Благородная птица

Если и есть на свете птица, всем своим видом олицетворяющая достоинство, то это, безусловно, Мануари. Встреча с ним – это событие. Первое, что поражает, когда видишь его – это не размер, а его потрясающая самоуверенность. Он совершенно не боится вас. Он… оценивает. Он не выражает ни страха, ни любопытства. Он просто допускает ваше присутствие.

Именно таким я его и увидел – стоящим посреди лесной тропинки. Его оперение отливало синевой. Его великолепный ажурный веер был высоко поднят над головой. Он просто стоял и даже не смотрел на меня, лысую розовую обезьяну.

Я хотел было подойти поближе, но Маша, моя юная проводница, тут же одернула меня.

- Юрий Николаевич, не подходите ближе, - сказала она, - он не отступит.

- Но я ведь не представляю для него угрозы!

- Он это и так понял, - покачала Маша головой, - но он – Мануари. Он никогда не отступает.

Я медленно отступил. Мануари ещё какое-то время смотрел мне вслед, словно проверяя, понял ли я наконец, кто здесь хозяин, а затем с достоинством вернулся к своим делам.

Именно непоколебимая самоуверенность, как я позже узнал, едва не стала причиной его вымирания. Местные жители рассказали мне мрачные истории первых лет колонизации. Когда английские, а затем и русские поселенцы, вооруженные ружьями, впервые вышли на охоту, они столкнулись с Мануари. Представьте себе охотника, который поднимает ружьё на оленя, а олень вместо того, чтобы бежать, гордо выпрямляется и идёт на него, глядя прямо в глаза. Так вели себя Мануари. Они не знали страха перед ружьём, потому что на этих островах у них никогда не было врагов, которых нельзя было бы победить или отпугнуть ударом мощных, когтистых лап. Мануари – король этих мест, а короли не бегут. Они стояли насмерть. И гибли сотнями.

Мои мысли невольно перенеслись к другому острову, к другой трагедии, к другой нелетающей птице из того же отряда голубеобразных — к Додо. Бедный, неуклюжий, добродушный увалень Додо! Его доверчивость и медлительность сделали его лёгкой добычей. Он был обречён, как только на берег высадился первый же матрос...

Мануари же – это Додо, наделённый характером, силой и чувством собственного достоинства.

К счастью для них, да и для всего мира, эта трагедия так и осталась лишь страшным сном натуралиста, промелькнувшим в моём сознании.

Мы расположились на привал под сенью исполинского дерева Атуа´Рау, чьи ветви, казалось, подпирали сам небосвод. Чуть поодаль важно вышагивал Мануари, время от времени наклоняясь, чтобы подобрать упавший плод.

- Знаешь, - тихо сказал я, - глядя на него, начинаешь понимать, почему его поместили в центр герба вашей союзной республики.

Маша, прислонившись спиной к стволу, улыбнулась. Её взгляд тоже был прикован к птице.

- Это не просто потому, что он красивый или большой, Юрий Николаевич. Хотя и поэтому тоже. Но причина — глубже. Она уходит корнями в самое Начало.

- Неужто они – дети Великой Богини-Матери?

- Именно, - с улыбкой сказала Маша. - Видите ли, в начале всего была лишь Верховная Богиня, Уэла’Ату’Ваи, и бескрайний, пустой океан. Она создала Солнце-Ароа, чтобы было светло, и Луну-Йору, чтобы был покой. И свет озарил острова. Но это были голые, безжизненные скалы. И взглянула Богиня на это и возжелала украсить сушу. Она взяла глину с морского дна, смешала её с тёплым дождём и светом зари… и вылепила его. Мануари. Не для забавы. Она вдохнула в него жизнь и сказала: «Встань, дитя моё. Ты будешь моей Правой Рукой. Мы облагородим эту пустошь».

Я слушал, заворожённый. Перед моим взором разворачивалась грандиозная картина.

- И началась работа, - продолжала Маша. - Уэла’Ату’Ваи творила основы — вздымала горы, прорывала реки. А Мануари шёл следом. Где ступала его тяжёлая лапа — там трескалась сухая земля, и он бросал в трещины зёрна будущих деревьев. Он проходил по склонам — и вырастали рощи. Он прохаживался по долинам, взбивая землю, — и поднимались папоротники и травы. Он был садовником, наполнявшим мир жизнью и деталями.

- Но это же… это ведь имеет реальное основание! - не удержался я, вскакивая. - Прости, что перебиваю! Но это гениально! Он ест плоды и разносит вокруг семена, которые, к тому же, и всходят лучше! Он и есть тот самый садовник!

Маша кивнула, её глаза сияли.

- Да. Туземцы, конечно, много чего не знали. Но они видели след. Видели, что по тропам Мануари всегда самая густая поросль. Они поняли суть. Он не просто ходит. Он создаёт лес. Он помогает ему расти. Он – сердце экосистемы.

- И как же Богиня его вознаградила? - спросил я, снова опускаясь на землю.

- Когда работа была окончена, Уэла’Ату’Ваи окинула взором зелёные острова. Её сердце преисполнилось благодарности. «Мануари, мой верный помощник, - сказала она. - Ты вдохнул душу в плоть этого мира. Ты заслужил вечную благодарность», - продолжила Маша свой рассказ. - Она подняла руку, и последний луч солнца сплелся с первым сиянием луны. Она свила из этого света и теней пышный, ажурный веер и возложила его на голову Мануари. «Носи этот венец с достоинством. Пусть он напоминает всем о твоём благородстве. Отныне ты — украшение этого мира, его тихий хранитель и царь».

Мы сидели в тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев и редкими воркующими криками птицы. Я смотрел на Мануари. Это была не просто птица. Это был живой миф, хранитель, чья неторопливая жизнь была продолжением акта божественного творения.

- Вот почему он благороден, - тихо сказала Маша. - Он творец. И его благородство — в спокойной силе, терпении и умении создавать красоту просто своим существованием.

Да, Мануари был прекрасен.

- И все же, почему именно Мануари красуется на гербе республики, а не, скажем, Моулоа? - задумался я вслух.

Маша улыбнулась, будто ждала этого вопроса.

- Моулоа — страж, Лисайо — дух. А Мануари — это основа. Он олицетворяет эти острова, их плодородие и устойчивость. Когда после Революции 1910 года Острова Ариадны, наконец, стали полноправной Союзной Республикой, художники искали символ, который объединит всех — и ниу’ату’ваи, и русских, и английских поселенцев. И все согласились: только он. Наш первый садовник. Он не напоминает ни о войнах, ни о колонизации, только о созидании.

И Мануари не просто символ. Нет. На островах развернута впечатляющая программа по сохранению этих удивительных птиц. Главным её элементом стал национальный парк «Гнездо Мануари». На следующий день мы отправились туда. Парк представлял собой нетронутый участок горного дождевого леса, куда доступ туристам был строго ограничен проложенными тропами. Воздух был густым и вязким, наполненным запахом влажной земли и цветущих орхидей.

Как бы я не любил Кавказские горы, но тут даже я был вынужден признать, что есть нечто, способное сравниться с моей малой родиной, а в некоторых аспектах и превзойти её.

И именно здесь была сосредоточена самая крупная популяция Северного Мануари - Maniuari Insularis. Мы видели именно его, самый крупный из двух видов рода Manuari.

- Это наша главная крепость, - сказал Иван Иванович Смит, смотритель парка, рослый мужчина с загорелым лицом, испещрённым морщинами. - Здесь мы не только охраняем их от браконьеров, но и боремся с главной угрозой — завезёнными крысами. Они разоряют гнёзда. Каждое утро я обхожу свои ловушки. Это война, Юрий Николаевич. Тихая, но ожесточенная.

- Они пожирают всё, - Подтвердила Маша. - Яйца, птенцов. Представьте: самка Мануари, потомок творения богини, высиживает своё единственное яйцо. И ночью приходит эта тварь... Одна крыса за сезон может уничтожить кладки десятков птиц. Это была тихая катастрофа.

Доверчивость Додо и гордая отвага Мануари были совершенно равноценны перед лицом этой напасти.

- Вы их травите? - предположил я.

- Конечно, - подтвердил Смит. - Мы расставляем ловушки с ядом, недоступные для местных видов. На кафедре зоологии пришлось знатно поломать голову, как не поймать, скажем, местных ящериц. Также мы организовываем регулярные патрули.

- Но это лишь вершина айсберга, - заметила Маша. - Для спасения следующего поколения Мануари этих мер было недостаточно. Так родилась программа «Последний шанс» и питомник при нём.

Маша привела меня туда. Это был укреплённый лагерь. Вольеры были окружены рвами с водой, которые не могли преодолеть грызуны. Заведовала им немолодая островитянка Ираини Сэмайо.

- Видите ли, Юрий Николаевич, - принялась объяснять она, - Мы не можем рисковать каждым яйцом. Поэтому мы забираем часть кладок из самых уязвимых гнёзд в природе, особенно если их бросили или были зафиксированы встречи с крысами. Яйца мы инкубируем здесь.

Но главное чудо питомника заключалось не в инкубаторах.

- Самое сложное — не вывести птенца, - объяснила Ираини. - Самое сложное — научить его быть Мануари.

В вольере среди кустов и небольших деревьев важно вышагивала взрослая птица. За ней, неуклюже переваливаясь, семенили два пушистых птенца.

- Это Атаранги, - пояснила она, - наша «нянька». Она была ранена в дикой природе, не может бегать с прежней скоростью. Но она прекрасная мать. Птенцы, выращенные ею, знают, как надо ходить, как есть лесные плоды, и главное — они знают, что они Мануари, а не люди.

Я наблюдал, как Атаранги неспешно подошла к птенцу, который растерянно тыкался клювом в кору. Она мягко толкнула его своей головой в сторону куста со спелыми ягодами. На птенца словно снизошло озарение, и он радостно побежал в сторону лакомства.

- Птенцы, выращенные людьми, не знают, что они — Мануари, - тихо сказала Ираини. - Они могут привязаться к нам, как к родителям. И это сделает их уязвимыми в дикой природе. Слишком доверчивыми. Атаранги учит их. Да и другие самки тоже. Её ворчание — это первый звук, который они слышат. Её походка — первый шаг, который они пытаются повторить. Она показывает им, каких насекомых стоит бояться, и как отгонять любопытную ворону. Она учит их природному высокомерию.

Я наблюдал, как один из птенцов, подражая Атаранги, распушил свой крошечный будущий хохолок и издал писклявое подобие того самого гортанного гула. Старая птица снисходительно склонила к нему голову.

- Это чудо, - не удержался я.

- Это необходимость, - поправила меня Ираини. - Мы создаём для них островок их собственного мира внутри нашего. Мы возвращаем им их наследие. Да, они могут выйти отсюда чуть более доверчивыми, чем их дикие сородичи. Но они выйдут живыми. И они будут знать, кто они. И пока Атаранги учит их этому, а наши рвы держат крыс на расстоянии, у этого вида есть будущее.

Мы покинули питомник с чувством трезвого оптимизма. Ираини и её команда вели бой не на жизнь, а на смерть. Каждый птенец, выпущенный на волю, был их победой. Однако Маша на обратном пути поделилась со мной своими соображениями.

- Знаете, Юрий Николаевич, - начала она, глядя куда-то в сторону, на стволы деревьев, - я не ненавижу крыс. Совсем нет. В ином месте, в клетке, в качестве чьего-то питомца, они могут быть умными, любопытными и даже милыми созданиями. Но всему свое время и место!

Она резко обернулась ко мне, в её глазах горел огонь.

- Их место — в клетке любителя, в городской канализации, где угодно, но не здесь! Не в лесу, где они уничтожают то, что создавалось миллионами лет! И ведь это не только крысы. Кошки! - Она почти выкрикнула это слово, - О, эти милые, пушистые убийцы! Люди думают, что кошка, которая гуляет сама по себе, — это естественно. Но это естественно для Европы, для Азии, а не для наших островов! Вы слышали про Стефенского крапивника?

Я слышал эту историю и кивнул.

- Это была маленькая нелетающая птичка. Жила на крошечном островке Стефенс, что возле Новой Зеландии. Там был маяк. И на этот маяк в 1894 году смотритель завёз... одного-единственного кота. Одного! Кота звали Тибблс. - Маша говорила отрывисто. - Этот кот оказался настолько эффективным охотником, что в одиночку он уничтожил всю популяцию крапивника. Весь вид! Один кот истребил целый вид птиц, который больше не существовал нигде в мире. Представляете? Один!

Она замолчала, переводя дух, глядя на царство гигантской, прекрасной, но от того не менее беззащитной птицы.

- И таких историй — сотни! Не только с кошками. С собаками, свиньями, козами... Мы везём их с собой, как спутников своей цивилизации, не думая о последствиях. А потом удивляемся, почему исчезают уникальные создания, жившие на свете тысячелетиями. И всё из-за того, что нам в голову не приходит быть чуть более вдумчивыми. Иногда мне кажется, что половина работы натуралиста — это не изучение природы, а исправление наших же собственных, старых ошибок.

- Будем надеяться, человечество все-таки научится на своих ошибках, - заметил я.

- Ну, иначе бы не было людей, так горящих нашим делом, - с улыбкой произнесла она. - Я не хочу, чтобы Мануари когда-нибудь стали просто легендой, как тот крапивник. Чтобы о них рассказывали в прошедшем времени: «Когда-то здесь жила благородная птица...» Нет. Они должны жить. И их барабанная песня должна звучать в этих лесах всегда.

Наш разговор плавно перетек от трагедий к удивительным адаптациям, которые позволяют видам выживать. Мы спустились к побережью, где лес уступал место мангровым зарослям и скалистым бухтам.

- Знаете, - сказала Маша, указывая на длинноногую птицу, которая медленно и грациозно шагала по мелководью, выискивая в иле крабов, - а ведь это тоже Мануари. Вернее, Manuari australis, Южный Мануари. Хотя многие из стариков, особенно рыбаки, до сих пор зовут его Мануикити — «Птица-рыболов».

- Но ведь это же голубь!

- А кто сказал, что голубь не может быть гурманом? - Рассмеялась она. - Нет, он все также всеяден, как и его более крупный собрат. Но значительную часть его рациона составляют мелкие рыбёшки и ракообразные, которых он ловит на мелководье. Он избегает глубины и не конкурирует с Пангалапа, предпочитая собственную, прибрежную нишу. Рыбаки его уважают, считают своим коллегой, ведь работу свою он знает.

Внешние отличия были заметны сразу. Мануикити был чуть мельче и изящнее. Ноги его были длиннее, из-за чего он походил на цаплю. Его оперение имело заметный каштановый отлив на спине и крыльях. Его хохолок был не таким пышным, как у «Старшего брата».

Южанину чуть больше везло в борьбе с крысами.

- Мануикити откладывает больше яиц, - пояснила Маша, - обычно два-три, в редчайших и исключительных случаях может быть и четыре. Гнезда они обустраивают в достаточно труднодоступных местах. Но это еще не все: Мануикити распространён на большем числе островов. Вы сами знаете, Северянин обитает только на Вольном и Северном. Ну а южанин встречается и на совсем мелких клочках суши, куда крысы, слава богу, не добрались.

Да, Мануикити совсем не хотелось вымирать. Впрочем, этого не хочет никто. В программу любого живого существа заложено стремление выжить.

- Вы не поверите, но он умудряется перехитрить даже Моулоа. Тот, конечно, не прочь закусить неосторожной птицей. Но мангры — это лабиринт. Мануикити знает каждый проход. Он может завести ящера в такую чащу, где тот застрянет, а сам в это время легко проскочит в соседний проток по ветвям. Моулоа в ярости хлопает хвостом по воде, а Мануикити уже на соседней отмели чистит перья, будто ничего и не было.

Я уж был готов сделать вывод, что Мануикити драк просто избегает, в отличие от своего Северного собрата.

- Впрочем, и доблести им тоже не занимать, - заметила Маша, - не обманывайтесь его видом. В случае необходимости он может стать чем-то средним между выпью и казуаром. Они защищают свое гнездо до последнего вздоха.

Подтверждение не заставило себя ждать. Жестом Маша позвала меня к зарослям близ берега. Она отодвинула пару ветвей. Среди груды выброшенных прибоем веток, виднелось небрежное гнездо. А в нём, распластав крылья и вытянув шею, сидела птица. Её каштановое оперение взъерошилось, превратив её в колючий шарик, а глаза, обычно спокойные, горели жёлтым огнём. Она не издавала ни звука, но вся её поза кричала об одном: «Попробуй, подойди ближе».

- Самка на гнезде, - тихо прошептала Маша, отступая в тень деревьев. - Её лучше не беспокоить.

Я не сомневался, что если бы мы сделали шаг в её сторону, последовала бы молниеносная атака — удар мощного клюва или острых когтей.

- Поверить не могу, что эта птица – родственница голубей, - тихо произнес я.

- А такое бывает, когда у тебя есть ниша и её нечем заполнить, - улыбнулась моя спутница, - это ведь не более удивительно, чем мадагаскарский хищный мангуст-переросток Фосса. И именно поэтому нужно всеми силами защищать их. Это ведь уникальные шедевры эволюции. И если мы допустим хоть малейшую оплошность, они исчезнут.

Насыщенный день клонился к своему завершению. Мои ноги ныли, хоть я и был привычен к длинным походам. Солнце окрашивало небо и воду в оттенки золота и пурпура. Где-то вдали, на одном из тех самых уединённых островков, куда не ступала лапа грызуна, должен был сидеть в своём гнезде Мануикити, невозмутимый и вечный, как сами эти волны.

Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на леса, уходящие вглубь острова. Оттуда донёсся низкий, воркующий крик Северного Мануари — тот самый «у-у-у... у-у-у-уумб», музыка, под которую этот мир засыпал и просыпался.

На карте Острова Ариадны представляли собой несколько едва заметных клочков суши к востоку от Папуа. Но трудно переоценить уникальность живого мира архипелага. И больше всего на свете радует, что есть на свете люди, относящиеся ко всему живому с искренней и самоотверженной любовью. А любовь к природе – самое прекрасное из всех чувств.