Безрассудная

Первые признаки безрассудства Беатриса де Карруж начала проявлять лет в двенадцать. Во всяком случае, именно тогда их заметил её будущий жених, Рене де Конте. Имения их родителей не соприкасались границами, но мальчик и девочка встречались довольно часто. Каждый день по будням Рене ездил в школу, в город Монпелье. А Беатриса брала уроки музыки у одной городской дамы, о которой говорили, что у неё растут рога, и она скрывает их под шляпой.

Рене ездил в сопровождении слуги, а Беатрису всегда возил старший брат, угрюмый брюнет лет двадцати. Рене даже не знал, как зовут этого молодого рыцаря, хотя всегда приветственно кивал ему у городских ворот. А Беатриса сама представилась однажды, когда из-за купцов у въезда в город образовалась очередь. Сидя на коне впереди брата, девочка вздохнула, повертелась и вдруг в упор посмотрела на Рене.

— Меня зовут Беатриса де Карруж, — сказала она, хотя мальчик и не думал ни о чём её спрашивать.

Рене страшно удивился. Все девочки, которых он знал, были застенчивыми, кокетливыми и вместе с тем надменными. Ни одна ни за что не заговорила бы с мальчиком первой.

— А я — Рене де Конте де Витри, — растерянно ответил он.

Брат Беатрисы мрачно взглянул на мальчика, точно хотел убить взглядом. Рене тотчас отвернулся. Мать часто повторяла ему: “Не заговаривай с чужими! Сейчас на дорогах столько злого народа!”. Поскольку Рене совершенно не интересовался девочками, он решил не нарываться на неприятности из-за Беатрисы де Карруж.

Но вскоре выпал случай познакомиться с нею ближе, и тогда Рене понял, что эта девочка отличается от своих сверстниц, как чайка от куропаток.

В середине сентября, когда задувает тёплый ветер Сирокко, в Монпелье обрушилась старинная церковь Сен-Сарни. Она располагалась как раз у Гатских ворот, через которые проезжали почти каждый день Рене и Беатриса. Страшную новость принёс в школу соседский мальчик Флавьен, а ему сказала молодая торговка устрицами.

— Балка рухнула, потолок обвалился, и засыпало всех, кто был в центральном нефе, — сообщил Флавьен. — Там были и два мальчика вдовы Ле Кок. Ты же их знал, Рене?

Конечно, он знал сыновей вдовы Ле Кок, кружевницы, которую его мать приглашала всякий раз, когда хотела заказать красивые недорогие кружева. Покойный муж этой женщины был шкипером, и погиб в море лет пять тому назад. А теперь и детей убило. Что за злая судьба выпала бедной вдове!

В церкви засыпало также нескольких старух, купца-шелковщика, девушку из семьи зажиточного ремесленника и весь церковный причт.

— Сейчас там разгребают обломки, достают тела, — добавил Флавьен.

— Вот бы посмотреть! — затараторили жадно слушавшие его школьники.

Они вертелись, переговаривались, мешая учителю объяснять латинскую грамматику. В конце концов, тот не выдержал и сказал:

— Пойдёмте к церкви, дети!

Школа была светская, содержалась за счёт налогов от городского магистрата, поэтому учитель не опасался выговора от начальства. Он повёл мальчишек за угол, где возвышалась гора обломков.

Там толпилось множество народа. Солдаты из гарнизона Монпелье поднимали камни, чтобы достать тела пострадавших. Им помогали монахи из ближайшего монастыря доминиканцев и жители соседних улиц, включая мальчишек. Школьники тоже хотели броситься на подмогу, но учитель остановил их строгим окриком:

— Не лезьте туда! Вам это не пристало!

Несмотря на запрет, Рене и Флавьен пролезли сквозь толпу прямо к развалинам. И здесь, на обломках алтаря, увидели Беатрису де Карруж. Вместе с уличными мальчишками она вытаскивала камни помельче. Её учительница музыки, та самая, у которой, по слухам, росли рога, стояла поблизости с толпой соседок. Время от времени она приговаривала:

— Мадемуазель Беатриса, отойдите же! Это совершенно не женское дело!

Девочка не обращала на её слова ни малейшего внимания. Зато сразу заметила Рене и бесцеремонно приказала ему:

— Помоги нам, живо! Сейчас мы уже вытащим Лазара. Он живой!

Лазар был одним из сыновей кружевницы Ле Кок. Конечно, Рене тотчас бросился таскать камни, не жалея ни сил, ни костюмчика из дорогого чёрного сукна, который всегда надевал в школу. Он влез на обломки алтаря рядом с Беатрисой, и Флавьен последовал за ним. Они передавали острые страшные куски камней, многие из которых были испачканы кровью.

Потом два монаха осторожно извлекли на свет божий Лазара. Мальчик был без сознания, настолько бледный, что казался мёртвым. Беатриса мгновенно сбросила с себя плащ и постелила его на пыльной траве.

— Кладите сюда, отче! — дрожащим от волнения голосом сказала она.

— Голова цела, — объявил пожилой монах, ощупав раненого. — Позвоночник тоже.

— Он выживет? — быстро спросила Беатриса.

Именно тогда Рене де Конте заметил, что она красивее всех девочек, которых он когда-либо встречал. Руки её были ловкими и изящными, тело — крепким и складным, точно статуэтка, выточенная из твёрдого дерева. И двигалась Беатриса легко и свободно, подобно ветру. Тёмные волосы, выпавшие из-под вышитой шапочки с клювиком на лбу, вились крупными волнами. А лицо было белое-белое, с нежнейшим румянцем на скулах, высоких, как у всех южанок. Совсем ещё детское лицо, пухлые губы, но при этом — взрослые глубокие глаза, тёмно-карие, с великолепными ресницами.

А глазах Беатрисы отражалось то, чего Рене, её ровесник, не понимал тогда. Позже он догадался — как раз-таки этот горячий свет люди называли безрассудством. На самом деле, так проявлялись природные желания, искренность мысли, острота мысли. Одним словом, то, что обозначают словом “страсть”.

Потом явился брат Беатрисы и, ворча, увёл её от развалин. А плащ остался под раненым Лазером. Пожилой монах, видимо, занимавшийся в своей обители врачеванием, сказал, что у мальчика сломаны два ребра, обе голени и левая ключица. На одной ноге сломанная кость торчала наружу. Но при всех этих страшных повреждениях, Лазар был счастливчиком по сравнению с остальными. Все, кого засыпало, погибли. Выжили только Лазар и дьякон, но последний умер, едва его стали поднимать.

Вдова Ле Кок рыдала над раненым мальчиком и его погибшим братом. Монахи забрали Лазара в свою больницу.

— Он выживет, дорогая, выживет! — восклицали соседки, утешая несчастную мать. — Лишь бы не начался антонов огонь, а кости-то срастутся!

Рене вернулся домой со множеством впечатлений и плащом Беатрисы в руках. Ткань почти не запачкалась, лишь на подоле осталось кровавое пятно.

— Как бы вернуть его, матушка? — спросил он, в красках расписав родителям страшное несчастье в церкви Сен-Сарни.

В своём рассказе Рене именовал Беатрису “мадемуазель де Карруж” или “дочь соседей”.

— Карруж? — переспросил отец. — Я знаю его. Мы вместе воевали при Азенкуре. Он отчаянный малый! Сам король наградил его почётным знаменем. Значит, девочка пошла смелостью в отца.

— У Карружей было много детей, половина умерли, — добавила мать. — А из тех, что остались, только одна дочь, остальные мальчики. Беатриса — очень красивая девочка, и судя по всему, добрая. Я сама отвезу им плащ, когда поеду к подруге, мадам де Равенель.

Память Рене не сохранила, когда, где и каким образом они с Беатрисой стали друзьями. Может быть, на празднике у шевалье де Туара, старшего брата матери? Или на осенней ярмарке в Монпелье? Рене встречал там темноволосую девочку, и она всегда первая заговаривала с ним.

Из того отрезка детства он запомнил два платья Беатрисы. Одно короткое, до середины голени, по итальянской моде, подпоясанное под грудью. Ярко-голубое с красными узорами, и по подолу — красная кайма. Когда Беатриса бегала в нём, были видны её стройные ножки в алых чулках и башмачках из мягкой кожи. Яркие цвета остались в памяти Рене, как нечто дивное и притягательное. Тогда он ещё совершенно не понимал силу женской красоты.

Второе платье было суконное, зелёное, с квадратной пелеринкой на плечах.Беатриса лазила в нём по остаткам древней крепостной стены неподалёку от Гуле — городка, где жила семья Рене де Конте де Витри. Чтобы платье не стесняло движений, Беатриса заткнула подол за свой широкий пояс из жёлтой кожи. И опять Рене видел её ножки, теперь без чулок, белые и гладкие, как лепесток лилии.

— Иди сюда! — без приветствия позвала Беатриса. — Я нашла совиное гнездо! Тут два совёнка!

— Не трогай их! — отозвался Рене. — Совы — священные птицы.

— Я не трогаю. Просто хочу поглядеть.

Рене не полез на древнюю стену. Мать послала его к аптекарю, отнести деньги за лекарства, и на нём был хороший кафтан. Рене влетело бы, запачкай он одежду. Поэтому он просто помахал Беатрисе рукой и пошёл дальше, думая: “Как это девчонку отпускают одну в Гуле?”

Отец говорил, что имение Карруж находится на расстоянии лье к югу от городка. Неужели она прошла этот путь пешком?

А потом они играли в прятки на винограднике у дяди Рене. Кажется, прошла неделя после той короткой встречи на древней стене. Водил Антуан, старший сын дяди, в честь дня рождения которого и съехались гости. В игре участвовали, по большей части, юноши и девицы от четырнадцати до семнадцати лет. Рене и Беатриса попали в эту компанию случайно, вероятно, потому что были слишком велики для игры в мячик, которую затеяли малыши.

— Будем прятаться парами! — заявила Жасента де Боте, дочь соседа.

Все с радостью подхватили это предложение. И Беатриса сразу схватила за руку Рене.

— Я с ним, — заявила она, даже не спрашивая мнения мальчика.

Она же и выбрала место, где прятаться — сенной сарай, до потолка забитый свежим сеном. Беатриса нырнула в самую гущу этой шуршащей ароматной массы, и Рене за собой потянула. Дети затаили дыхание. Теперь они слышали только отдалённый смех и писк девушек да хруст сена.

Рене и Беатриса видели водящего Антуана — он прошёл рядом с сараем, но даже не подумал заглянуть в него. И едва шаги его стихли, Беатриса взяла Рене за подбородок, повернула к себе и поцеловала в губы.

Он так изумился, что и слова не сказал. Беатриса усмехнулась, как ему показалось, презрительно. Хруст сена, аромат волос девочки, от которых благоухало травой зверобоем, отдалённый смех в винограднике и вкус белого вина, которое они пили в тот вечер — всё это навсегда засело в памяти Рене.

Весной, на вторую неделю после Пасхи , Беатриса де Карруж сбежала из дома. Весть облетела все окрестности на юге от Монпелье. Родители девочки даже предположить не могли, что её похитили. Они со всеми ладили, никогда не вели кровной вражды, не имели завистников и недоброжелателей. Всё указывало на то, что девочка сбежала сама. Её кормилица Рашель недосчиталась некоторых вещей — плаща, двух рубашек, гребня и молитвенника, подаренного Беатрисе крёстной матерью. Пропал и Медор, старый пёс, принадлежавший девочке.

Её разыскивали двое суток. Шевалье де Карруж разослал по окрестностям всех своих слуг и солдат, а также взял людей у соседей, включая отца Рене, барона де Конте.

— Она такая добрая, такая хорошая девочка! — встревоженно говорил Карруж. — Но в голове у неё только фантазии, сказки, одним словом, всякая блажь! Кажется, она говорила кормилице, что мечтает совершить паломничество в Иерусалим. Ах, Господи! На дорогах сейчас столько всякой мрази — бродяги, разбойники, цыгане!

— Поезжайте в порт, сосед, — посоветовал отец Рене. — Если девочка не глупая, то знает, что до Иерусалима нужно плыть морем. Ищите её в Сете.

Карруж бессильно взмахивал руками и продолжал твердить о безрассудства Беатриса, о том, что она унаследовала это качество от своей бабушки по матери, итальянки. Рене и его приятель Обер де Трелон слушали, стоя за углом.

— В Иерусалим! — воскликнул Обер, когда Карруж удалился. — Да она, видать, смелая девчонка! Даже я на такое не решился бы!

— Да, она смелее многих мальчишек, — подтвердил Рене.

“Смелее меня, это уж точно”, — подумал он.

Но эта мысль казалась не унизительной, а наоборот, приятной, словно он гордился Беатрисой.

К вечеру второго дня вернулись слуги его родителей, ездившие с Карружем на поиски. Они сообщили, что девочку, слава Богу, нашли. И вовсе не в порту, а в горах, рядом с имением её отца. Она объяснила родителям, что хотела найти там изумруды. От кого-то из бродячих торговцев Беатриса слышала, что в старые времена в этих горах были изумрудные копи. Зачем ей понадобились изумруды, никто не спрашивал. Отец Беатрисы так радовался, что даже уши ей не надрал.

— А зря! — заметил барон де Конте. — Помню, однажды два моих старших брата и сестра тоже сбежали из дому. Собрались записаться в отряд герцога и отправиться на войну с бургундцами. Через неделю сами вернулись домой. Отец на неделю засадил их под домашний арест и заставил конюшни чистить. Вот была умора!

И ещё одно событие оставило в памяти яркий след — гораздо ярче, чем поцелуй в сенном сарае. Рене уже исполнилось четырнадцать, он вымахал ростом почти с отца, а тот всегда хвалился, что в его семье все высокие. В это время на уме у Рене были только охоты, капканы, да ещё война с англичанами и бургундцами, о которой он жадно расспрашивал бродяг. Мечтал о штурмах замков, сражениях, сокровищах, захваченных в бою, и Бог знает, о чём ещё, но только не о девушках.

Однажды в жаркий июльский день Рене встретился с Обером де Трелон, чтобы вместе отыскать лисью нору, о которой им рассказал накануне знакомый охотник. Не вынеся жары, Обер снял кафтан и завязал его рукавами на поясе.

— Жарища чёртова, а тут и не искупаться! — с усмешкой проговорил он.

— Почему не искупаться? — удивлённо спросил Рене, оборачиваясь вправо, откуда слышался шелест моря.

— Я видел, как к заливу шла девица. Беатриса де Карруж, та, что убегала в горы. Ты знаешь, что её брат воевал под Парижем?

— А, вот в чём дело, — просто ответил Рене.

Обер снова усмехнулся и лукавым тоном предложил:

— А хочешь, пойдём подглядим? Девица такая вся сладкая. Думаю, без платья вообще ошалеть.

Не особо задумываясь, Рене согласился. Видимо, погода располагала к бессмысленным поступкам. Небо матово-синее, солнце — как раскалённая добела монета, и ни намёка на освежающий ветерок. Подростки прошли по тропинке к морю и бесшумно залегли в зарослях мирта. Сверху залив был виден, как на ладони. На прибрежном камне лежало платье песчаного цвета, сверху — белая рубашка и косынка.

А в море, неподалёку от берега, плавала Беатриса. Волосы её были подобраны вверх, из воды виднелись только белые плечи, совсем уже женские. Некоторое время Обер и Рене ждали, лёжа на животах, боясь даже вздохнуть погромче.

Наконец, девушка пошла к берегу. Обер ткнул Рене пальцем в бок. С каждым шагом Беатриса поднималась всё выше, и всё больше её открывалась ослепительная нагота. При виде её грудей дыхание у Рене вдруг прервалось.

“Слишком большие!” — подумал он.

А потом почувствовал страшный жар во всём теле. Лицо осыпали бисеринки пота. Ничего не подозревая, Беатриса шла к берегу, и теперь подростки видели её с ног до головы — белоснежный живот с тёмным треугольником внизу, длинные стройные ноги. Слишком тонкая талия, слишком полные бёдра, всё чересчур женственное, невозможно смотреть.

В груди Рене словно заполыхал адский огонь. Он едва сдерживался, чтобы Обер не услышал его учащённого дыхания. А когда Беатриса склонилась к валуну за своей рубашкой, по животу Рене пробежал тягучий спазм, потом стало нестерпимо сладко и мокро. От стыда он не мог даже повернуться к приятелю.

Природы этого явления он не понимал, хотя иногда такое происходило само собой, после нескольких прикосновений. Пару раз отец застал его за этим — впервые, когда Рене было девять, потом ещё через три года. И оба раза, не говоря ни слова, надавал шлепков по рукам. Так Рене и запомнил это: блаженство - преступление - боль. Поскольку отец даже матери не объяснял, за что наказывал сына, Рене понял — его поведение было очень нехорошим, чрезвычайно постыдным.

— Бежим! — прошептал Обер. — Увидит нас, и родителям нажалуется!

Подростки скрылись в мировой роще. Отдышавшись, Обер воскликнул:

— Ну, и сиськи у неё, с ума сойти! Я бы не прочь за такие подержаться!

Рене промолчал. Лоб его до сих пор не просох от постыдной испарины.

Обер спросил насмешливо:

— Можно подумать, ты не кончил, глядя на неё? Нечего строить из себя святого девственника! Я вот и не скрываю.

— Я тоже не скрываю, — сердито произнёс Рене. — Но что говорить об этом целый день? Пойдём искать лис!

С того времени он стал мечтать о Беатрисе перед сном, и каждый раз само собой приходило запретное блаженство. Ночью ведь никто не увидит и не накажет. А днём, встречая Беатрису, Рене быстро здоровался и сразу отводил глаза. Беатриса добрая, славная, милая, так говорили все знакомые. И Рене думал:

“Это я гадкий, потому что пачкаю хорошую девушку грешными мыслями”.