Блюз

Покойник, прислоненный к дивану, сидел смирно. Так же смирно сидела за столом Агнесса, расправляя ладонями складки несуществующей скатерти. Она обомлела от страха, когда покойник вдруг завалился на бок сломанной куклой. Усадила его на место, и сама осталась рядом придерживать, приговаривая: «Сидим смирно, надо слушаться, надо взять себя в руки, вот избавилась сегодня от старой мебели, из нее получился настоящий пионерский костер, прощальный, какой устраивали раньше в конце смены, помнишь?».

Услышав за окнами шум подъехавшей машины, она спохватилась: надо прощаться! И зачем она вспомнила про костер, у которого они сидели вместе сто лет назад?

Приехала скорая. Врач засвидетельствовал факт смерти, составил об этом соответствующий акт и вручил бумагу Агнессе, для предъявления следственно-оперативной группе, которую следовало ожидать с минуты на минуту. Врач мог и подождать, чтобы передать самому, но у него родилась внучка, и он торопился в роддом.

Вот и новый паспорт у ее Павлика, подумалось Агнессе. Мысли о предстоящей возне вокруг случившегося, опросах-допросах, самих похоронах нарушили их уединение. Она больше ждала приезда милиции, чем думала о Павлике, правда, гнала мысли о труповозке, которая обязательно приедет после всех мероприятий.

Следственно-оперативную группу возглавлял опытный следователь Николай Егорович Мамин. С ним Агнесса, кажется, раньше виделась. И с оперуполномоченным тоже. Какая разница, она не о том думает.

Николай Егорович Мамин предусмотрительно прибыл с понятыми, чтобы не тревожить жильцов элитного поселка. Подумать только, все случилось под носом у губернатора в буквальном смысле.

Двери, окна целы, следов взлома нет. Войдя в комнату, он сразу заметил ключи на полу у порога и некоторое нарушение первоначальной картины происшествия – труп перебрался к дивану. Тогда как самое место ему было среди басурманских подушек, ближе к красной луже. Это не все. Следы губной помады у виска свидетельствовали о проявлении сильных чувств. Впрочем, чему тут удивляться? Пришла женщина к мужчине, а с ним такое. Примите соболезнования. И все же губная помада у виска – ненужная улика, можно ее стереть, пока никто не видит, кроме бедной потерпевшей, и сказать ей взглядом: знаю, что делаю, затаскают, хоть вы и по прокурорскому ведомству, коллега. Оперуполномоченный, осмотревший второй этаж дома, пригласил ее в соседнюю комнату для устной беседы. А Николаю Егоровичу предстояла протокольная писанина, каждый раз его сильно тяготившая. Он сел за стол и достал перьевую ручку. Личность покойного идентифицировать. Личность известная. Мотивы самоубийства предположительные. Врач засвидетельствовал сквозную рану в области главного органа. Достали Николая Егоровича люди. Если бы можно было сейчас пожаловаться маме: чего все обзываются – сыщик, сыщик! Знали бы они, что он в свое время хотел стать агрономом, так не обзывались бы. Только зачем им это знать. Все правильно, мама, другие в жизни на воле, а удел твоего сына всех подозревать. Но не для этого ты его родила. Так больше нельзя, так станешь уркой. Николай Егорович уже год топтался вокруг заявления об уходе из органов.

Перо шуршало далее – о пуле навылет. Края раны обугленные, ткань рубашки обожжена, что говорит о том, что выстрел производился в упор. Оружие, из которого был произведен выстрел, найдено возле первоначального местонахождения трупа.

Составляя протокол, Николай Егорович, как Юлий Цезарь, делал сразу два дела одновременно: оставался при исполнении, а в мыслях уносился дальше и дальше. Решено: сначала он напишет маме, а потом заявление об уходе, но сначала обязательно маме! Она отгибает край платочка, чтобы лучше слышать. И видит с трудом. Не факт, что узнает своего сыночка. Пуля навылет, мама, прямо в сердце, смерть мгновенная. Адская это работа, мама, – видеть всех насквозь, и что делается за углом. А ведь когда-то твой сын был пацаном и мечтал о кастете, чтобы как у всех на районе, кому темнота – друг молодежи. Посмотри, мама, где он теперь – кражи, взломы, драки, шалманы, жмурики… Куда ж нам плыть? Кругом болото… Устал, родная. В оленеводы бы податься.

Где это видано, чтобы бывалый следователь над жмуриком уронил скупую слезу! Все это увидели и как один посмотрели в сторону окна, за которым вдруг заиграл симфонический оркестр «Страсти по Матфею». Источником музыки был светящийся хрустальный домик, он же парник. Мужчина в белой рубашке сидел на табурете между помидорными грядками. Имя ему – Губернатор. Рядом девушка в летнем платьице гладила его по плечу. А по эту сторону окна покачивалась с мысков на пятки, будто готовилась прочесть стишок, жалкая ощипанная курица, ничем не напоминавшая огненно-рыжую красавицу, которую следователь Николай Егорович Мамин видел пару раз в казенных коридорах. Он смахнул набежавшую слезу. А нужно ли видеть людей насквозь? Пусть они надевают друг на друга деревянные макинтоши, пусть безумствуют. Но без него. Дайте послушать Баха в одиночку. А потом хоть в тюрьму. «О, ты, моя обуза и опора – жизнь, – нацарапать на стене камеры. – Где ты кончилась, когда? Начнешься ли?».

На другом конце поселка ударили салюты, возвестив о празднике местного значения. В небе за окном стали лопаться цветные побрякушки. И все снова отвернулись от трупа, разом, дружно, будто он попросил их показать свои профили, вместо фотографии на память. У двух понятых профили чеканные, у оперуполномоченного с незажженной сигаретой во рту, профиль пожиже, а с края точеный профиль медэксперта.

Осмотр окончен. Протоколы составлены. Труп накрыт с головой простыней. Николай Егорович ждал окончания праздничного салюта, чтобы пригласить понятых расписаться, перечитывая несуразную формулировку пункта «Осмотр производился в условиях»,предписывающего описание температуры, погоды, освещенности. Без сомнений, он написал правду: «При средней температуре и тусклости помещения,восточном ветре при переходе на северный, в условиях производимых на улице сомнительного свойства пиротехнических действий…»

После очередного хлопка салюта вдруг наступила тишина. И в этой звенящей тишине раздался смех. Все обернулись на следователя – он стоял и смеялся, запрокинув лицо, и не мог остановиться. Смех был настолько заразителен, что, несмотря на неуместность, передался остальным, и скоро уже все смеялись, а громче всех близкое лицо по протоколу, подруга покойного.