Бобик. Любовь на лапках

Я, Артём Михайлов, 32 года, писатель, неудачник в любви и обладатель единственной в мире таксы, которая смотрит на меня с выражением, будто я — её последний шанс спасти человечество.

Его зовут Бобик.
Официально — Бонифаций.
Но, как и всё, что связано с этим существом, имя было слишком громким для его размеров.
Он — короткий, толстый, с лапами, как будто прикрученными после мытья посуды, и с глазами, в которых читается: «Ты — мой проект. И ты проваливаешься.»

Мы живём в однокомнатной квартире на пятом этаже дома, который строили ещё в те времена, когда думали, что будущее будет серым и с облупленной штукатуркой. У нас есть:

Сегодня пятница.
19:47.
За окном моросит дождь.
Я сижу в пижаме, на коленях — ноутбук, на столе — коробка из-под пиццы («Четыре сыра», без ананаса, потому что я не монстр), и в колонках играет «Friends in Low Places» Бреда Пэсли — песня, которую я слушаю каждый раз, когда чувствую, что любовь — это миф, придуманный маркетологами для продажи шампанского и билетов в кино на День святого Валентина.

— Ну что, Бобик, — говорю я, закрывая ноутбук. — Сегодня тоже никто не написал?

Он лежит на своём кресле, как король, подперев голову лапой.
Глядит на меня.
Не моргает.

— Да, я знаю, — продолжаю я. — Я не ухожу. Я не готов. У меня травма. И пицца.

Он медленно поворачивает голову к окну, где за стеклом мелькает силуэт соседской кошки.
Потом — обратно на меня.
Выражение: «Ты — не травма. Ты — промах.»

— Что ты хочешь? — спрашиваю я. — Чтобы я пошёл в бар? Завёл разговор? Сказал: «Привет, я писатель. Хочешь посмотреть мою грусть?»

Бобик закрывает глаза.
Отворачивается.
Как будто: «Я сдаюсь.»

Я встаю, собираю посуду, ставлю сериал.
Сегодня — пятый сезон «Офиса».
Майкл Скотт снова устраивает свидание.
Я смотрю.
Смеюсь.
Но в горле — ком.

Когда заканчивается серия, я смотрю на Бобика.
Он не спит.
Сидит на подоконнике.
Смотрит в темноту.
На его морде — нечто большее, чем просто выражение лица.
Это — план.

— Что ты задумал? — спрашиваю я.

Он не отвечает.
Только поднимает лапу.
Ту, что ближе к двери.
И будто бы… считает.

Утром я просыпаюсь от странного звука.
Не будильник.
Не соседи.
Не крик души.

Звук ошейника.

Я вскакиваю.
Бобика нет.
Лежак пуст.
Дверь на балкон — приоткрыта.
(Я её не открывал. Я уверен.)

— Бобик?! — кричу я, выбегая в коридор. — Бобик, ты где?!

Тишина.

Я надеваю тапки, куртку, выскакиваю на улицу.
— Бобик! Такса! Чёрный-рыжий! Любит сосиски и смотреть на меня с презрением!

Никто не видел.
Подвал — пуст.
Двор — пуст.
Детская площадка — пуста.

Я звоню в ветлечебницу.
— Пропала такса!
— А порода?
— Такса! Я же сказал!
— Так, такса… — пишет медсестра. — А кличка?
— Бобик!
— А отчество?
— Он не человек!

Через три часа я сижу на скамейке, в руках — объявление: «Пропала собака. Вознаграждение — пицца», когда вдруг вижу:
по тропинке идёт женщина.
В розовом плаще.
С телефоном в руке.
А рядом с ней — Бобик.

Он идёт важно.
Как будто ведёт её на экскурсию.
Она — что-то говорит, смеётся.
Он кивает.
Как будто: «Да, я спас тебя. Продолжай благодарить.»

Я вскакиваю.
— Бобик!

Он поворачивает голову.
Смотрит.
Как будто: «А, это ты. Ну ладно.»

— Что происходит?! — кричу я, подбегая. — Где ты был?! Я три часа тебя искал!

Женщина улыбается.
— Это ваша собака?
— Да!
— Она меня спасла!

Я моргаю.
— Что?

— Я уронила телефон в лужу! — говорит она. — Он был на грани, вода уже внутри… А эта храбрая такса — вытащила его зубами! Прямо из воды!

Я смотрю на Бобика.
Он смотрит на меня.
Сухой.
С телефоном в зубах.
С видом: «Я герой. Представься.»

— Бобик… ты…
— Он потрясающий, — говорит женщина. — Умный. Храбрый. И очень… настойчивый. Он не отпускал меня, пока я не пошла сюда.

Я смотрю на неё.
Она — красивая.
Не по-модельному.
По-настоящему.
С волосами, которые не лежат, как будто она только что вышла из ветра.
С улыбкой, от которой хочется перестать смотреть «Офис» и начать жить.
С глазами — тёплыми, как чай с мятой.

— Я Анна, — говорит она. — Ветеринар.

— Артём, — выдавливаю я. — Писатель.

— О, интересно! — говорит она. — А что пишете?

— В основном… о том, как одинокие люди смотрят сериалы и едят пиццу.

Она смеётся.
Не вежливо.
Искренне.
Как будто кто-то щекочет солнце.

— Бобик, ты герой, — говорю я, беря его на руки.
Он не сопротивляется.
Только смотрит на Анну.
Потом на меня.
Потом кладёт лапу мне на плечо.
Как будто: «Я сделал первый шаг. Теперь твоя очередь.»

— У него, кстати, странная хромота, — говорит Анна. — Можно я осмотрю лапу? Прямо сейчас?

— Конечно! — говорю я.

Мы заходим в квартиру.
Бобик садится на своё кресло.
С видом: «Я — режиссёр этой сцены. Не подведите.»

Анна присаживается рядом.
— Давайте посмотрим…
Она берёт лапу.
Она не хромает.
Никаких признаков травмы.
Ни воспаления.
Ни шишки.

— Ну? — спрашиваю я.

— Всё в порядке, — говорит она. — Просто… он, наверное, устал.

— Он три часа спасал вас из лужи!

— Из лужи в 5 сантиметров глубиной, — улыбается она. — Но да… он устал.

Мы смеёмся.
Потом — тишина.
Неловкая.
Хорошая.

— Чай? — спрашиваю я.

— С удовольствием.

Я иду на кухню.
Бобик — за мной.
Он встаёт на задние лапы.
Тычет носом в шкаф.
Где лежит моя единственная приличная чашка — подарок тёщи, которую я хранил на «особый случай».

— Нет, — шепчу я. — Я не буду использовать её для ветеринара, которую только что встретил!

Он смотрит на меня.
Потом на чашку.
Потом на дверь.
Где стоит Анна.

— Ладно, — вздыхаю я. — Только сегодня.

Я достаю чашку.
Мою.
Завариваю чай.
Добавляю мятный лист — потому что вспомнил, что она пахнет мятой.

Когда я возвращаюсь, Анна сидит на диване.
Бобик — рядом.
Лапа на её колене.
Он смотрит на меня.
С выражением: «Ты опоздал. Но я всё равно помогу.»

— Вот, — говорю я, протягивая чашку.

— Спасибо, — говорит она. — Очень красивая чашка.

— Это… особенная.

— Почему?

— Потому что… — Я запинаюсь. — Потому что я её никогда не использовал.

Она смотрит на меня.
Улыбается.
— Значит, сегодня — особенный день.

Я сажусь.
Не рядом.
Рядом, но с дистанцией.
Как будто между нами — не 30 сантиметров, а 30 лет одиночества.

— Так что вы пишете? — спрашивает она.

— В основном о любви, — говорю я. — Но не настоящей. Вымышленной. Потому что настоящая… слишком пугает.

— А если она сама приходит? — спрашивает она.

— Кто?

— Любовь.

Я смотрю на Бобика.
Он лежит.
Глаза закрыты.
Но хвост — медленно постукивает по дивану.
Как будто считает: «Раз… два… скоро.»

— Иногда, — говорю я, — она приходит… на лапках.

Анна смеётся.
Я улыбаюсь.
А Бобик, мой короткий, толстый, хитрый герой, тихо вздыхает.
Как будто говорит:
«Ну наконец-то.»