» не прельщала молодёжь. А даже если приходили новенькие, то их почти сразу выживали из коллектива «Верховный Ореопаг» «Аристона». Ведь дедовщина там была похлеще, чем в армии.

Ни о какой творческой свободе в этом литературном клубе и речи не было. По сути, «Аристон» был эталоном тоталитарного общества. В котором, несмотря на все громкие заявления Ивана Ивановича, были не рады новичкам.

Меж собой аристоновцы тоже не очень-то ладили. Каждый считал себя умнее и талантливее других.

А если и случалось вдруг сдружиться, то поводом для этого был вовсе не творческий порыв, а ненависть к кому-нибудь из вновь прибывших.

В этот раз старожилы клуба сплотились против вундеркинда Марка Зорюшкиного…

О принятии юного поэта в «Аристон» ходатайствовал сам лично мэр, и Ивану Ивановичу ничего не оставалось делать, и пришлось уступить велению высокого начальства. Но он так переживал по этому поводу, что его едва сердечный приступ не хватил.

Другие поэты и писатели тоже были возмущены не меньше.

Но деваться было некуда, и в конце концов Марк всё же получил членский билет, который давал ему возможность не просто посещать литературные сходки, а сидеть в жюри на концертах. Это был беспрецедентный случай, и обычно такой билет выдавался лишь представителям администрации клуба и редакторам.

Но напрасно радовался мальчик, ведь всякий раз, когда он приходил на собрание, ему приходилось видеть кислые мины на лицах собравшихся.

На областной конкурс от Аристона его выдвинули лишь однажды, сразу после губернаторского чаепития, а после до него ни разу не дошла очередь…

Его стихи разбирали по косточкам и придирались к каждому слову и запятой. И всякий раз, сочиняя новый стих, мальчик думал, что вот теперь-то его обязательно похвалят, ведь с ритмом и рифмами всё в порядке. Он старался идеально соблюдать правила стихосложения, но и это не помогло.

Литераторам был неугоден стиль: «Это, конечно, хорошо, что ты избегаешь глагольных рифм, но этот незатейливый ямб… Хоть и говорят, конечно, что ты вундеркинд, но всё равно ведь сразу видно, что пишет ребенок», — гнусавила, ехидно улыбаясь, Ольга Лужина, глядя поверх своих нелепых очков. Явно наслаждаясь произведенным на мальчика впечатлением и его вялыми детскими попытками оправдаться.

«Поэма, где девочка попадает в волшебное царство. Я читаю, и мне мерзко, что это написал мальчик… Ведь ты же мальчик! Зачем писать от женского лица?!» — вскипала гнева Вера Андреевна.

«Я категорически против, чтобы во время концерта ты выходил на сцену, как это будет выглядеть?! Мы все тут люди не последние в литературе, заслуженные, и тут на тебе, здрасьте, выходит на сцену вместе с нами какой-то малолетний шкет! Я против, я категорически против! Да ты ведь от горшка два вершка, у тебя ещё с@пли под носом, а хочешь выступать на равных с профессионалами, с какой это радости! Так, Иваныч, выбирай! Или я или он! На собрание ладно уж пусть ходит, но в жюри сидеть или на концерте выступать он будет только через мой труп, понятно?!» — бунтовала Нина Натановна.

Невозможно передать дословно ту нескончаемую гневную тираду, который в адрес вундеркинда разразился Семён Семёнович Грыжин, но если в двух словах, то смысл сводится к тому, что пацанёнок — щенок, а щенков надо топить, пока слепые!

«Как глава клуба, я могу выразить своё мнение?! - театрально задавал Лазурный риторический вопрос. - Я думаю, что я имею право выразить своё мнение, и более того, я должен это сделать! Как наставник, как старший товарищ! И мнение моё по поводу твоих стихов, Марк, такое... Ты пишешь недурственно, весьма даже недурственно... Но вот что лично я не понимаю и не принимаю, это почему у тебя так много стихов про погибшего отца?! Ты не обижайся, конечно, дружочек, но это уже спекуляция! Спекуляция на смерти твоего папы, который погиб на войне, я думаю, что это нехорошо, затрагивать такие темы, особенно в таком юном возрасте... Это попахивает дешёвой спекуляцией, по моему мнению... Ты не обижайся, конечно, малыш, но ты парень не безнадёжный, в какой-то мере, может быть, даже талантливый. Ну, моё мнение такое... Сугубо лично моё мнение...»

Такая почти неприкрытая травля привела к тому, что мальчик задержался в «Аристоне» лишь на полгода.

Но, что хуже всего, он бросил не только посещать собрание, но и писать стихи...

Глава 3 Фюрербункер

Время шло, и к восемнадцати годам несчастный Зорюшкин осиротел окончательно: его мама, будучи ещё совсем не старой женщиной, умерла от перитонита, не обратившись вовремя в больницу.

В армию его не взяли из-за близорукости и из-за того, что его отец погиб на фронте.

Едва получив получил паспорт, Марк женился на продавщице продуктового магазина Танюше Черниковой.

Его избранница стала женщина в самом соку, на 12 лет старше и килограмм на 80 тяжелее молодого мужа. Такая бодепозитивная красота парня не смущала. Таня была хлебосольная и охотлива до чувственных наслаждений, о большем счастье худой сутулый очкарик Марк и мечтать не мог...

Ему было бы предпочтительнее поступить в литинститут, но к тому времени Зорюшкин совсем уже охладел к сочинительству и связывать свою жизнь с поэзией не захотел, он выбрал профессию журналиста.

И, наверное, не зря, потому что ему несказанно повезло, ведь на преддипломную практику его альма-матер собирался отправить кого-то из студентов-отличников в заграничную командировку в Мексику.

Самая очевидная кандидатура для столь престижной поездки, многие члены деканата посчитали именно Зорюшкина, ведь он, как признанный вундеркинд, поступил сразу на 3-й курс университета.

Хотя по возрасту и был ровесником своим однокашникам, ведь в институт пошёл не после школы, как положено, а уже после женитьбы, после долгих Таниных уговоров, потому что сначала получать высшее образование вообще не желал.

Но всё-таки она его уговорила, и они вместе несказанно радовались тому, что на горизонте замаячила возможность побывать за границей.

Но с этой поездкой, увы, было всё не так уж просто. Дело в том, что группа поисковиков направлялась в горы в Мексике. На поиски некоего н@цистского бункера, который якобы был там построен ещё в 1939 году и строго засекречен.

Достоверных исторических сведений этому факту, конечно же, не было, но эту экспедицию — московский олигарх. И провинциальный институт не решился отказываться от сотрудничества, ведь он обещал кроме спонсорства экспедиции, выделить деньги на ремонт в главном корпусе института и новые компьютеры для института.

Основной костяк группы, конечно, составляли альпинисты-профессионалы, а их студент-журналист, был там нужен как собаке пятая нога.

Но, видимо, у проректора была возможность примазаться к предстоящему походу, и он не придумал ничего лучше, как отправить одного из учеников журфака под предлогом того, что он будет вести дневники альпинистов.

И вообще максимально тщательно и старательно конспектировать ход их восхождения и результаты поисков, чтобы от заказчика не ускользнула ни одна деталь.

Чадушного Марка не хотели отправлять в этот опасный горный поход. Но его бойкая Танюша настолько загорелась этой идеей, что она пообещала Марку, что с живого с него не слезет, пока он не добьётся того, чтобы в Америку откомандировали именно его.

По всей видимости, Таня не очень-то хорошо понимала разницу между Мексикой и Соединёнными Штатами, само по себе слово «Америка» действовало на женщину одуряюще...

Она настолько размечталась о том, как будет хвастаться подружкам, что её Марк был за границей, что Зорюшкин испугался, что если у него не получится поехать, то супруга даже может с ним развестись.

И ради любимой Марк в доску расшибся! Он занялся спортом, окончил курсы скалолазания, заменил очки на линзы, декану ничего не оставалось делать, как уступить упрямому вундеркинду. Так проходить практику в Мексике посчастливилось именно ему.

Называлась гора, на которую Зорюшкину с группой предстояло восходить, Альваро. Она являлась частью мексиканской горной цепи, носившей название “Нелидо-де-Толука”.

Северная стена Альваро тоже носила своё отдельное название — Trono Эль Тио. Человеку, далекому от альпинизма, может показаться, что восхождение на нее не составит особого труда, ведь Trono Эль Тио — вершина сравнительно небольшая, ее высота составляет скромные 3.966 метров, а значит, забраться на нее несравненно легче, чем, например, покорить пятитысячник, где опасность быть сраженным горной болезнью значительно выше.

Она настолько размечталась о том, как будет хвастаться подружкам, что её Марк был за границей, что Зорюшкин испугался, что если у него не получится поехать, то супруга даже может с ним развестись.

И ради любимой Марк в доску расшибся! Он занялся спортом, окончил курсы скалолазания, заменил очки на линзы, декану ничего не оставалось делать, как уступить упрямому вундеркинду. Так проходить практику в Мексике посчастливилось именно ему.

Называлась гора, на которую Зорюшкину с группой предстояло восходить, Альваро. Она являлась частью мексиканской горной цепи, носившей название “Нелидо-де-Толука”.

Северная стена Альваро тоже носила своё отдельное название — Trono Эль Тио. Человеку, далекому от альпинизма, может показаться, что восхождение на нее не составит особого труда, ведь Trono Эль Тио — вершина сравнительно небольшая, ее высота составляет скромные 3.966 метров, а значит, забраться на нее несравненно легче, чем, например, покорить пятитысячник, где опасность быть сраженным горной болезнью значительно выше.

Но ведь неспроста Tablero del Diablo — это горная стена, которую скалолазы обходили стороной. А местные жители любили сочинять всякие страшные легенды про этот горный участок, даже его название в переводе на русский означает “Доска Дьявола”, поэтому сами мексиканцы, да и пришлые альпинисты, исходившие здешние горы вдоль и поперёк, эту горную стену покорять не торопились, а редкие смельчаки, которые смогли каким-то чудом не только забраться, но и слезть с Доски Дьявола живыми, потом вспоминали об этом приключении с ужасом, и никто из них больше не рискнул повторить это вновь… По “низенькой” Альваро люди лазали будто муравьи, покоряя другие, более пологие ее участки, но “Доска Дьявола” — это другое…

Многие обыватели не воспринимали ее как опасную и труднопроходимую вершину. Наоборот, на первый взгляд она казалась “обжитой” и уютной. Tablero del Diablo разделала собой на две части южно-мексиканский городишко, именуемый San Pablo de Padua, который вместе с туристами едва насчитывал тридцать тысяч жителей.

Один из местных был мексиканец Антонио-Голфредо Агилар, когда-то был выпускником российского вуза, русский знал отлично, потому в горах чувствовал себя как рыба в воде, потому и вызвался стать проводником для русских парней, которые пошли на Альваро. Но когда уже в ходе восхождения выяснилось, что нужно лезть на Доску Дьявола, мексиканец наотрез отказался везти группу дольше.

Но спускаться всё же не стали, на пологом выступе Альваро организовали привал. Пока они отдыхали, к ним присоединился студент Зорюшкин. До пологого выступа, на котором экспедиция разбила лагерь, паренька подбросил вертолёт.

Экспедиция включала в себя Антонио, Александра Стычкина, Сергея Беляева, мужчинам было лет по 30. Поэтому как-то сложилось, что лидером в их группе стал самый страшный из них — Владимир Лёвушкин, которому уже было за сорок.

Устраивать скандал на вершине никому не хотелось, и поэтому все альпинисты лишь только отметили про себя, что гражданские там уж совсем чокнулись, раз отправили с ними этого хлюпкого доморощенного журналиста!

В конце концов мужики не выдержали и начали бузить. По-испански начал материться даже Антонио, который настаивал на спуске. Но с «большой земли» им ультимативно сообщили, что либо они потащат с собой студента, либо все вместе сейчас же садятся в вертолёт и улетают оттуда ни с чем, потому что за каждым по отдельности вертолёт никто гонять не будет!

«А если вам так уж мешает этот с@пливый журналист, бросайте его на хрен, пусть сдохнет там один», — кричал командирский голос сквозь помехи в рации.

Но альпинисты, конечно, не могли поступить так бесчеловечно, и им ничего не оставалось делать, как тащить Марка с собой.

Северную стену горы Альваро называют Доской Дьявола не только из-за глупых предрассудков, этот горный участок такой опасный и труднопроходимый потому, что там очень мало выступов и пологих участков. Чтобы добраться до вершины Альваро с северной стороны, нужно преодолеть всего-то 1349 м, для скалолазов это ничтожно малая высота, но коварство Tablero del Diablo в том, что эта часть горы мало того, что чертовски гладкая, так ещё и вогнута внутрь.

У подножья стены были сравнительно большие выступы, да к тому же Доска Дьявола была более пологой, но чем ближе к вершине, тем более гладкой и отвесной становилась эта часть горы. Частенько здесь случались камнепады, и глыбы могли легко докатиться до самого низа, не обнаружив на своём пути даже мало-мальски серьёзных препятствий. Такой гладкой была эта северная стена, что камни скатывались с нее словно шары для боулинга. При этом угол ее наклона составляет в среднем 85*, поэтому булыжники развивали немыслимую скорость!

Группе палатку было ставить негде, и они отдыхали на узеньких выступах, на профессиональном языке они называются «полочки».

Им приходилось отдыхать всё чаще и чаще, но не из-за Зорюшкина, который держался на удивление хорошо, а потому что приходилось тратить много сил для того, чтобы рубить ступени, так как на Tablero del Diablo из-за ее гладкости нельзя было обойтись просто «кошками».

Искатели были измотаны, пройдя лишь только первый горный пояс, открывался самый лавиноопасный участок, да к тому же погода начала портиться. «Доску Дьявола» заполонили облака, видимость упала, а вечером прошёл дождь. Первый не выдержал Антонио: «Надо возвращаться! Иначе мы сдохнем здесь!» — почти в истерике кричал он своим товарищам, когда те устроили очередной привал на узенькой «полочке». «Не надо было нам даже пытаться лезть сюда! Я уже не могу, я чувствую, что у меня не хватит сил, а ведь надо будет ещё на ту сторону перебраться, где будет ждать вертолёт. Двое суток — это чертовски мало!» Но русские, как известно, не сдаются, и все, кроме мексиканца, решили продолжить восхождение. К ночи дрянная погода вовсе превратилась в настоящую бурю с грозой, что вызвало камнепад, и отделившийся от группы Антонио в ту же ночь обледенел и замёрз насмерть. А остальные поисковики хоть и устали до чёртиков, но случился один счастливый миг, и от счастья в их крови выделился адреналин. Мужчины тут же воспряли духом! Ведь на самом большом ровном участке, который встречался им на пути, вдруг снег как-то странно хрустнул под ногами, и оказалось, что это потайной люк, служивший входом в тот самый бункер…

Глава 4 Магическая ручка

О находке незамедлительно сообщили заказчику, но чтобы открыть люк, пришлось как следует повозиться, и всё же против лома, как известно, нет приёма, и мужчины вскоре всё-таки проникли внутрь. У группы не было сил, чтобы осмотреться как следует в тот же вечер, они даже электрощиток искать не стали, хотя предполагали, что у бункера имеется своя автономная система питания электроэнергии.

Но пока, во время ужина, было решено обойтись фонариками. Слегка подкрепившись, они уволились штабелями на полу в спальных мешках и уснули. Утром удалось включить свет, и альпинистов постигло горькое разочарование. Мужчины шарились по этому небольшому бетонному бункеру, по размерам и обстановке больше напоминающему охранную сторожку, и, не находя ничего ценного, громко и витиевато матерились.

Над столом висел портрет Г@тлер@, а на других стенах были знаки Аненербе. Первым делом, как только включили свет, Адольфа сняли и растоптали, смачно перед этим наплевав ему в ф@шискую рожу! И вроде как на душе полегчало, но за портретом не обнаружили ни сейфа, ни тайника, и этоочень огорчало альпинистов, ведь они рисковали жизнью ради того, чтобы найти этот бункер. Но здесь и вправду не было ничего ценного. И мужчины искренне удивлялись, какому больному убл@дку пришло в голову строить на такой чертовой высоте на самой опасной скале во всей Южной Америке этот небольшой вагончик с низкими потолками.

Можно было подумать, что это убежище для каких-нибудь высокопоставленных н@цистов. Но бункер мало был приспособлен для жизни, а ведь всем было известно, что жилые бункеры обустраивали максимально комфортабельными, и их обстановка была роскошной.

А здесь обстановка была спартанская, ни о какой роскоши и речи не было; два рассохшихся, разбухших от времени и старости письменных стола были сделаны как-то топорно, глядя на них, создавалось такое впечатление, будто их смастерил какой-то не особо умелый плотник. Один стол был завален исписанными бумагами, второй — чистыми листами. Столы стояли напротив друг друга, на каждом из них было по большой зелёной лампе. В дальнем углу комнаты стоял ещё столик, небольшой столик, уже другой, железный, Это был скорее не столик даже, а подставка для патефона.

А ещё две книжные полки, забитые немецкой литературой. Так что самой большой своей находкой поисковики стали считать архив с папками, в их сердца грела надежда, что историки непременно отыщут там что-то ценное.

Но никто из их группы на должном уровне немецкий не знал, поэтому по достоинству оценить найденное не смог. Ведь они рассчитывали, что найдут какую-то тайную химическую лабораторию, а это что? Писанина! Долбанная канцелярия! И ради этого они рисковали жизнями! От осознания этого прискорбного факта их негодованию не было предела!

Спокойнее всего на находку реагировал Марк. Истории он увлекался не сказать, чтобы очень уж сильно, а для того чтобы написать отчёт по практике, материалы у него выше крыши! И студенту, если честно, было наплевать, что именно они нашли: секретную лабораторию, тайную канцелярию или бункер самого Г@тлер@.

Зорюшкину главное было написать формальный отчёт и пару статей, которые засчитали бы ему как работу, позволяющую допуск к защите дипломки. Здесь, в бункере, ему нравилось: было светло, не было ветра, но особо рассиживаться не было времени. И постараться хоть чуть вникнуть в документы, припоминая школьный курс немецкого.

Альпинисты уже засобирались в обратный путь, потому что очень боялись, что погода вновь испортится, а им нужно было добраться до той точки, где мог бы их обещался ждать вертолётчик.

Приземлиться вертолёт на скалы, конечно же, не мог, не было достаточного пологого пространства, но он мог зависнуть в воздухе, чтобы группа поднялась на борт с помощью тросов, такое альпинисты проделывали уже не один раз. И очень торопились, опасаясь тоже попасть в снежную бурю, как Антонио, ведь по рации им сообщили о гибели товарища…

Пока альпинисты собирали поплотнее рюкзаки, Марк, мучимый любопытством, всё же замешкался у стола с листами. Бумага на нём была не белая, а крафтовая, исписанная очень красивым, витиеватым почерком по-немецки. Выглядел такой каллиграфический текст красиво, но эти завитушки ещё больше затрудняли чтение, ещё больше.

Марка удивлял такой стиль, ведь официальные документы, тем более военные, пишутся всё-таки более стандартным печатным шрифтом, да и потом зачем писать от руки, когда в 1939-м уже давным-давно изобрели печатные машинки. Это было странно и из-за этого ещё больше будоражило студента, ему хотелось понять, что означает вся эта писанина.

Ещё больше он удивился, когда наткнулся на кипу бумаг, исписанных, похоже, стихами, строчки шли столбиком ровно посередине листа. Из-за рифмы читать стало легче, и Марк, с горем пополам переведя несколько строк, догадался о том, что это патриотические стихи н@цистов.

Стихотворения были очень красивые, певучие, и слова, и рифмы были подобраны идеально, не знающий немецкого Марк не столько прочитал, сколько почувствовал это. Несколько четверостиший запомнились сразу при первом же прочтении.

«Что со мной?! Я что, уже с ума схожу от усталости?!» Он был в шоке от того, что ему искренне, всей душой понравились эти человеконенавистнические стихи. «Фу, гадость какая!» Будто бы очнувшись от морока, и парнишка к самому себе почувствовал отвращение. Никогда раньше он не замечал в себе тяги к чему-то подобному и даже ужасы смотрел крайне редко, в основном за компанию. Но проклятые стихи не выходили у него из головы и вертелись там, как назойливая попсовая песенка! «Тьфу ты! Зачем я вообще прочитал эту гадость!» — ругал сам себя впечатлительный студент.

Ему захотелось порвать бумажку со стихом, и вообще все эти бумаги изорвать в клочья, а лучше сжечь. Но он осознавал, что для людей понимающих это не просто писанина, а важные документы, поэтому уничтожать их нельзя, но с собой совладать у парнишки всё-таки не получилось, и он в сердцах разворошил стопки бумаги, приводя их тем самым в полнейший беспорядок.

Как вдруг из-под из кучки листов выкатилась ручка. Белая, толстая, с острым чернильным пером. На ней был изображён череп с костями, а что было написано, Зорюшкин понять не смог.

Ручка была тяжёлая, сделана не из пластмассы, а, видимо, из каких-то натуральных материалов, и Марку поплохело от мысли, что эта ручка может быть сделана из человеческой кости, ведь она принадлежала ф@шистам.

Но всё-таки любопытство взяло верх, ведь он какой-никакой, но всё ж поэт. И он, преодолевая страх и омерзение, всё же решил черкануть пару слов, чтобы проверить, пишет ли она. Он взял первый попавшийся листочек, перевернул его чистой стороной вверх и написал первое, что пришло в голову: «Гитл@р — капут!»

Ручка писала как новая — густыми чёрными чернилами. Марк даже не узнал свой почерк, обычно небрежный, торопливый. А написанная этой ручкой фраза сама собой получилась почти каллиграфической, заметив это, Зорюшкин недоуменно хмыкнул.

Но ещё больше он удивился, когда вдруг слова ни с того ни с сего блеснули. Обалдевший парень поднёс листок к глазам и подумал, что у него, видимо, что-то с линзами, поэтому и появляется какой-то необычный блеск. Линзы он носил первый раз в жизни только в этом восхождении и не особо знал, как реагируют глаза, если вдруг попадется подделка.

На самом деле с линзами всё было в порядке, и ему не показалось, «Гитл@р — капут!» действительно поблёскивал угольно-красным сиянием. Казалось, чернила готовы прожечь бумагу, даже, кажется, жаром повеяло. «Это что, ручка-выжигатель? Ну, а почему тогда не прожигает насквозь такой тонкий листочек?» — Марк глазам своим не верил. Он дотронулся до написанного, буквы были горячие. «Что за чёрт!» — подумал он и взял удивительную ручку себе. Он старался гнать от себя мысли о том, из чего она может быть и сделана. «Да нет, это пластмасса, обычная пластмасса, да и всё!» — успокаивал сам себя журналистик, ведь ручка ему понравилась, и он не хотел задумываться о том, как и кто её сделал.

В конце концов паренёк набрался смелости и решил спросить у старших товарищей разрешение взять ручку насовсем. Группа была занята, суетилась, все собирали рюкзаки, перематывали портянки, а те, кто проснулся позже, набивал кишки тушёнкой на дорожку.

Наблюдая такой переполох, парень передумал, но потом всё же решил обратиться к Сергею Беляеву:

— Сергей! Сергей! Серёга… — позвал паренёк, напустив на себя как можно более деловой вид.

— Хрена ты хочешь от меня?! — с неприкрытой злостью огрызнулся Беляев.- Ты че, нашёл там что-то?!

Не ожидая хамства в свой адрес, Марк растерялся и неожиданно для тебя соврал:

— Нет… Вернее, да… Вот, ручка…

— Что «нет», «да»?! Какого хрена ты блеешь, какая-то овца! — окончательно вышел из себя Сергей.

— Я просто хотел спросить: ручка нужна вам? — решил не сдаваться Зорюшкин, раз уж начал этот нелепый разговор.

— Какая к чёрту ручка, ты что, издеваешься надо мной! Не трогай тут ничего! Нахрена она мне нужна?! В ж@пу себе засунь! Ты готов?! Ты собрался?!

— Ну да… — неуверенно ответил Марк и тут же нарвался на очередную порцию грубости от Беляева:

— Я вообще не пойму, какого хрена ты, молокосос, тут вату катаешь?! Если мы попадём в дождь и сдохнем, как Антонио, так и знай, это будет из-за тебя! Ты понял меня? Из-за тебя!

Услышав эти слова, от страха парень позабыл всё на свете, в том числе, что машинально засунул ручку в карман...

Глава 5 Триумф

Даже дома ручка нашла не сразу, а через пару дней лишь, когда Таня решила постирать походную одежду мужа. На вопрос супруги: «Что это за фигня такая?» Марк незатейливо соврал: «Да ручка копеечная, купил в ларьке специально для командировки…» — «Что-то не похоже на копеечную…» — с иронией заметила Таня и заулыбалась при мысли о том, что её муж до сих пор как маленький тайком покупает канцелярку да ещё и врёт о том, что дешёвая…

Но Марк, обычно робеющий перед женой, тут вдруг грубо выхватил у неё из рук странную ручку и больше ничего объяснять не стал, лишь спрятал её поглубже в ящик стола и опять забыл до самого вечера.

Пока не пришла пора в очередной раз править статью про их восхождение. Но писать было особо не о чем, потому что как только они спустились вниз, начальство взяло от них расписку о неразглашении о найденном бункере.

Поэтому писать правду Зорюшкин не мог, а начинать свою карьеру с лживой статьи ему тоже было неудобно, но деваться было некуда, приходилось сочинять и выдумывать, из-за этого текст получался вымученный, и придирчивый старик-научрук никак не хотел его принимать.

Усевшись перед компьютером с открытым doc, Марк тупо вглядывался в экран. Из-за того, что работа шла со скрипом, с ним, как назло, случился приступ прокрастинации, и студент готов был делать что угодно, лишь бы ничего не делать…

Тут-то ему и вспомнилась ручка, он решил её рассмотреть как следует. Вещь была удивительно красивая, хорошо сделана. «Träume, als würdest du ewig leben. Lebe so, als ob du heute sterben würdest» была выгравирована, а вернее, даже выцарапана на ней. Онлайн-переводчик расшифровал эту фразу так: «Мечтай так, словно ты будешь жить вечно. Живи так, словно умрёшь сегодня».

«Как хорошо сказано! Пожалуй, это могло бы стать моим жизненным девизом…» — подумал Марк. На душе у студента опять стало муторно, и он решил занять себя работой. Но печатать на компьютере было ужасно лень, он решил писать от руки, как в старые добрые времена.

Ручка, как и тогда, когда он писал ей в первый раз, делала его почерк более красивым. И так же, как и тогда, текст неведомо почему становился горячим, а от бумаги шёл лёгкий, едва уловимый запашок гари.

Превозмогая лень, Марк всё-таки заставил себя написать пару абзацев, потом приложил раскрытую ладонь к ненаписанному листу, почувствовал приятное тепло, а буквы переливались огненно-красным светом, это было очень таинственно и красиво. Студент даже не выдержал и поднёс бумагу к лицу, приложил ее к губам.

Почувствовал тепло, а ещё через пару мгновений — обжигающий жар. «Хм… Как странно… Никак не пойму, зачем писать горячей ручкой? И почему она не прожигает бумагу? Может быть, эту ручку изобрели просто для того, чтобы можно было писать в условиях экстремально низких температур, вот и весь секрет?»

Рассуждал про себя Марк, но потом Таня позвала к ужину, а после нужно было мыться и спать, и завтра опять ждал тяжёлый разговор с научруком, который наверняка не примет ту писанину, что сегодня он набросал, с досадой подумал начинающий журналист.

Утром он проспал, и было некогда не то что перепечатывать вчерашний черновик статьи, а даже просто перечитывать его, и студент взял черновик таким, какой он есть, чтобы хотя бы не выслушивать упрёки профессора о том, какой он ленивый, и не отвечать на его дурацкие вопросы о том, почему работа до сих пор не сделана.

Если честно, Марк не особо переживал за реакцию преподавателя, он знал, что въедливый научрук помурыжит его ещё пару дней, а потом никуда не денется и примет работу такой, какая она есть. Поэтому, когда пришло время сдавать статью, то сердце его не дрогнуло, он уверенной рукой передал статью профессору.

Тот недовольно надул губы, принёс и читать. Потом его лицо вдруг вытянулось, и он обалдело уставился на Марка. Студент не знал, что и думать: неужели он вчера написал там что-то неприличное, а потом забыл об этом и случайно всучил преподавателю какую-то похабщину?

Профессор то снова и снова перечитывал статью, то опять во все глаза пялился на Зорюшкина. «Что-то не так?» — спросил студент робко, уже готовый провалиться сквозь землю от стыда.

Но научрук вдруг встал, расправил плечи и протянул Марку руку со словами: «Молодой человек, это лучшая работа, которую мне приходилось принимать в этом году!» Если бы это был какой-то другой человек, то Марк наверняка подумал бы, что он шутит, но семидесятипятилетний Альберт Алексеевич Шарашников меньше всего походил на пранкера. «Ой, да что я говорю, в этом году! Пожалуй, за 30 лет я не принимал от студентов ничего подобного! Знаешь, Марк, раньше, когда люди говорили о твоей гениальности, о том, что ты вундеркинд, я очень скептически к этому относился, но теперь признаю, признаю свою ошибку, ты и правда гений, Марк Кириллович!» — продолжил с восхищением профессор и прослезился от счастья. Ошалевшему от удивления Зорюшкину ничего не оставалось делать, как поверить в чудеса. «Позвольте, я ещё раз глазами пробегу…» — попросил он профессора и, не дожидаясь ответа, вырвал бумагу у него из рук.

И у него аж колени затряслись и волосы стали дыбом, когда он понял, что это абсолютно другая статья!

Текст был лаконичный и ёмкий, создавалось такое впечатление, что его автор как минимум Роберт Фиск. Марк от растерянности даже перестал стесняться профессора и присвистнул от удивления, когда его вдруг осенило, что секрет этой ручки вовсе не в том, чтобы писать на морозе, а в том, чтобы из сумбурных слов составлять гениальные тексты!

Зорюшкину не терпелось вернуться домой, чтобы проверить свою догадку, но отвязаться от восхищённого профессора оказалось не так-то легко. Он всё рассыпался в комплиментах и даже начал делиться воспоминаниями из своей молодости, и Марку ничего не оставалось сделать, как, скрестив пальцы за спиной, нагло собрать, что ему срочно нужно домой, потому что Танюша приболела.

Альберт Алексеевич зацокал языком сочувственно и покачал головой в знак того, что всё прекрасно понимает.

А потом с какой-то неуместной торжественностью вывел в зачётке Марка: «5/отлично», встал и ещё раз пожал руку и наконец-то отпустил домой.

Ну и дома ему не удалось так уж быстро уединиться, обрадованная тем, что муж пришёл пораньше, Таня принялась канючить, что они нигде не бывают, и заставила Марка тащиться с ней на прогулку в парк.

Погода и правда была прекрасная, осенний снежок выпал лишь пару дней назад и ещё не успел надоесть и навевал романтические мысли...

Но Зорюшкин никак не мог заставить себя думать о чём-нибудь другом, кроме магической ручки. Вернее, он так предполагал, что она имеет какое-то необычное свойство и, может, сама улучшает текст, и это было настолько необычно, что он просто не мог думать ни о чём другом.

Его настроение заметила и Таня, и тут же обиделась из-за того, что муж и так редко проводит с ней время, а теперь, когда они в коем-то веке вырвались на прогулку, то ведёт себя словно в воду опущенный.

Чтобы избежать ссоры, Марк соврал о том, что его статью снова не приняли и он очень переживает по этому поводу.

Услышав это, сердобольная Таня тут же передумала обижаться, пожурила его за то, что сразу не сказал, и быстро-быстро засобиралась домой.

Зорюшкин, хотя я отметил про себя, что из-за этой ручки уж слишком много врёт, но всё равно был счастлив, что ложь удалась и они наконец-то идут домой.

Уединившись в комнате, Марк аж весь терялся от волнения, его руки вспотели. Он придумал экспромтом какое-то глупое четверостишье. И торопливо записал его магической ручкой.

Красивый почерк и жар текста его уже не удивляли, он ждал момента, когда нелепый текст сам с собой вдруг превратится в красивый, складный стих. Но ничего такого не происходило. Он ждал час, ждал два. Текст оставался прежним.

Жена уже позвала на ужин, а потом они пошли спать.

Марк, конечно же, даже мечтать не мог, что уснёт. Крутился, как на иголках, и когда Таня захрапела, тихонько встал и прокрался к столу, чтобы посмотреть, как там стих.

“Ура-а-а, а-а-а-а-а! Ура, а-а-а-а-а!” — вдруг захотелось закричать ему в полный голос, когда он прочёл замечательное, потрясающее, талантливое стихотворение вместо своей писанины!

Зорюшкин ликовал, он понимал, что это находка века! Он был счастлив настолько, что даже пошёл на кухню и налил себе не тёплого молока, как он делал всякий раз, когда не мог уснуть, а полбокальчика “красненького”. Чтобы отметить свою находку.

Когда в нём заговорила совесть и в голову пришли мысли о том, что эта ручка ему не принадлежит, что альпинисты рисковали своей жизнью, а спонсор потратил миллионы на то, чтобы найти её.

Зорюшкин тут же вспомнил, как на него наорал Беляев: “В ж@пу себе засунь!”

И парень подумал, что ему эта ручка нужнее, и что он при восхождении рисковал своей жизнью ничуть не меньше, чем остальные.

Усилением воли заставил совесть замолчать и стал думать о том, как правильно распорядиться этой волшебной ручкой, которая в умелых руках может стать не менее могущественным предметом, чем волшебная палочка…

Про стихи он даже и не думал, потому что давно и окончательно охладел к поэзии.

Но тут в голову ему вдруг подленькая мысль о том, что было бы неплохо отомстить Лазурному и всей его компании за то, что они когда-то в детстве считали его бездарем.

Он сочинил ещё пару экспромтов. И запрятал в ящик стола “дозревать”.

Благо, что следующее утро выпадало на субботу, из запланированных дел у них с Таней была лишь поездка на рынок за продуктами.

На этот раз Марк изо всех сил старался не допускать вчерашние ошибки и вёл себя с женой как заинька. Был очень услужливым и внимательным, и та, растрогавшись, больше не стала ничем его напрягать в этот день и даже разрешила поиграть в компьютер. Но Зорюшкин играть, конечно же, не хотел. Все его мысли теперь занимала лишь ф@шистская ручка. “Так вот в чём секрет выступления Г@тлер@! Так вот почему все прислушивались к его безумным речам! Всё дело в этой ручке! Она создана не для того, чтобы кропать ею дурацкие стишки, эта ручка создана для того, чтобы вершить историю!” — думал Марк, и у него аж голова кружилась и засосало под ложечкой от переполнявших его эмоций…

Он даже обругал себя из-за того, что вчера ночью ему взбрендила глупая мысль явиться в “Аристон” и всех поразить там стихами.

Ему было очень стыдно, что, имея в руках такую, без преувеличения сказать, волшебную вещь, он растрачивается на какую-то глупую детскую месть кучки неудачников и графоманов. “Да половина из тех, кого я знал тогда, сегодня уже на том свете! А если я прочту им стихи, которые пишет ручка, то вторая половина точно сдохнет от зависти, а мне оно надо?!”

Цинично рассуждал про себя Марк. И почти передумал являться в литклуб, но ведь в ящике стола уже лежали готовые стихи со вчерашней ночи.

Выбрасывать их было жалко. И Зорюшкину ничего не оставалось делать, как воплощать свою идею до конца, и он позвонил Лучезарному.

Пока в мобильном шли гудки, паренёк даже подумал о том, что, быть может, Иван Иванович давно сменил номер.

Но впервые в жизни консерватизм главы их литсообщества сыграл Марку на руку, и спустя некоторое время Лазурный всё же взял трубку.

— Здравствуйте, Иван Иванович, как ваше здоровье?! Это Марк Зорюшкин. Вы меня узнали? Неуверенно пробурчал парень. В трубке ненадолго повисла подозрительная тишина. Но через пару секунд Лазурный пришел в себя и, не скрывая удивление, воскликнул:

— А, Марк! Наш гений! Наш Пушкин! Сиротиночка наша!

— Да… Это я, — ответил Зорюшкин и вдруг почувствовал, как на глаза его наворачиваются слёзы. А ведь он думал, что этот графоман уже не способен его обидеть, спустя столько-то лет. но Лазурному это по-прежнему мастерски удавалось…

— Сколько лет, сколько зим! Чем обязан вам, молодой человек?

— Да вот, знаете, Иван Иванович, я решил стариной тряхнуть и посетить какое-нибудь собрание, чтобы почитать парочку своих новых стихов, вы знаете, я очень изменил свой стиль и много работал, хотел бы, чтобы вы и ваши коллеги послушали, дали рецензию…

— Ну, знаете, дорогуша, так дела не делаются! Когда-то вы без причины перестали платить членские взносы, посещать собрание, а тут вдруг звоните мне на личный телефон в моё личное время и заявляете о том, что вновь желаете прийти за рецензиями. А с какой-то радостью мы должны идти вам навстречу?! Сколько лет прошло, а вы не меняетесь, всё по-прежнему требуете к себе особого отношения?!

— Да нет, что вы, Иван Иванович, вы меня неправильно поняли, мне не нужна официальная рецензия. Я просто хотела по старой дружбе прийти в «Аристон» и почитать вам свои стихи, услышать мнение, только и всего…

— Нет… К сожалению, это вряд ли возможно…

— Ну а как же мои стихи, что же мне, их выбросить теперь, ведь я… Я писал, старался…

— Ну ладно, коль уж ты такой упрямый, если хочешь, приходи на концерт 4 ноября, там и прочтёшь свои стихи… Не только нам, а всему народу. Если не боишься опозориться, конечно…

— Да нет, не боюсь, чего мне бояться.

— Ну вот и хорошо, ну вот и договорились…. Приходи 4 ноября на центральную площадь к 11 с заднего входа от сцены.

— А Нина Натановна, она не будет против? Она же всегда выступала против, чтобы меня допускали к участию в концертах…

— Нет. Не будет. Я давно уволил эту хабалку. Ну всё, давай! Мне писать надо…

Марк, конечно же, понял, почему Лазурный хотел, чтобы он выступил на концерте. Наверняка этот чокнутый графоман надеялся, что стихи Зорюшкина будут настолько плохи, что зрители его освистают, и парень опозорится на глазах у всего города.

Но подлянка Лазурного не удалась…

Еле-еле дождавшись назначенного праздничного дня, Марк зашёл на сцену, его пустили первым, так сказать, для разогрева перед выступлением настоящих поэтов.

Марк прочитал один стих с листочка, зал затих, казалось, что люди замерли. Второй, и уж было хотел переходить к следующему.

Как вдруг толпа взорвалась! Люди встали и начали аплодировать стоя! Аплодисменты не прекращались.

И Марку пришлось читать последний оставшийся стих прямо сквозь овации. И тут вдруг ошалевшая толпа ринулась на сцену и принялась качать Марка на руках, будто бы он Юрий Гагарин.

Многим аристоновцам действительно сделалось плохо с сердцем, как и предполагал Зорюшкин.

Ведь концерт был сорван, и после выступления Марка их стихи и песни никто слушать не захотел…

Глава 6. Издательство «Белый лебедь»

Несмотря на непревзойдённый триумф, Марк всё же твёрдо решил завязать со стихами. Ему казалось кощунственным и глупым использовать такой магический артефакт для такого, как он считал, несерьёзного жанра, как поэзия.

И он решил написать масштабный антиф@шистский роман о Великой Отечественной Войне. Раз эта ручка была сделана для того, чтобы служить злу, пусть лучше уж послужит правде, рассудил Зорюшкин.

Шесть недель он лазил в архивах и изучал исторические документы на эту тему и наконец понял, что готов. В один из вечеров сел и тезисно набросал черновик, который волшебная ручка должна была превратить в роман длинною в 1000 страниц.

На этот раз Марк спал спокойно и не волновался, он знал, что всё получится! Так и случилось; на следующее утро книга была готова. Когда он прочитал её, то плакал, так безутешно, как на похоронах матери.

А на следующий день, успокоившись, отвёз её в издательство в Воронеж и начал ждать ответа от редакторов. Но, получил его не так скоро, как надеялся. Лишь спустя полтора месяца ему вдруг позвонили на мобильник, и Марк опешил от неожиданности, когда девушка сказала, что она звонит по поводу книги, ведь он думал, что редакция свяжется с ним по электронной почте. Но в один субботний вечер, когда он ответил на звонок с неизвестного номера телефона, то услышал в трубке:

— Здравствуйте, вас беспокоит из издательства «Белый лебедь» я по поводу вашей рукописи. Марк Кириллович?- Голос девушки был приятный, но деловой.

— Да, я слушаю вас… — ответил Марк как можно равнодушнее.

— Вам удобно сейчас говорить? У меня серьёзный разговор.

— Да вполне, только подождите секундочку, я на кухню выйду, а то тут жена концерт смотрит по телеку…

— Хорошо. — согласилась подождать учтивая незнакомка, пока собеседник уйдёт туда, где потише.

— Я слушаю вас…-наконец отозвался Марк

— Меня зовут Маргарита Александровна Степнова. Я звоню, чтобы сообщить вам, что, к сожалению, издательство не готово к публикации вашей книги. Мне очень жаль… Фразу «мне очень жаль» Маргарита произнесла до смешного наиграно.

— Да?! Мне тоже жаль, честно говоря, вы меня очень удивили отказом, неужели книга оказалась недостаточно хороша для публикации??? — спросил Марк с неприкрытым злорадством.

— Да нет, что вы! — почти обиделась Степнова, будто бы речь шла о её рукописи, а не о рукописи Марка. — Дело не в этом! — пояснила она. Всё как раз наоборот: книга хорошая, но, дело в том, что вы начинающий автор, а книга такая масштабная, как по объёму, так и по смыслу. И наша редакторская коллегия пришла к выводу, что вам не стоит начинать с неё свою писательскую жизнь…

— Честно говоря, это очень странная причина для отказа. Вспомните, Шолохов написал свой «Тихий Дон», когда ему тоже было 23 года. Ну что ж, придётся мне искать другое издательство…. А вам всего доброго! За жизнь Марк привык к подобным финтам, и его уже почти не удивляла очередная редакторская блажь.

— Нет! Подождите, не бросайте трубку! — воскликнула собеседница почти с испугом.

— Да я слушаю! — поспешил успокоить её Марк.

— У меня к вам предложение, — на миг замешкалась Маргарита, — очень выгодное предложение! — продолжила она интригующе. — Вернее, даже не у меня. Один очень влиятельный человек заинтересовался вашей рукописью, но он не имеет никакого отношения к издательству «Белый лебедь», он, так сказать, частное лицо. Ну, поверьте, предложение, которое он готов вам сделать, будет для вас очень выгодным, если вы согласитесь, я буду курировать сделку. Голос Маргариты вновь обрёл знакомые деловвитые нотки.

— Я вас не понимаю… Какой человек? Какое предложение? — насторожился Марка, ожидая подвоха.

— Поверьте, предложение для вас очень выгодное, хотя и необычное…

— Ну говорите же, я вас слушаю! —Не выдержала Марк нарастающей интриги.

— Человек, который уполномочил меня связаться с вами, чтобы договориться о сделке, не последний в литературных кругах и очень влиятельный! Поверьте мне. — продолжала говорить загадками девушка, и Марк уже было почти вышел из себя, но она наконец-то объяснила, в чём дело. — Этот человек был бы рад, если бы вы продали ему рукопись для последующей публикации.

— Хм… А к чему вдруг тогда эти шпионские страсти, разве не ради публикации рукописи носят в редакцию? — в очередной раз удивился Зорюшкин.

— Нет, вы меня неправильно поняли, этот человек, он хотел бы, чтобы вы продали ему рукопись и отказались от авторских прав на неё…

— То есть как? — ничего не понял неопытный писатель.

— Продайте моему заказчику рукопись и навсегда сохраните в тайне своё авторство. Пусть книга выйдет под его именем. — наконец-то дошла Маргарита до сути дела.

— Нет уж, спасибо! — поспешил отказаться Марк от такого хамского предложения и уже хотел бросить трубку, чтобы от обиды и не нахамить девушке. Но она вдруг сказала:

— 10000$.

— Что?! — обалдел Марк и подумал, что она шутит.

— Он готов заплатить вам за эту рукопись 10000$ США. — подтвердила девушка серьёзность намерений своего заказчика.

Шокированный Марк замолчал на пару мгновений и неожиданно для собеседницы ответил:

— Нет! Я польщён, конечно, что вы так высоко оценили мою рукопись, но всё же данная работа мне очень дорога, и я бы хотел всё же выпустить её под своим именем, это очень важно для меня. Я не готов продавать эту рукопись… Извините, всего доброго.

— 20000$, — назвала следующую астрономическую сумму Маргарита.

— Услышав это, Марк потерял дар речи.

Девушка поняла, что на этот раз ей удалось впечатлить писателя, и спросила победным тоном:

— Ну что, подписываем контракт?

И Марк согласился, потому что если бы он отказался, то Татьяна его бы просто убила, да и вообще 20000$ — и для него это просто “небо в алмазах”, и он благодаря этим деньгам смог исполнить многие свои мечты.

Закончил университет с красным дипломом, он вместе с женой переехал в Санкт-Петербург. И они были по-настоящему счастливы. Марк обожал этот город! Он искренне считал Петербург настоящим чудом света! Местом своей силы, и ничуть ни капельки в нём не разочаровался, когда они переехали туда насовсем, а даже наоборот, казалось, влюбился в этот город ещё больше!

Он мог позволить себе не работать, и они с Танюшей только и делали, что гуляли по памятным местам города, да ходили по музеям.

Не сказать, что Татьяне это искренне нравилось, но она была счастлива от того, что муж уделяет ей и так много времени, на работу устраиваться она тоже не стала, ведь Марк сказал ей, что его книга вышла за границей, потому что в России её нельзя выпускать, ведь она нарушает кое-какие законы. И никто не должен знать о том, что он написал эту книгу. Лишних вопросов Татьяна не задавала и была просто счастлива, что теперь у них есть деньги.

Рукопись Марка, написанная волшебной ручкой, вышла под названием «Рубиновая Победа»

Её автором провозгласил себя такой известный, знаменитый писатель, что Зорюшкин аж матюкнулся в голос, когда узнал об этом из новостей.

Сразу же после выпуска книги на самозванца свалилась мировая слава, он уехал за границу и получил там множество премий по литературе. И поговаривали, что в следующем году он возьмёт нобелевку.

Зорюшкину не было обидно, ведь он отдавал себе отчёт, что он тоже не является автором этой книги. Единственное, что его не мало беспокоило, что время шло, а заказчик за ещё одной книгой обращаться, кажется, не собирался. И беззаботная жизнь с Таней могла закончиться так же неожиданно, как и началась, ведь деньги, как известно, имеют свойства заканчиваться.

Но, видимо, получивший свою порцию славы писатель не хотел лишний раз рисковать и нужды в ещё одном романе не имел. И Марк уже был готов написать ещё книгу, на этот раз для себя.

Но вдруг ему снова позвонили с интересным предложением…

Глава 7 Нет слов…

На сей раз звонила вовсе не Степнова. И звонок ошарашил Марка ещё больше.

— Здравствуйте, я могу поговорить с Марком Кирилловичем? — незнакомец говорил довольно-таки официальным, но притом приятным тоном.

— Да, я вас слушаю… — произнёс Марк с замиранием сердца.

— Вас беспокоит Павел Александрович Миронов. Личный помощник Галкина Петра Януарьевича. Ведь вам знакомо это имя, не правда ли? — собеседник, похоже, был уверен в положительном ответе.

— Ну да, Галкин, это же наш мэр, который в Шутуршиновке, но, я уже там не живу, я переехал в Санкт-Петербург. А что вы хотели? И откуда у вас мой номер? — напустил холодка в свой голос Зорюшкин.

— Ничего страшного… Я думаю, нашему сотрудничеству не помешает расстояние…

— Так что вы всё-таки хотите, откуда у вас мой номер? — ещё раз, но более настойчиво переспросил Марк, давая понять, что не потерпит подобных шуток.

И собеседник поспешил объясниться:

— Ваш номер мне любезно предоставила Маргарита из издательства «Белый лебедь». И я знаю вашу с ней маленькую тайну…

— Маргариту я знаю, а вот о чём вы говорите, понятия не имею, — тут же соврал Зорюшкин, памятуя о расписке «о неразглашении», которую когда-то подписывал.

— Ну хорошо, воля ваша, пусть будет так, — успокоил его Миронов почти как ребёнка, который вот-вот расплачется. И тут же деловито вернулся к сути своего вопроса.

— Пётр Януарович хотел бы вас видеть в качестве своего спичрайдера, вы знаете, что такое спичрайдер?

— Ну конечно, естественно, я знаю! — хмыкнул Марк от того, что наглый незнакомец заподозрил его в невежестве.

— Так вот, в этой работе нет ничего криминального, как вам известно, а раз уж вы переехали в другой город то вы могли бы работать дистанционно, как вам такое предложение?

— Ну я не знаю, смотря сколько вы зарплату предложите… — резонно ответил Марк.

— Оклад составляет 100 000 р. Премиальные начисляются каждый месяц, и это ещё 25 000. А также за доклады большого объёма вы будете получать отдельно вознаграждение за каждый доклад, плата будет согласовываться, иногда стоимость одного доклада может доходить до размера месячного заработка, то есть вы можете за один доклад, где-то примерно в 5 авторских листов, можете получить ещё 100 000, а таких докладов бывает как минимум по 2 в год…

Зорюшкин решил взять паузу, чтобы не давать решение сгоряча, и поэтому спросил у звонившего:

— Я могу подумать?

— Ну конечно же, конечно! Подумайте и перезвоните, мы будем ждать вашего ответа, позвоните мне на этот номер, — великодушно разрешил помощник чиновника.

В таких тонких делах с женой Зорюшкин советоваться не спешил, потому что она была женщиной импульсивной и лишь вносила сумбур и в без того сложные вопросы.

Поэтому Марк принимал решение сам. С одной стороны, озвученные Мироновым суммы его не так уж чтобы впечатляли…

Но, с другой стороны, он понимал, что если сейчас выпустит книгу под своим именем, то на него свалится мировая известность. И журналисты ещё чего доброго могут вспомнить ту да, давнешнюю в командировку в Мексику и узнают вдруг про ф@ш@стскую ручку, а этого допустить нельзя было ни в коем случае.

Снова становиться литературным рабом ему тоже не хотелось. И вовсе не потому, что вся слава доставалась другим людям, а потому что он не хотел плодить литературных самозванцев и сам не очень-то горел желанием быть таковым….

Поэтому, подумав пару дней, он посчитал вполне разумным принять предложение Павла Миронова.

Он позвонил и дал согласие, но с одним условием: «Я ретроград и терпеть не могу печатать на компьютере. Я могу писать тексты только от руки, но почерк у меня красивый, вы не волнуйтесь. — ошарашил помощника мэра Зорюшкин.

Миронову, конечно, показалось очень странным такая причуда спичрайдера, но деваться было некуда, и он согласился.

Работа Марку понравилась, платил чиновник исправно. Зорюшкину предоставляли всю необходимую документацию, цифры, сводки и так далее. Всё, что ему оставалось, — лишь переписать эти данные магической ручкой. И на утро документы были в идеальном порядке.

С официальными речами и докладами схема была почти та же самая. Зорюшкин находил известные речи всех президентов мира и переписывал их своими словами волшебной ручкой на выходе речи получались идеальными!

Видимо, мэр и сам не ожидал такого грандиозного карьерного взлёта, но уже меньше чем через полгода его пригласили на должность в Кремль, при условии, если его 2 годовых отчёта получатся идеальными.

Понадеявшись на своего талантливого спичрайдера, Пётр Януарович уверял, что предоставит отчёты в лучшем виде и так бы оно и случилось, но магическая ручка вдруг перестала писать…

Марк не знал, что делать, он не находил себе места, он прекрасно понимал, насколько эти отчёты важны для чиновника, это было вопросом жизни и смерти!

Когда он понял, что ручка не пишет, то едва не умер от ужаса, волосы на его голове встали дыбом!

С чрезвычайной, ювелирной аккуратностью он раскрутил ручку и достал оттуда стержень. В нём не было ничего примечательного, обычный латунный стержень, который при необходимости заправлялся чернилами.

Помолившись всем богам о помощи, он подогрел его на зажигалке, но единственное, что смог написать выделяющимися чернилами, это две первых буквы в слове «Администрация», остальное прописалось лишь глубокими царапками на бумаге.

«Ад…» — вспыхнуло недописанное слово красным зловещим сиянием и пахнуло гарью. У Марка холодный пот потёк по спине, ведь на следующий день его уже ждали в администрации мэра. Пётр Януарович, наверное, уже и чемоданы собрал, собираясь в Москву в Кремль. И как же он теперь скажет мэру, что отчёты не готовы?! Зорюшкин впал в истерику при мысли об этом. Он рыдал и рвал на себе волосы.

Когда ему позвонил Миронов, чтобы осведомиться, всё ли в порядке, то несчастный Зорюшкин решил во всём сразу признаться, так как всё равно понимал, что выхода из этой ситуации нет никакого…

И после приветствия он сказал, собравшись с духом:

— У меня не готов отчёт…. Я не могу его написать… — сказал он таким тоном, будто признаётся в страшном преступлении.

Но, к огромному удивлению Марка, Павел Александрович отреагировал на его слова вполне миролюбиво:

— Не можете написать? Ну ничего страшного, бывает, вы, наверное, переволновались из-за того груза ответственности, который на вас возлагает господин Галкин. — сказал в ответ Миронов и добавил заботливо:

— Пётр Януарович очень вас ценит и, я думаю, будет не против, если вы отдохнёте пару дней.

— Ну а как же отчёты, вы же говорили, что это архиважные документы… — проблеял Зорюшкин, не веря своему счастью.

— Да-да, конечно! Так оно и есть… Ну, дело в том, что дедлайны там вовсе не такие горящие, как вы думаете, желая получить работу пораньше, я немного сдвинул сроки для вас… На самом деле документы в Москве ждут только через две недели. Так что отдыхайте, набирайте силы, а я позвоню вам 27 числа… Я уверен, что у вас будет всё готово в лучшем виде, ведь так?

Марк то соврал, что всё сделает. Поблагодарил Миронова за понимание и распрощался с ним с небывалой радушностью.

В назначенный день, когда помощник мэра позвонил снова, тут с удивлением понял, что Марк чертовски пьян.

— Хрен тебе, а не отчёт, понял?! — пробубнил он вместо «здравствуйте». — И хозяину твоему хорька на воротник, а не должность! Понял, так ему и передай! Понял?!

— Как это так!!! Что же делать?! Марк, ты что, с ума сошёл?! — игнорируя хамство, спросил ошарашенный Павел Александрович.

— А вот бери да сам пиши, раз такой умный… Понял?!

— Да что с тобой! Неужели что-то с Таней случилось?! — спросил Миронов с братским участием в голосе.

Вдруг Марку стало стыдно за своё хамство, и он ответил, смягчившись:

— Нет, с Таней, слава богу, всё в порядке. Она уехала, вы её не найдёте… Она уехала, а я остался, потому что не хочу, как заяц, бегать… Если хотите грохнуть меня — чёрт с вами, а её не трогайте… Христом богом прошу, не трогайте…

— Я ничего не понимаю, Марк, ты что, с ума сошёл? — в очередной раз усомнился Павел в душевном здоровье спичрайтера. — Я не понимаю, в чём твоя проблема, от тебя же не требуется ничего сверхъестественного, просто напиши два этих гребаных отчёта и всё! А потом можешь пить хоть до чёртиков, в чём проблема-то?

— Проблема в том, что я не могу… — расплакался Марк в трубку. — У меня ручка кончилась… — признался он сквозь рыдания…

Помощник мэра, не пожелавший слушать пьяный бред, бросил трубку. На следующую ночь соседям в подъезде. Там началась настоящая паника, грудной малыш орал как резаный, но Марк спал мертвецким пьяным сном, ничего не видел и не слышал, поэтому напрасно сосед Славик звонил ему в дверь.

И лишь только утром ему удалось передать записку Марку, которую хулиганы почему-то подсунули им.

«Если с моей женой и ребёнком что-то случится из-за тебя, я тебя сам лично убью, ты понял!» — сказал со злобной серьезностью обычный миролюбивый Славик и всучил послание от бандитов:

«Передайте Марку!

Сегодня не сделаешь то, что просят, пожалеешь!»

Прочёл Марк на вырванном тетрадном листе фразу, написанную почерком троечника.

В ужасе он снова, в который уж раз, попробовал расписать ручку. На все его жалкие попытки ушёл весь день, стержень был пуст, ручка не писала.

От осознания собственной беспомощности у Марка страшно разболелась голова, и он решил прогуляться.

В тот вечер свой любимый Санкт-Петербург он видел в последний раз…

Как было зафиксировано камерами видеонаблюдения, ночью около полуночи неустановленный следствием злоумышленник толкнул несчастного под электричку…