Боец империи. Том2

---
Стальной Вал

Воздух в штабной землянке был густым, как бульон, и состоял из взвеси табачного дыма, пота, запаха влажного сукна и чего-то еще — острого, щекочущего нервы электрического ожидания. Я стоял у большой карты, утыканной флажками, и слушал гулкую, прерывистую работу полевого телефона. Полковник, осунувшийся за последние недели, но горевший изнутри каким-то лихорадочным огнем, бросил трубку и обвел взглядом собравшихся офицеров.

— От Ставки. Приказ поступил, господа— его голос, обычно хриплый, сейчас звучал звеняще-четко, словно отточенная сталь. — Общее наступление. Начало — сегодня, в 05:30. Цель — отбросить противника на запад, выйти на оперативный простор. Всем частям — быть готовыми к броску.

В землянке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием керосиновой лампы. Все понимали — это тот самый шанс. Тот самый момент, ради которого мы месяцы гробились здесь, в грязи, крови и металле.

— Господин полковник, — я сделал шаг вперед. — Мои штурмовые группы готовы возглавить прорыв на основных направлениях. «Шершни», «Ерши» и снайперы расчистят путь пехоте. Вопрос только в том сможем ли мы развить наступление, будут ли поспевать за нами наши тылы??

Полковник кивнул, его взгляд скользнул по мне, ничего не выражая. В его глазах я видел не благодарность, а простой, железный расчет. Я был его самым острым инструментом, и сейчас был час этот инструмент использовать.

Ровно в 05:30 утра небо над немецкими позициями разорвалось.

Это был не привычный артналет. Это был ад. Сконцентрированный, методичный удар всей моей артиллерии, включая минометы «Ерш», по ключевым узлам обороны — пулеметным гнездам, командным пунктам, складам боеприпасов. Земля ходила ходуном, а воздух гудел от воя снарядов и грохота разрывов.

И прежде, чем эхо канонады успело затихнуть, в атаку пошла пехота. Но не густыми цепями, как раньше, а редкими, гибкими группами. Впереди — мои «хищники». В камуфляже, со «Шершнями» наперевес, они бесшумно, как тени, просачивались в немецкие траншеи, подавляя очаги сопротивления короткими, ядовитыми очередями. За ними, опираясь на их успех, шли основные силы.

Сопротивление было, но оно было ошеломленным, разрозненным. Немцы были деморализованы неделями диверсий в тылу, слухами о русских парадах и листовками, которые обещали им сытую жизнь в плену. Их офицеров методично выкашивали мои снайперы. Связь была нарушена. Логистика парализована.

К полудню первого дня наступления наша дивизия прорвала главную полосу обороны и вырвалась на оперативный простор. Это был уже не бой — это было преследование.

Мы шли вперед, почти не встречая организованного сопротивления. Немцы отступали, бросая технику, раненых, склады с имуществом. Мои группы действовали как авангард, на острие удара. Они обходили узлы сопротивления, сея панику в тылу отступающих колонн, захватывая мосты и перекрестки дорог.

К концу третьих суток наступления карта изменилась до неузнаваемости. Наши части продвинулись на запад местами на тридцать, а кое-где и на все сто верст. Фронт треснул по швам.

Но главным итогом были не версты. Ими были люди.

Огромные колонны пленных потянулись в наш тыл. Не сотни — тысячи. Изможденные, грязные, с пустыми глазами солдаты кайзера. Они шли покорно, безропотно, многие — с теми самыми листовками в руках. Они не видели в нас врагов — они видели в нас избавление от кошмара.

Я объехал один из таких временных лагерей на окраине захваченного городка. Воздух здесь был другим — не пороховым, а густым от запаха немытых тел, дезинфекции и страха. Но не было ненависти. Была усталая покорность.

Ко мне подошел унтер-офицер, командовавший конвоем, и отрапортовал, сияя: —Тысяча двести тридцать семь человек, ваше благородие! Целый полк, можно сказать! И все — почти что добровольно! Оружие побросали, руки подняли — только обещай, что по твоим бумажкам платить будут!
- не забудьте кормить их. Я отдал указание интендантам. Эти ребята еще поработают на нас.
Я глядел на это море серых шинелей. Моя пропаганда сработала лучше любых штыков. Я не просто победил их — я купил их. За сорок марок в месяц и обещание колбасы.

Вечером я вернулся на свой КП. Полковник был там, и его лицо впервые за все время светилось неподдельным, почти мальчишеским восторгом. —Крепов! Вы видели? Видели?! — он ткнул пальцем в карту. — Прорыв! Таких успехов не было с начала войны! Ставка в восторге! Ваши «игрушки»… черт возьми, они работают!

Он был счастлив. Он видел только карту и цифры пленных. Он не видел того, что видел я — тысяч глаз, в которых мы убили не солдата, а веру. Он не чувствовал того холодного, металлического привкуса победы, который стоял у меня во рту.

Я вышел на улицу. Пахло пылью, дымом далеких пожарищ и… свободой. Мы отвоевали кусок земли. Мы отомстили. Мы были победителями.

Но, глядя на кровавое закатное небо, я понимал — это только начало. Мы вскрыли первую линию обороны гигантского врага. Где-то там, на западе, он уже оправлялся от удара и готовил ответ. Моя война не закончилась. Она просто перешла на новый, еще более страшный виток.

Пахло победой. Но пахло она, как всегда, порохом и кровью.---

Полковник стоял у карты, его первоначальная эйфория сменилась мрачной сосредоточенностью. Он водил пальцем по линиям нашего впечатляющего прорыва, но его взгляд уперся в то, что лежало позади наших передовых частей.

— Смотри, Крепов, — его голос был хриплым, без радости. — Рвались как угорелые. Тридцать верст… местами до ста. Блеск. Но теперь посмотри сюда. — Его карандаш, грязный и обломанный, уперся в наши тыловые коммуникации, растянувшиеся тонкими, рвущимися ниточками. — Обозы отстали на два перехода. Дороги разбиты нашими же колесами и немецкими подрывниками. Мосты кое-как восстановлены, но для пушек — не годятся. Патроны… патроны подвозят на крестьянских подводах, по два ящика на телегу! Снаряды для твоих «Ершей» — на себе тащат!

Он отшатнулся от карты и тяжело опустился на скрипящую табуретку, смотря на меня воспаленными глазами. —Мы уперлись не в немецкие дивизии, Крепов. Мы уперлись в простую арифметику. Солдат нужно кормить. Винтовки — заряжать. Пушки — снабжать. А телега с сеном едет со скоростью уставшей клячи. Наступление… — он с силой выдохнул, — наступление остановится. Не сегодня-завтра. Само собой. Потому что мы выдохлись. Мы прошли дальше, чем могут дотянуться наши тылы. Немцы будут отходить, а мы не сможем их преследовать. Весь успех — к черту.

Я молча слушал, глядя на карту. Он был прав. Мы совершили тактический прорыв, но не смогли его обеспечить логистически. Двигались слишком быстро для этой войны. Я выиграл сражение, но мог проиграть кампанию из-за элементарного отсутствия горючего для грузовиков и овса для лошадей.

— Мы не остановимся, господин полковник, — сказал я тихо.

Он резко поднял на меня взгляд. —Ты что, не слышишь? Я тебе объясняю…

— Я слышу. Вы говорите о проблеме. А я говорю о решении, — я подошел к карте и ткнул пальцем в несколько точек в глубоком тылу противника, уже далеко за линией фронта. — Здесь, здесь и здесь.

Полковник скептически прищурился. —Что там? Немецкие гарнизоны?

— Склады, господин полковник. Склады с продовольствием, фуражом, горючим и боеприпасами. Захваченные нашими диверсионными группами в ходе операции «Тень». Они были созданы как стратегический резерв для глубоких рейдов. Сейчас они — залог нашего успеха.

Он замер, медленно вникая в смысл сказанного. —Ты… ты создал базы снабжения… у немца в тылу? Заранее?

— Я предполагал, что классическая логистика не выдержит темпа наступления, — холодно констатировал я. — Координаты и схемы охраны уже переданы командирам передовых отрядов. Они не будут ждать обозов из глубокого тыла. Они будут получать все необходимое с этих складов. Немецким же добром. Мы будем бить их их же палкой и кормиться их же хлебом.

Полковник смотрел на меня так, будто я был не инженером, а явившимся ему духом будущего. В его глазах читался ужас и непреодолимое уважение. Это был уровень планирования и циничной расчетливости, немыслимый для офицера его школы.

— Но… это же… гениально и безумно одновременно, — прошептал он. — Если немцы узнают…

— Они не узнают. Охрана складов — наши люди. Связь — по рациям «Шуруп». Немцы сейчас в панике, они думают о том, как бы унести ноги, а не о том, кто охраняет их же тыловые базы, — я отвернулся от карты. — Наступление не остановится, господин полковник. Оно будет продолжаться ровно до тех пор, пока мы не исчерпаем ресурсы, захваченные на вражеской территории. А это, поверьте, очень и очень много.

— кстати, у нас еще один ресурс. — я повторил его слова с легкой, холодной усмешкой, подходя к карте. — Мы не останавливаемся, господин полковник. Мы пойдем еще дальше.

Он смотрел на меня, не понимая.

— Пленные, — сказал я, тыкая пальцем в скопление наших флажков, где копились тысячи сдавшихся солдат. — Это не обуза. Это самый ценный ресурс, который мы захватили. Они нам всё и обеспечат.

Полковник молчал, и я видел, как в его сознании ломаются привычные штампы. Для него пленные — это рты, которые нужно кормить, и охрана, которую нужно отвлекать.

— Первое, — начал я расчерчивать в воздухе невидимые схемы. — Мы не строим лагерь. Мы строим временный распределительный пункт. Колючка, вышки, палатки — минимум. Всё остальное — по-другому. Сразу же начинаем сортировку.

— Сортировку? — переспросил он.

— мы уже составили анкету, — я кивнул на папку с документами — Мы делим их по профессиям. Сапожники, портные, плотники, каменщики, инженеры, механики, токаря. Немцы — педантичные и качественные исполнители. Это готовые кадры. Зачем им сидеть без дела?

— И… что? Ты предлагаешь их вооружить? — в голосе полковника зазвучала паника.

— Нет, — я усмехнулся. — Я предлагаю их заставить работать. На нас. Первая и самая насущная задача — дороги и мосты. Все, кто может держать лопату или молоток, под конвоем отправляются на ремонт тех самых путей сообщения, которые сейчас нас и сдерживают. Они будут сами себе расчищать дорогу в лагеря, а нам — путь для наступления. Второй эшелон — квалифицированные специалисты. Их — под усиленной охраной — будем отправлять эшелонами в глубокий тыл, на заводы. В Коломну, в Тулу. Им будут платить зарплату (урезанную, но платить), кормить и предоставят кров. В обмен на лояльность и работу. Они будут делать оружие против своей же армии. Цинично? Зато эффективно.

Я видел, как полковник медленно проглатывает эту информацию. Это был чудовищный, с точки зрения старой военной этики, план. Но он был железобетонным с точки зрения логистики и экономики.

— А те, кто не захочет? — нашел он в себе силы спросить.

— Примерно десять процентов будут саботировать, — холодно ответил я. — Их — в отдельный, строгий изолятор. На тяжелые работы. Остальные, увидев, что сотрудничество дает паек и безопасность, подчинятся. Немцы ценят порядок и дисциплину. Мы дадим им новый порядок.

— и платить им деньги ? — вдруг спросил он. — Ты же обещал им деньги семьям… где деньги брать ?

— Обещал и выполню, — кивнул я. — Это ключевой момент. Через наши каналы в немецком тылу, те самые, что готовили склады и распростаняли там агитацию , мы наладим систему денежных переводов. Часть денег, заработанных пленными на наших заводах, будет конвертироваться в настоящие марки (или товары) и доставляться их семьям. Сопроводительные письма, фотографии рабочих в чистых цехах за станками… Это будет лучшей пропагандой. Немецкий солдат будет знать: сдаться в плен русским — значит не предать семью, а спасти ее от голодной смерти.

Полковник молчал еще несколько секунд, а потом медленно, тяжело кивнул. —Черт с тобой, Крепов. Рушишь все уставы… Но… действуй. Я беру ответственность на себя.

— Спасибо, господин полковник, — я повернулся к выходу, но он меня остановил.

— А наступление? Эти твои… газеты?

— Уже в работе, — бросил я через плечо. — К утру во всех прифронтовых городках, которые мы еще не заняли, появятся свежие выпуски наших газет « Альтернатива для Германии ». С крупными заголовками: «Русская армия продвигается на Запад!», «Немецкие части разгромлены!», «Новый порядок несет мир и процветание!». И огромные афиши с картами нашего прорыва. Пусть видят, что сопротивление бесполезно. Пусть готовятся не к обороне, а к встрече новых хозяев.

Я вышел. Воздух снаружи был густ от пыли, грохота восстановления мостов и гортанных команд конвоиров, уже строивших колонны пленных для отправки на работы.

Пахло не просто победой. Пахло новой, жестокой, но невероятно эффективной машиной войны, которую я построил. Машиной, которая перемалывала солдат противника не только в пушечное мясо, но и в топливо для собственного движения. Это была тотальная война в ее самом бесчеловечном и самом совершенном проявлении.

И я чувствовал, что эта машина только набирает обороты.

И где-то в глубине души я чувствовал, что за такую победу когда-нибудь придется заплатить двойную цену.