Безмолвие не для него

1

Шелковистые многоцветные полотнища хлопали на ветру, который порывами налетал со стороны обширного водного пространства, плескавшего волнами неподалёку. Гастон Девятый пошарил в памяти того, кто породил почти все его воспоминания о реальном мире – но не обнаружил там информации ни о многоцветных полотнах на высоченных стальных шестах, ни о темно-серой холодной воде, от которой пахло солоно и резко. Тогда Девятый проник в свою память глубже – прикоснулся к её части, которая не происходила от Гастона Первого. И там сразу же отыскал то, что хотел.

Длинный приземистый дворец с белой лепниной по фасаду, от которого Гастон Девятый взгляда не мог оторвать, являлся штаб-квартирой руководства Евразийской Конфедерации. Девятый легко заполучил бы сведения и о том, что она, эта самая Конфедерация, представляет из себя. Однако пока вполне удовлетворился информацией, что стальные шесты с цветными полотнищами на них – это были флагштоки с флагами всех тех государств, которые в Конфедерацию вошли. А водное пространство рядом – это был Финский залив, близ которого надменно возлежал, словно гигантский каменный сфинкс, город Санкт-Петербург. И, стало быть, он, Гастон Девятый, не допустил промашки. Прибыл именно туда, куда ему нужно было.

Ветер утих, флаги перестали трепетать, и теперь только плавно вздымались и опадали – будто оглаживали флагштоки на площади перед дворцом. Точно посередине этого многоцветного ряда круглились огромные часы на краснокирпичном постаменте, который формой напоминал Спасскую башню Московского Кремля. О том, как знаменитая башня выглядела, даже Гастон Девятый имел представление. И стрелки часов вот-вот должны были слиться в строго вертикальной позиции. «Пора, – подумал Девятый. – Скоро всё начнется».

И он потрусил своей вальяжной иноходью к высоким двойным дверям дворца, выходившим на площадь. Их именовали парадным подъездом, это он тоже выяснил. Как вытянул из потаенных местечек своей безграничной памяти сведения, что в здании этом по традиции не держат охраны. Возле входа столбом торчал один только швейцар в чёрной ливрее. Прямо к нему Девятый и подбежал – застыл шагах в трёх от него, повернул голову чуть набок и устремил на привратника такой взгляд, какой обычно называют умильным. Умение так смотреть Девятый получил от Гастона Первого, который свою способность очаровывать в полной мере осознавал. И никогда не чурался использовать её в собственных интересах.

Но человек в чёрном на это умильное выражение отчего-то не купился. Должно быть, почуял, что было оно неискренним, напускным.

– Иди, иди отсюда! – пробасил он недовольно и резко крутанул рукой в белой перчатке, словно хотел отогнать привязчивое насекомое.

Гастон Девятый даже ощутил лёгкую щекотку удивления – обычно ему совершенно не свойственного. Попробуйте-ка удивить того, чей разум способен обнажить причины всего диковинного, что есть на свете! Но этот басистый мужчина в чёрной ливрее и белых перчатках – он что же, всерьёз рассчитывал одним мановением руки отогнать такого, как Гастон Девятый? Сколь же наивным умом надо было обладать, чтобы нафантазировать себе этакое?

Девятый склонил голову в другую сторону и чуть смежил веки – рассчитывая, что это придаст ему вид безмятежного любимчика людей. После чего сделал ещё один шаг в сторону парадного подъезда. Приостановился на миг, а потом снова чуть продвинулся вперёд: едва уловимым толчком. Он услышал: изнутри к двери приближаются чьи-то шаги. Дверные панели были снабжены стеклянными вставками – специально для того, чтобы швейцар мог заранее видеть выходящих. И распахивать перед ними двери. Не своя память, в которую снова проник Девятый, одарила его знанием того, что и эту традицию чтут в петербургском дворце: никаких раздвигающихся дверей с фотоэлементами – только швейцары. Имперский ренессанс – так именовали подобные выверты и молодые насмешники, и сами ревнители традиций.

И – да: Гастон Девятый опять всё рассчитал верно. Басистый привратник в черной ливрее заметил, что кто-то собирается выходить. И, позабыв про Девятого, повернулся к дверям – потянул на себя одну из створок.

Девятый увидел, как порог переступает немолодая дородная дама в светло-сером шерстяном костюме, какие – опять же, по традиции – продолжали именовать английскими.

– Прошу прощения, сударыня! Разрешите пройти! – С этими словами Гастон Девятый в один прыжок переместился к дверям.

Прежде он ни разу не слышал, как звучит его голос – не собственный, а тот, который издавали его дополнительные голосовые связки. И теперь поразился его бархатистой баритональной мягкости. Воистину, сегодня для него был день чудес: он удивился во второй раз!

Однако его собственное удивление походило на короткое рукопожатие: прихватило – и тут же отпустило. А вот людей в дверях прямо-таки объяла оторопь.

Швейцар упустил тяжелую дверь, и она толкнула оцепеневшую в дверном проёме сударыню – одно из модных словечек, которые люди именовали неоархаизмами. Корпулентная дамочка с размаху плюхнулась на порог своим увесистым задом, и в тот же миг Девятый протиснул себя между её выпиравшей из-под костюма грудью и дверным косяком. После чего отмахнул мохнатым хвостом и во весь опор помчал по наборному паркету вестибюля вглубь Дворца Конфедерации: огромный чёрный пес, умеющий говорить.

2

Биоинженерная корпорация «Перерождение» нуждалась в новых проектах не в большей степени, чем человек в накомарнике нуждается в репеллентах. Тех изысканий, которые корпорация производила сейчас, с лихвой хватило бы ей на десять лет вперед. Однако Филипп Рябов, президент «Перерождения», уже почти полгода лично вел разработки в рамках проекта «Гастон». И этот проект не только искушал своей новизной, но и требовал величайшей секретности. Ибо являл собой незаконнорожденное детище «Перерождения». А теперь это детище, похоже, рвануло на волю: к свободе и огласке.

Филипп Рябов застыл посреди лаборатории, где вдоль стен поблескивали стальными прутьями просторные клетки для животных. На восьми из них белели таблички с надписями, сделанными от руки: Гастон Второй, Гастон Третий… И так – вплоть до Девятого. «Прямо как узники царственных кровей», – подумал Филипп Андреевич Рябов, которого самые близкие люди именовали когда-то Филом. Теперь-то, на сорок четвертом году его жизни, уже почти никто к нему так не обращался. Подумав так, Фил коротко вздохнул – но даже сам того не заметил. А потом снова огляделся по сторонам – как если бы рассчитывал, что представшая ему картина сама собой изменится.

Все клетки сейчас пустовали – их насквозь просвечивал холодный свет галогенных ламп, в два ряда закрепленных под потолком. Однако еще вчера вечером в клетке с надписью «Гастон Девятый» восседал обитатель. Единственный, оставшийся в живых. Все остальные…

Однако об остальных Фил не желал сейчас думать. Там, за стенами здания в сорок восемь этажей, принадлежавшего «Перерождению», простирался город Санкт-Петербург. Город, почти полвека назад, в 2045 году, ставший столицей Евразийской Конфедерации, сокращенно – ЕАК: интеграционного блока, который объединил не только большинство республик бывшего СССР с Россией во главе, но и часть постсоциалистических государств Европы и Азии. Город, который уже и так накопил уйму претензий и к глобальной инновационной корпорации «Перерождение», и к Филиппу Андреевичу Рябову лично. Этот город уж точно не был готов к появлению в нём Гастона Девятого.

Да и сам Девятый, которого Фил много к чему подготовил, вряд ли сумел бы в одиночку выжить в мегаполисе, который был для него – terra incognita, страна чудес и ужасов.

«Но ничего, – мысленно пообещал Девятому Фил, – я верну тебя обратно! Хочешь ты этого или нет. И я знаю, куда тебя неудержимо повлечет».

3

Гастон Девятый покинул свою клетку в то тихое и безлюдное время, которое обозначалось словом ночь. Девятый почерпнул это слово не из кладезя сокровенных знаний, имевшейся у него в голове. Это слово подсказал ему тот, кто поделился с ним своей исконной сущностью – наверняка сам о том не ведая. Он много чем с двойником поделился, кроме главного: своего Хозяина. Ну и, разумеется, кроме своей истинной, природной сущности.

Он пришел в этот мир не из лона матери, которая вылизала бы его горячим языком сразу после рождения. Да что там: никакого рождения у него не было вовсе. Может быть, он и собакой-то не должен был себя считать. Однако та его часть, которая досталась ему от Гастона Первого, с невиданным упорством утверждала обратное: он – взрослый ньюфаундленд черной масти, весом в семьдесят пять килограммов. Собака-спасатель – лучший пловец среди всех собак. Однако двуногие, которые окружали Девятого с того момента, как он открыл глаза в помещении с клетками, именовали его между собой не иначе как экземпляр. Из их разговоров Гастон Девятый, собственно, и понял, что был ещё один пёс – настоящий. Тот, кого они называли Гастоном Первым. Эти двуногие, похоже, понятия не имели, что Гастон Девятый, в отличие от первого экземпляра, полностью понимал человеческую речь.

Причем понимал он её не только наяву, но и в своих снах. Которые, правда, Девятый видел редко – далеко не каждую ночь. Да и что могло бы ему присниться? Большие клетки, которые все теперь пустовали – кроме его собственной? Длинное помещение без окон, в котором день и ночь горели под потолком яркие лампы, источавшие холодный голубоватый свет и слегка гудевшие? Одинаковые светло-зеленые куртки и брюки двуногих, заполнявших это помещение днем?

О том, что существуют окна, сквозь которые можно смотреть наружу, Гастон Девятый тоже узнал благодаря тому, что о них знал другой – Гастон Первый. Он-то в этом помещении никогда не появлялся. У него была настоящая жизнь. Ему не приходилось проводить всё своё время взаперти – у него имелись занятия поинтереснее. И, самое главное – у него имелся Хозяин. Это слово вертелось у Гастона Девятого в голове, совершая один круг за другим. Манило его, не давало ему покоя. Так что, по всему выходило: был, был он собакой! Ибо тоска по Хозяину донимает с такой сокрушительной силой только представителей этого четвероногого племени.

Все те люди, которые Гастона Девятого окружали, даже не пытались сделаться для него Хозяевами. Явно понимали, что им это не удастся. Ибо разум Гастона Первого содержал в себе всё, что каждый пёс должен знать о Хозяине: это – человек, за которого любой пёс отдаст свою жизнь. Отдаст не по приказу и тем более не по принуждению, а из любви. Что такое любовь, очень хорошо понимал Гастон Первый. Но, пожалуй, понимание этого вошло в перечень тех немногочисленных вещей, которыми в полной мере поделиться с Девятым он не сумел. Ибо в разуме Гастона Первого не содержалось определения: что такое любовь. Очевидно, сведения эти Первый хранил где-то ещё – куда Девятому доступа не открыли. Но в чем Гастон Девятый был абсолютно уверен – так это в том, что его самого не любил никто. Да и сам Гастон Девятый не понимал, что значит питать к кому-либо любовь.

Не знал, вплоть до ночи, когда ему привиделся тот удивительный сон.

В этом сне он не был самим собой – громадным чёрным псом с мохнатой шерстью. Он был тем, кем побыть ему вообще не довелось: толстолапым щенком, всё существо которого переполняла радость жизни. И – да: еще его переполняла громадная, словно космос, любовь к тому человеку, который был с ним рядом.

4

Гастон прыгал и вился вьюном вокруг ног человека, к которому люди обращались либо по имени – Макс, либо по фамилии – господин Берестов. Новый Гастон – Девятый – точно знал, что человек этот был тем самым гением биоинженерии и генетики, чьи открытия обеспечили корпорации "Перерождение" непоколебимое превосходство на глобальном рынке биотехнологий. Но – Гастону из того сна это было неведомо. Тот Гастон – взлохмаченный щенок с темно-янтарными глазами и вечно высунутым из маленькой пасти розовым языком – был существом целостным и неделимым. В нем составлялись воедино и будущий Гастон Первый, и Гастон Девятый, и все промежуточные Гастоны. Судьба которых окажется столь ужасающей, что даже во сне Девятый не хотел о ней вспоминать. Не желал марать этот светлый, невинный сон такими мыслями.

Гастон-щенок с разбегу прыгнул в маленький прудик за ярко-красным резиновым мячиком, который бросил туда – не Макс, и не господин Берестов, а его обожаемый Хозяин. Шустрый малыш подплыл к своей игрушке, ловко подгребая широкими лапами с перепонками между пальцами, ухватил мячик зубами и выбрался с ним на берег – под раскидистые деревья парка, где они с Хозяином каждый вечер гуляли. Там щенок отряхнулся – сделать его водоотталкивающей шерстью ньюфаундленда ему было легче лёгкого, – и вприпрыжку помчал к Хозяину. Он не лаял, ведь ньюфаундленды – собаки молчаливые, но зато громко сопел, раздувая маленькие влажные ноздри.

– Вот молодец, мальчик! – Хозяин взял мячик у него из пасти, а затем подхватил Гастона под мягкий округлый живот и крепко прижал к себе.

И это был момент такой чистейшей любви, что нынешний Гастон – сотворенный людьми и получивший от них только порядковый номер в дополнение к чужому имени – едва не завыл от разочарования, когда понял: этот сон закончился, растаял. А вместо него возник другой – холодный, жёсткий и электрический. Хотя последнее его свойство Девятый осознал и не сразу.

В этом его новом сне, который обманом приладился к предыдущему, тоже присутствовал его Хозяин. Девятый узнал его не по внешности, которая сильно переменилась. И даже не по наитию – с этим у пса-киборга были проблемы. Всё было проще: рядом с этим человеком он увидел Гастона Первого. Который являл собой точную копию его самого – нынешнего. И который взирал на Хозяина с прежним, беспредельным обожанием. Хотя взор его темно-янтарных глаз и по сторонам тоже блуждал: Первый был любопытен, как все ньюфаундленды. Увидеть новые места, познакомиться с новыми людьми – этого он вожделел всегда. Только любовь его хозяина была для него желаннее этих новых впечатлений, которые превращали для него всякое незнакомое место в настоящую страну чудес.

Хозяин Гастона Первого восседал в кресле посреди какого-то просторного помещения, на стенах которого красовались разукрашенные полотна в золоченых рамах. А чёрный ньюфаундленд сидел на паркетном полу рядом, привалившись жарким боком к хозяйской ноге. Вокруг них суетились какие-то люди, предметы в руках которых Гастон Девятый идентифицировал как телекамеры. И Хозяин, обратив к ним лицо, говорил:

– Завтра ровно в полдень я намерен выступить перед руководством Евразийской Конфедерации и представить ту инновационную биотехнологию, о которой вы меня спрашиваете. И до завтра ничего нового на сей счёт вы от меня не узнаете. Так что сейчас я прошу всех вас разойтись. И не трудитесь поджидать меня возле входов: руководство Конфедерации любезно согласилось разместить меня на ночь здесь, во дворце. Так что – я предлагаю распрощаться до завтра!

Люди с телекамерами и микрофонами прихлынули было к господину Берестову – отказались внять его просьбе не требовать от него ответов прямо сегодня. Но несколько рослых мужчин в одинаковых пиджачных парах тут же начали теснить журналистов к выходу из зала. И в самый этот момент – когда картина его сна заколыхалась в такт с телекамерой одного из операторов – Гастон Девятый отчётливо осознал электрический характер своего сна. То был никакой не сон, а телевизионная трансляция – которую сумел принять мозг пса-киборга. И то «завтра», о котором говорил Хозяин – оно должно было начаться уже следующим утром.

И ещё – Хозяин этого не сказал, однако Девятый сам выловил эту информацию из водопада электрического шума, который постоянно низвергался у него в голове. В этот город, где Девятого держали в плену, Хозяин прибыл на один только день. Приехал из другой столицы, которую электрические люди именовали то Москвой, то – Первопрестольным градом. И сразу после своего выступления во Дворце Конфедерации Хозяин – а вместе с ним и Гастон Первый – должны были вернуться в этот город, родной для них обоих. Так что – Девятый даже часа не мог промедлить.

Он и не промедлил. Это только люди считали его своим пленником. А ещё – пленниками ощущали себя все те его несчастливые двойники с предыдущими номерами, жизнь которых оказалась столь короткой и бессмысленной. Сам-то Девятый чуть ли с первого дня проник в тайну: покинуть лабораторию без окон он сумеет в любой момент. Просто – до той ночи у него не возникало повода её покидать.

5

И вот теперь он, огромный чёрный пёс, мчал со всех лап по бесконечной анфиладе дворцовых комнат, точно зная, куда ему нужно попасть. Овладеть полным и подробным планом Дворца Конфедерации оказалось задачей, сложноватой даже для пса-киборга. Эти планы никто не рассовывал просто так по различным электронным карманам, куда Гастону Девятому не составляло никаких усилий запустить ментальные пальцы. Девятому пришлось потрудиться – прибегнуть к помощи тех, кто именовал себя хакерами и тщеславия ради делился своим умением шарить по электронным тайникам. И эти люди помогли ему: раздобыли и прислали всё, что он просил, по сети Глобалнет меньше чем через час после того, как Гастон Девятый к ним обратился. Благо – Девятому было так же легко проникать в глобальную сеть, как и увидеть телевизионную трансляцию.

И всё же – помощь, которую ему оказали совершенно безвозмездно, стала для Девятого одной из редких вещей, внушивших ему подлинное изумление. Да, тщеславие, как и любовь – было для него просто слово, смыслом которого полностью овладеть он не мог. Однако он подозревал, что не в одном тщеславии состояло дело. Эти люди – хакеры – всерьёз рисковали, вступая с ним в сговор. И вот, поди ж ты: не испугались последствий – помогли неизвестно кому, не получив за это ни одного конфедератского червонца. Гастон Девятый знал значение слова альтруизм, но не был уверен, что дело было даже в нем. Этот мир, в который он попал, был преисполнен вещей, для которых у Девятого имелось только одно определение: чудо.

И вот, держа хакерские подарки в голове, Гастон Девятый летел по дворцовой анфиладе в сторону конференц-зала, где вот-вот должен был начать своё выступление Хозяин. Ну, то есть – это был не его хозяин, а везунчика и всеобщего любимца Гастона Первого. Однако вряд ли это было так уж важно сейчас.Главное было – успеть, пока швейцар и та дородная дамочка не подняли тревогу.

Впрочем, везунчиком был не только Гастон Первый. Удача благоволила и самому псу-киборгу – следовало это признать. Ведь взять хотя бы замок на клетке, из которой он сбежал минувшей ночью: обычный механический замок, запиравшийся французским ключом с двумя бородками. Умники-лаборанты, которые держали Девятого в клетке – им отчего-то взбрело в голову, что электронный замок пес-киборг сумеет открыть изнутри. Вот они и учудили: поставили в дверцу клетки обычную железяку! И всерьёз рассчитывали, вероятно, что такой вот ретро-замок удержит внутри пса весом в семьдесят пять килограммов. Вот уж верно придумали пословицу: на всякого мудреца довольно простоты!

И минувшей ночью Девятый без особых усилий высадил этот замок – тот вылетел после третьего удара, которые пес-киборг наносил плечом, почти без размаха. Можно сказать – он просто выдавил дверцу клетки. А потом аналогичным манером выбил и дверь лаборатории. Правда, Девятый всерьёз опасался, что на этаже сработает сигнализации. Но – и это действительно походило на чудо – никто во всем здании и ухом не повел. Так что Девятый беспрепятственно спустился по лестнице до самого чёрного хода. И потом ему оставалось только дождаться, когда один из уборщиков станет выносить мешок с мусором. Гастон Девятый ввинтился в уже закрывавшуюся за человеком дверь и, припадая к стене здания, устремился прочь. Для того чтобы заполучить план здания корпорации и прилегающих территорий, Девятому даже стараться не пришлось: эти планы, многократно повторяемые, украшали стены лестничных площадок на каждом этаже «Перерождения».

Вот и теперь Фортуна не покидала пса-киборга. В анфиладе комнат имелись камеры видеонаблюдения, однако двуногих охранников Девятому так и не встретилось. Все здешние секьюрити явно переместились сейчас в конференц-зал, где нынче требовалась особая охрана. С каким именно заявлением планировал выступить Хозяин – этого Гастон Девятый не знал. Однако ясно было: нынче тележурналистов в здании окажется куда больше, чем накануне. А, может, одними журналистами дело и не ограничится.

На бегу Девятый озирался по сторонам – но никто не пробовал его остановить. Вскоре он заслышал на небольшом отдалении многоголосый хор людских голосов – и вбежал из последней комнаты анфилады в просторный холл, предварявший помещение дворцового конференц-зала.

6

Филипп Андреевич Рябов сумел получить пропуск во Дворец Конфедерации в самый последний момент – нынче утром. И даже ему, президенту всесильной корпорации «Перерождение», сделать это удалось не без труда.

– На такие мероприятия, – попенял ему начальник дворцовой охраны, – пропуска следует заказывать заранее!

И Фил едва утерпел, чтобы не ответить на эту сентенцию уничижительной колкостью. Уж он-то знал, какой странной и однобокой была охрана Дворца Конфедерации. По сути дела, охранялись только те помещения, которые посещало руководство интеграционного блока. Ну и, разумеется, имелся отдельный штат личных телохранителей для первых лиц ЕАК. А во всем остальном – здесь был просто какой-то парад беспечности и попустительства. Да, без пропуска привратники никого не пустили бы во дворец. Хотя Фила коробило от одного только слова привратники. Не был он поклонником неоархаизмов, что тут будешь делать! Но – что, спрашивается, предпринял бы пресловутый привратник-швейцар, если бы кому-то взбрело в голову прорваться во дворец мимо него без всякого пропуска? Вызвал бы подкрепление? По традиции, столь истово чтимой во дворце, у швейцаров вместо оружия имелись одни только дубовые палки – да и те категорически запрещалось пускать в ход без крайней необходимости. Следовало считать чудом, что при таком положении дел за всё время существования ЕАК во Дворце Конфедерации не случилось ни одного серьёзного инцидента.

– Благодарю вас за понимание, – учтиво произнес Фил и даже лёгкий поклон отвесил начальнику так называемой охраны. – Для меня будет честью лично присутствовать на сегодняшнем мероприятии.

Главный дворцовый охранник порывался выделить ему провожатого – чтобы тот довел гостя до самого конференц-зал. Однако Фил предпочёл от подобной чести уклониться. Вот уж кто не требовался ему сейчас, так это соглядатаи.

Впрочем, главный охранник Дворца Конфедерации не особенно и настаивал.

– Хорошо, – кивнул он, – вы здесь бывали и раньше, так что не заблудитесь. А у меня и других забот – полон рот. Один из швейцаров явился ко мне пять минут назад и заявил, что во дворец только что проникла говорящая собака. Здоровенная чёрная псина – так он сказал. Можете вы себе подобное представить?

Фил похолодел – уж он-то мог себе представить, ещё как! Однако сумел изобразить саркастическую ухмылку.

– А вы проверьте, – посоветовал он, – сколько промилле алкоголя у этого швейцара в крови.

– Проверим. – Начальник охраны поморщился. – Но тут всё не так просто. Там, видите ли, была свидетельница: дама, которая руководит во Дворце службой протокола. И она говорит слово в слово то же самое, что и швейцар.

7

На каждой стене холла поблескивало линзами по нескольку камер видеонаблюдения. Но охранников-людей Гастон Девятый и здесь не увидел. И это казалось просто невероятным. Девятый перешёл с бега на свою привычную размеренную иноходь – и подобрался почти что к самым двойным дверям конференц-зала, белым с золотом, словно бы сделанным из фарфора. Из-за них недавно и долетал хор людских голосов. Теперь, однако, вместо этого многоголосия Гастон Девятый слышал только один голос – который он жаждал услышать снова с того самого момента, как прервался его электрический сон. Хозяин – пусть даже не его Хозяин, а везунчика Гастона Первого – чётко и внятно говорил за фарфоровыми дверями:

– Новая биотехнология позволит вернуть к приемлемой жизни всех тех, кто мог до этого пострадать по вине корпорации "Перерождение". Мы не сможем помочь всем сразу – потребуется время, однако уже сейчас мы говорим: у всех есть надежда! И это не беспочвенные заверения, поскольку...

Гастон Девятый даже не вслушивался особо в слова, которые произносил Хозяин. Слова значения не имели. Важен был только сам голос – по которому Девятый скучал с того момента, как открыл глаза в лаборатории этого самого «Перерождения». И он чувствовал: ещё чуть-чуть – и он, пес-киборг, перестанет сдерживать себя. Ринется к двойным, белым с золотом, дверям. И выбьет их с такой же лёгкостью, с какой давеча высадил дверцу своей клетки. Даже, пожалуй, ему будет ещё проще сделать это – ведь у него имелась изрядная дистанция для разбега. Холл был просторный, с навощенным паркетным полом, источавшим мягкое матовое сияние. И Девятый весь подобрался – чтобы рвануть с места в карьер. Но тут позади себя он услышал голос:

– Ну, здравствуй, говорун! Ты, как я посмотрю, успел уже тут проявить себя. А я-то думал, что мой эксперимент с твоими голосовыми связками не принёс результата!

Девятый крутанулся на месте – совершил разворот на сто восемьдесят градусов. Лишь теперь он осознал, какую проявил беспечность – ловя только те звуки, что долетали из-за дверей конференц-зала.

Шагах в трех позади него стоял человек, к которому Гастон Девятый питал такую неприязнь, что по силе своей она была сопоставима лишь с любовью, какую он ощущал к Хозяину. По крайней мере – с любовью в той ипостаси, которую пес-киборг сумел постичь.

– Уходите! – выговорил Гастон Девятый и только теперь понял: этот его бархатный человеческий голос звучал почти так же, как голос Хозяина. – Я не хочу нападать на вас – не вынуждайте меня!

– Да ладно тебе! – Тот, который заправлял всем в «Перерождении», нехорошо ухмыльнулся. – Ньюфаундленд никогда не нападёт на человека. Это все знают.

«А с чего вы решили, что я – ньюфаундленд?» – подумал Девятый. Он даже не стал тратить время на то, чтобы выговорить это вслух – сразу же сделал один огромный прыжок. Передними лапами он с размаху ударил двуногого в грудь – повалил его на паркетный пол, сиявший восковым блеском. Но ровно за миг до этого человек выхватил из-за спины предмет, назначение которого было Десятому хорошо известно: пистолет с усыпляющими зарядами. Это оружие имело название – то ли ироническое, то ли официальное: Рип ван Винкль.

Пес-киборг почувствовал, как ему ожгло бок рядом с правой передней лапой. И на него накатила непривычная слабость: мышцы будто размякли, и перед глазами всё поплыло. Но – транквилизатор его не усыпил. Всё-таки, как ни крути, а собакой он был только отчасти. Как и существом из плоти и крови.

Девятый уронил голову на плечо своего врага и клацнул зубами – рядом с его ухом. Но – это было всё, что удалось сделать псу-киборгу. Человек, хоть и с усилием, столкнул его с себя, словно тяжёлый мешок. А потом поднялся на ноги.

«Сейчас он ещё раз в меня пальнет», – решил Девятый; однако ошибся.

Президент корпорации «Перерождение» опустил Рипа ван Винкля в карман пиджака. И поглядел на Девятого серьёзно и словно бы даже сочувственно.

– Я рад, – сказал он, – что ты не до конца отключился. Скоро сюда прибудут мои люди из «Перерождения», и мы вернем тебя домой. Но сперва я хотел бы поговорить с тобой – один на один, без свидетелей. Я рассчитываю: ты сможешь просветить меня насчёт того, что произошло с другими Гастонами. Почему их тела начинали распадаться на части? Ведь с биологической точки зрения я создал их безупречными.

Гастон Девятый не стал бы отвечать ему, даже если бы мог – если бы и не ощущал холодного онемения в языке и в челюстях. Что бы он сказал своему врагу? Что все предшествующие псы-киборги погибли, потому как считали себя пожизненными пленниками – не видели никакой надежды на избавление? Что все они не находили способа делать ту вещь, которая предначертана всем собакам их породы: служить людям? А главное: что они все страшно ошибались, считая, что обрести надежду и смысл жизни им не суждено никогда.

«По крайней мере, – подумал Гастон Девятый, – я сумел услышать в яви голос Хозяина. А теперь, когда они вернут меня обратно, я тоже сумею сам себя уничтожить – как все мои близнецы». Внезапно и с абсолютной ясностью он понял: разделить Хозяина с Гастоном Первым он не сможет. А своего собственного Хозяина он не обретет никогда. Таких чудес не бывает.

Между тем двуногий, который пальнул в него из «Рипа ван Винкля», не сводил с Девятого глаз – всё ещё ждал от него ответов. И оттого оплошал так же, как незадолго перед тем – сам пес-киборг: не глядел по сторонам. Так что, когда в холл с паркетным полом ворвался из дворцовой анфилады целый отряд мужчин в камуфляжной форме, для двуногого умника это стало полнейшим сюрпризом.

8

Филипп Андреевич Рябов испытывал чувство, совершенно для себя диковинное: впервые за сорок с лишним лет своей жизни он чувствовал себя полным идиотом. Ну, неужто он и вправду мог уверовать в то, что Дворец Конфедерации охраняют хуже, чем какой-нибудь магазинишко в уездном городе? Ведь ясно же было: только такая охрана, которую не видит никто, и может быть надёжной по-настоящему. Охрану очевидную, явную, всегда можно обойти. А вот попробуй-ка справиться с тем, чего не видишь – да и вообще считаешь не существующим!

Они все находились теперь в кабинете начальника дворцовой охраны: и сам Фил, и главный секьюрити Дворца Конфедерации, и мнимый пёс, которого двое людей в камуфляже не без труда перетащили в кабинет на растянутом брезенте, и, главное, тот человек, о прибытии коего в город Санкт-Петербург ничего не рассказывали даже самые ушлые журналисты. Начальник Объединённой службы безопасности Евразийской Конфедерации, сокращенно – ОСБ ЕАК, тот сидел сейчас перед Филом в массивном дворцовом кресле. И говорил, то и дело переводя взгляд на Гастона Девятого, который начал уже приходить в себя и слегка подергивал мохнатыми ушами:

– Я слышал всё, что вы говорили, милостивый государь. – Начальник ОСБ тоже явно был поклонником неоархаизмов. – Полагаю, те эксперименты, которые вы проводили в вашей корпорации, далеко выходят за рамки официально утвержденных проектов.

– Ещё как выходят! – встрял в его речь руководитель дворцовой охраны. – Говорящие собаки – это вам не хухры-мухры! А он, – последовал кивок в сторону Фила, – ещё имел совесть мне советовать: проверить моего швейцара на содержание алкоголя в крови. «Сколько промилле, сколько промилле!..» Хорошо, что я решил вместо этого известить обо всём вас!

– Да, и вправду хорошо, – подтвердил начальник ОСБ. – А еще лучше – что я уже находился здесь, в Санкт-Петербурге. Господин Берестов, видите ли, заметил, что вы, милостивый государь, проявляете странный интерес к генетическому материалу его ньюфаундленда. И рассказал об этой странности своему отцу. А тот поделился информацией кое с кем из моего ведомства. И я подозревал, что визит господина Берестова сюда не обойдется без сюрпризов – потому и решил тоже съездить в Питер. Но я никак не ожидал, что это окажутся сюрпризы такого рода! Почему, интересно, для вашего кибер-клонирования вы выбрали именно Гастона – собаку Максима Берестова?

– По той же причине, по какой вы сюда приехали: на всякий случай. – Фил ничуть не кривил душой. – Максим Алексеевич Берестов – гениальный ученый, и он нуждается в самом надежном охраннике из возможных. А его пес – не вечен. Да и не совершенен.

– Никто не совершенен, – сказал начальник ОСБ. – И, в любом случае, эта собака, – он кивнул на Гастона Девятого, – не вернется на ваш остров доктора Моро.

– Это не собака! – Филу стоило огромных трудов не допустить, чтобы его голосом овладела злость – притом, что злился он даже не на руководителя ОСБ, а исключительно на самого себя. – Вы понятия не имеете, кто это в действительности. И, даже будь этот ньюфаундленд собакой, вы ему – не хозяин.

– Как и вы, милостивый государь. Но у меня, в отличие от вас, ещё есть шанс его хозяином сделаться! – Молодой мужчина в камуфляжной форме поднялся из кресла, подошел к пробуждавшемуся псу, опустился рядом с ним на одно колено и с удивительной ласковостью провёл ладонью по круглой башке мнимого ньюфаундленда и по его подрагивающим ушам. – Всё свое детство я мечтал о говорящей собаке! – Начальник ОСБ широко, прямо-таки по-мальчишески улыбнулся и склонился к самой морде Гастона Девятого: – Что скажешь, парень?

В темно-янтарных глазах пса-киборга возникло выражение, которое Фил истолковал как крайнюю степень удивления. Но ровно через мгновение оно пропало, а из приоткрытой пасти Девятого показался кончик его темно-розового языка. Фил подумал: сейчас этот хитрюга лизнет руку человека, который над ним склонился. Однако ошибся. Хрипловатым, как после сна, но совершенно человеческим голосом пес-киборг произнес:

– Я согласен.