Благословенные Таном

Слепы и глухи, на волю Тана уповаем лишь,

Смиренно и с молитвой принимая ниспосланные испытания

И не противясь им.

Ибо все исполняется по Слову Его.

Завет Тана, Испытание Сотворенных

422 г. Р.Э., Приграничье

Взрыв. Темное стекло стен будто взорвалось изнутри, осыпая осколками всех, кто оказался поблизости. Иллиав инстинктивно вскинул руки над головой в защитном жесте, по едва слышно звенящему Покрову застучали камни, и все вокруг заволокло пылью. Когда камнепад прекратился, Фалве Ию очень ясно осознал, что если бы не Покров, то лежать ему сейчас расплющенным под грудой темных осколков проклятых стен.

— На волю Тана уповаю, — прошептал он, сосредоточившись и ощущая, как привычное тепло в груди становится все сильнее, Покров напряженно гудел, но вес камней был слишком велик, чтобы вот так запросто их сдвинуть. Рука Иллиава стиснула фибулу в виде десятилучевого солнца — вечного символа Пресветлого Тана — он не обращал внимание на то, что острые лучи царапают пальцы, лишь чувствовал, что тепла становится все больше. Кровяная капля медленно побежала вниз, окрашивая золото алым. Ослепленные и невежественные, через боль и кровь идем мы к Тебе и лишь на волю Твою уповаем. Укажи мне путь, яви свой свет. В какой-то момент тепло обернулось болью, будто где-то внутри взорвалось маленькое солнце. Вспышка обожгла глаза даже сквозь сомкнутые веки, гудение Покрова из напряженного стало торжествующим, а в следующую секунду он развернулся, словно крылья, небрежно стряхивая с себя всю груду камней, ставшую сейчас лишь досадной помехой. Мир снова заполнил грохот.

Когда пыль немного осела, а Фалве Ию проморгался достаточно, чтобы внимательно рассмотреть происходящее вокруг, он с кристальной четкостью осознал — выбираться из завала было очень-очень плохой идеей. Нет, худшей идеей в его жизни. Последнюю мысль Иллиав постигал уже в полете, всем своим весом, помноженным на вес полного доспеха, впечатываясь в стену. Черненое лезвие деймского копья, как бабочку, пригвоздило его к камням, без труда пробив кольчугу, а лица коснулось чужое дыхание. Фалве Ию очень четко видел, как тонкие хищные ноздри затрепетали, впитывая запах его крови. Копье в ране чуть дернули, медленно и с чувством поворачивая.

Мир вокруг затуманился от боли. В ушах все еще звенело — взрыв и падение стены порядком его оглушили. Иллиав не мог толком ни осознать происходящее, ни понять — кричит он или нет, благословляет или проклинает. Весь мир сузился до вязкой пульсирующей боли и медленного движения копья. Пальцы бессильно скребли по стене, обламывая ногти о холодный, неподатливый камень. Сколько это продолжалось? Секунду или целую вечность? Под руку попался крупный осколок, ладонь инстинктивно сжалась вокруг него, дернулась вперед, и Фалве Ию никогда в жизни не сказал бы, что именно вело его в это мгновение.

— Благословенен будь! — осколок с силой врезался в лицо дейм, заставляя того со злым шипением отшатнуться. Тепло на мгновение затмило боль, позволяя Иллиаву сосредоточиться на происходящем вокруг. Покров снова вспыхнул вокруг него, отталкивая противника как можно дальше. Дейм грациозно изогнулся в воздухе, приземляясь на ноги, по его лицу текла кровь. Фалве Ию отчаянно дернулся, понимая, что все, что он выиграл — это мгновение отсрочки. Копье прочно застряло между камнями, не давая ему сдвинуться ни на дюйм. Он попался, действительно попался, как завязшая в паутине муха. Иллиав панически вскинул голову, встречаясь глазами со своим противником, и на него снизошла очень простая по своей сути мысль: химеры — не страшные, и нет смысла бояться высоких черных стен, даже поднимающиеся клубки теней или тела бывших товарищей, поворачивающие оружие против тебя — сущая мелочь, по сравнению с подернутой пленкой не то наслаждения, не то безумия темнотой глаз, счастливой улыбкой на окровавленном лице и формирующимися теневыми когтями на руке. Нет ничего страшнее дейм.

Никогда в своей жизни Фалве Ию Иллиав не был так близко к собственной смерти: время словно замедлилось для него, и каждая секунда растянулась в вечность. Обычно говорили, что в такие мгновения вся жизнь проносится перед глазами, а в голову лезут сплошь возвышенные мысли, полагалось молиться, прощаться с близкими людьми и умирать с проклятием или именем любимой на устах.

— Дсанг! — все мысли, которые возникли в это мгновение у Фалве Ию, уместились в одном коротком слове и отчаянном желании жить. Солнечный луч, случайно коснувшийся темных стен, вспыхнул белой молнией, окончательно раскалывая уцелевший участок стены, который мгновенно обрушился на замершего в его тени дейм.

— Ой… — Иллиав почувствовал, как по камням пробежала дрожь, рванулся вперед, забывая и о ране, и о преследующей его боли — ужас разделить одну могилу на двоих с дейм оказался сильнее. Копье неожиданно легко выскользнуло из щели между камнями, и Фалве Ию с отвращением отшвырнул его в сторону. Сердцебиение его постепенно успокаивалось, вспышка, дававшая ему силы последние минуты, уходила, оставляя только усталость, боль и слабость от кровопотери. Кое-как прижав к боку ткань рубахи, Иллиав, спотыкаясь, медленно побрел вперед — он выбрался из самой жуткой передряги в своей жизни и не собирался умирать, будучи всего в нескольких сотнях шагов от спасения. Вот только думать так оказалось намного проще, чем сделать. Мысли становились все путанее, а шаги медленнее и тяжелее. В голове проносились воспоминания, слова давно ушедших дней казались более реальными, чем мир вокруг. Он цеплялся за них, силясь найти то, ради чего стоило сделать еще один шаг. Я не могу умереть, Аю. Я еще не увидел на тебе мантии Первого Иерарха. Ты мне обещал, помнишь? Не могу же я позволить тебе не выполнить обещание. Мир подернулся какой-то пеленой, небо то и дело норовило обрушиться на землю и поменяться с ней местами, а Фалве Ию все брел и брел вперед, видя перед собой только невысокую фигуру в темно-серых одеждах, которую он силился догнать, но никак не мог.