Бог рекламы - немой

Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в цвета жженого апельсина. Стас стоял на обрыве, обдуваемый соленым ветром, который трепал полы его белоснежной льняной рубашки. Рядом, как верный пёс, стоял винтажный кабриолет. За ним, в почтительном отдалении, замерла съемочная группа. Сцена была проста: Стас, звезда, смотрящий вдаль, как будто владеющий миром.

— Стас, милый, поверни голову чуть левее — да, вот так, идеально! — крикнула фотограф, сама меняя положение и делая ещё несколько кадров.

Он повернулся к камере, его движения были выверенными, полными достоинства и силы. Он знал, что этот взгляд, этот жест — всё это купят. Купят миллионы людей.

— Отлично! Перерыв! — объявил режиссер.

Ассистенты тут же засуетились вокруг: один поправлял ему волосы, другой подносил бутылку воды с соломинкой, чтобы не испортить макияж.

— Стас! — донесся до него голос режиссера, наполненный неподдельным восторгом. — Это просто... магия!

Стас улыбнулся. Ему нравилось это слово. Он и сам чувствовал, как излучает эту «магию».

Он подошел к режиссеру, который уже склонился над монитором, восхищенно покачивая головой.

— Станислав, ты лучший. Мы сделали это. Чистое золото.

Стас кивнул, принимая комплимент как должное. Он ощущал приятную усталость, которая сопровождает хорошо сделанную работу.

Он отошел к трейлеру, чувствуя, как пот стекает по спине, но не показывая усталости. Сергей, его менеджер, ждал у двери. На его лице не было привычной ехидности. Лицо было напряженным, почти обеспокоенным. Это было так непривычно, что Стас сразу почувствовал неладное.

— Что-то случилось? — он сделал глоток воды из бутылки, стараясь выглядеть невозмутимым.

Сергей не ответил. Он просто протянул Стасу свой телефон, на экране которого уже играл видеоролик.

— Посмотри, — сказал он коротко, его голос был глухим.

Стас нехотя взял телефон. Это была реклама. Мужские часы, которые он рекламировал последние пять лет. Бренд, с которым у него был долгосрочный контракт. Но что-то было не так. Кадр был новым.

Завораживающее, крупное, абсолютно неподвижное лицо. Он узнал его сразу. Влад Соколов.

Он сидит у окна в пустом кафе, смотрит на дождь за стеклом. Камера крупно ловит его лицо. Его глаза. В них — не уверенность звезды, а целая история. Легкая грусть, задумчивость, воспоминание о чем-то дорогом и утраченном. Он подносит чашку кофе к губам, и его пальцы слегка касаются циферблата часов на запястье — не демонстративно, а как бы ища опору, связь с чем-то вечным в этом текущем мире. Это не жест продажи. Это жест тоски и нежности.

Он поворачивается к камере. И смотрит. Прямо в объектив. Прямо в душу зрителю. И в этом взгляде — бездонная глубина, понимание, тихая сила. Он говорит без единого слова. Он гипнотизирует.

Ролик закончился. Экран погас, отразив его собственное, побелевшее лицо.

В ушах стояла звенящая тишина, сквозь которую пробивался лишь далекий шум прибоя. Телефон в его руке дрожал. Не от вибрации, а от дикого, животного напряжения, сжимавшего его пальцы. В груди что-то оборвалось и рухнуло с оглушительным грохотом, заливая внутренности ледяной яростью и жгучим, унизительным стыдом. Его, Ковалёва, мастера слова, виртуоза интонации, чья игра строилась на мощных монологах и отточенной харизме, заменили. Заменили на мальчишку, который просто... смотрел.

— Их новый контракт, — сухо произнес Сергей. — От нашего отказались. Сообщили, что им нужно... «новое видение».

«Новое видение» — это он? Этот юнец с глазами, которые говорят? Стас почувствовал, как к горлу подступила горечь.

— Обычный мальчишка с красивой рожей, — его собственный голос прозвучал странно чужим, плоским и холодным, как лезвие ножа. Он изо всех сил старался вложить в эти слова привычное высокомерие и презрение, но изнутри они вышли выхолощенными, пустыми. — Вечно они ведутся на дешёвые эффекты.

Он толкнул дверь и скрылся в прохладной, темной утробе трейлера, захлопнув ее за собой с таким грохотом, что вздрогнула вся конструкция.

Снаружи остался шум ветра и закат. А внутри у Стаса бушевал пожар. Пожар из обиды, уязвленного самолюбия и самого страшного, самого тщательно скрываемого чувства — леденящего страха. Страха быть забытым, отброшенным, ненужным. Страха, что его выученная, отточенная годами игра в конце концов проигрывает одной-единственной, пронзительной искренности чужого взгляда.