Божественная Чума

В воздухе спальни стояла густая, почти осязаемая вонь: смесь лавандового масла, дымного ладана, гниющих лилий и сладковатого, медного запаха святости.

Варн затянул ремни толстого изношенного кожаного фартука. Старая кожа скрипнула, нарушив молитвенный шепот, которым, казалось, были пропитаны даже бархатные портьеры. Он не смотрел на лицо пациентки. В его ремесле лица не имели значения. Значение имела только опухоль, пульсирующая между её лопаток.

— Оно прекрасно, — прохрипела леди Изольда. Её голос дрожал от экстаза, смешанного с агонией. — Садовник, вы видите? Ангелы коснулись меня.

Варн молча разложил инструменты на столике из черного дерева. Скальпели из «мёртвого железа» — тусклого, серого металла, который никогда не блестел. Единственного материала, способного остановить регенерацию божественной плоти. Мёртвое железо считалось богохульством, однако многие Помазанники хотели его прикосновения к собственной плоти, чтобы продлить свою жизнь.

Он подошел к кровати. Спина Помазанницы представляла собой руины некогда безупречной кожи. Из правой лопатки, разрывая мышцы и дробя ребра, пробивалось «Крыло Милосердия». Это не было крыло птицы. Это был влажный, костяной отросток, покрытый редким пухом и множеством моргающих, бесцветных глаз. Отросток подрагивал, сочась золотистой сукровицей — ихором, который жрецы называли слезами радости.

— У вас коллапс левого легкого, миледи, — сухо констатировал Варн, прощупывая воспаленные края раны. Кожа под его пальцами была горячей, как печной камень. — Благодать слишком велика для вашего тела. Если я не срежу это сейчас, к утру вы задохнетесь собственной… верой.

— Оставьте хоть немного... — взмолилась она, вцепившись в шелковые простыни. — Прошу. Не делайте меня... Пустой.

В углу комнаты монах в маске, скрывающей нижнюю часть лица, усилил чтение псалмов, размахивая кадилом. Дым ел глаза, но Варн привык. Дым был нужен не для ритуала, а чтобы усыпить паразита. Глаза на костяном наросте начали медленно закрываться, движения «крыла» стали вялыми.

— Держите её, — бросил Варн двум слугам.

Те, с лицами, скрытыми под тугими бинтами — признак низшего благословения, навалились на плечи хозяйки.

Варн взял пилу. Зубья были мелкими, предназначенными для кости.

Он не произносил молитв. Он не просил прощения. Он просто приставил лезвие к основанию пульсирующего нароста, туда, где человеческая плоть переходила в божественную патологию.

Первый рывок пилы вызвал звук, похожий на влажный хруст переспелого фрукта.

Леди Изольда закричала. Это был не человеческий крик — из её горла вырвался многоголосый хор, гармоничный и ужасающий. Благодать защищала себя. Ихор брызнул на фартук Варна, пытаясь прожечь кожу въедливым жаром. Глаза на отрезаемом отростке в панике распахнулись, вращаясь во все стороны, глядя на своего палача.

Варн работал быстро. Движения отточены годами практики в подвалах соборов. Разрез. Отсос жидкости. Пережатие вены, которая стала толщиной с палец. Удар долотом, чтобы отсечь сросшуюся с позвоночником кость в месте странного, противоестественного сустава.

Золотая кровь заливала пол, шипя при соприкосновении с холодным камнем. Комната наполнилась невыносимым сиянием — умирающая плоть ангела высвобождала накопленный свет.

Спустя десять минут всё было кончено.

Гротескный кусок мяса, всё ещё слабо подергивающийся, плюхнулся в подготовленный свинцовый таз. Варн тут же накрыл его тяжелой крышкой. Свет погас.

Изольда лежала без сознания. На её спине зияла уродливая, но чистая рана, которую Варн уже начал прижигать раскаленным железом. Запах жареного мяса перебил аромат ладана, сделав атмосферу тошнотворно приземлённой.

— Она будет жить, — сказал Варн, стягивая окровавленные перчатки. — И она сможет дышать. Без крыла, зато своими лёгкими.

Монах перестал читать. Он подошел к тазу, с благоговением касаясь свинца.

— Вы жестокий человек, мастер Варн. Вы крадете дары Небес.

— Я спасаю носителей, отец, — Варн вытер лоб тыльной стороной руки. — Чтобы у Небес было где селить своих паразитов в следующий раз. Услышав эти слова, Монах бросил на Варна неодобрительный, полный презрения взгляд трёх глаз, один из которых был отвратительным наростом на левой щеке, однако Варн и бровью не повёл.

Он начал собирать инструменты. Каждый скальпель нужно было протереть уксусом, иначе Благодать разъест металл, и он начнет ржаветь.

— Иерарх ожидает вас, — тихо сказал монах, больше не глядя на Садовника. — В Верхнем Пределе.

Варн замер. Скальпель звякнул о поднос. Верхний Предел — место, где живут те, кто уже не похож на людей. Туда не зовут простых костоправов. Туда зовут либо смертников, либо тех, кто нужен для работы, о которой страшно даже шептаться.

— У меня еще два пациента в Нижнем городе, — соврал Варн.

— Иерарх не ждет, — голос монаха стал жестким, как удар кнута. — И он просил взять "набор для тишины".

Варн посмотрел на свой саквояж. "Набор для тишины". На языке Садовников это означало инструменты для удаления голосовых связок... или чего-то, что говорит через человека.

Варн молча кивнул, застегивая сумку. Выходя из душной спальни в коридор, он на мгновение замер перед высоким темным зеркалом в тяжелой раме.

Оттуда на него смотрел не лекарь, а палач.

Его массивную фигуру скрывал длиннополый плащ из грубой, потертой кожи — единственная защита от кислотных дождей Нижнего города. Поверх плаща был надет рабочий фартук из толстой, как броня, шкуры. Он был жестким, заскорузлым от въевшихся пятен: бурые, ржавые разводы человеческой крови здесь перемешивались с золотыми, сияющими даже в полумраке брызгами ангельского ихора. Карта боли и святости, которую он носил на себе.

Варн провел ладонью по лысому черепу, блестящему в свете свечей. Его лицо казалось высеченным из гранита: тяжелый, массивный подбородок, покрытый жесткой седой щетиной, глубокие морщины у рта. Но страшнее всего были глаза. Холодные, глубоко посаженные глаза человека, который слишком часто заглядывал в изнанку божественного и видел там вещи, о которых сложно говорить, не сплюнув желчь. В этом взгляде не было веры, только усталое знание анатомии ужаса.

Он одернул тяжелый плащ, проверяя, легко ли выходит тесак из ножен под ним, и подошел к узкому стрельчатому окну, толкнув раму.

В лицо ударил ледяной ветер с дождем.

Внизу раскинулся Санктум — город, застывший в камне. Это был бесконечный лес из черных шпилей, контрфорсов и башен, пронзающих низкое, свинцовое небо. Архитектура здесь давила, уничтожала своим величием. Гигантские соборы нависали над узкими улочками-ущельями, словно хищные птицы над гнездом.

Каменные горгульи скалились с водостоков, извергая потоки грязной воды. Всё здесь было монументальным, холодным и мертвым. Идеальная, нерушимая каменная тюрьма.

Но Варн знал, что внутри этих холодных стен, в теплых спальнях и подвалах, плоть горожан кипит, меняется и мутирует, пытаясь заполнить пустоту камня безумием жизни. Город был величественным склепом, внутри которого разлагались заживо миллионы верующих.

Варн поднял взгляд выше, туда, где кончались шпили и начиналось царство истинного безумия.

Там, разрывая брюхо низким тучам, дрейфовал Верхний Предел.

Это были колоссальные осколки суши, вырванные из земной тверди чудовищной силой молитв. Они парили в воздухе, словно гроздья гигантских, позолоченных опухолей на теле неба. Острова Иерархов.

Снизу можно было разглядеть основания этих островов — неровный камень, с которого свисали корни древних деревьев и обрывки цепей, толщиной в человеческий торс. На вершинах этих летучих скал сияли дворцы из белого мрамора и живой кости, соединенные между собой мостами из сотканного света.

Там, в разреженном воздухе, жили те, кого земля уже не могла носить. Иерархи, раздувшиеся от Благодати до размеров левиафанов, существа, ставшие чистой магией и плотью, парили над своей паствой, как сытые боги. С этих островов на город постоянно капало: иногда дождь, иногда святой елей, а иногда — отходы жизнедеятельности небожителей, которые чернь внизу принимала за благословенную росу.

Тень от Верхнего Предела ползла по городу, как масляное пятно, напоминая всем внизу: вы — лишь грязь под подошвами святых.

Вдали, над самым крупным островом-собором, в тучах пульсировало золотое зарево. Ангелы были близко.

Варн сплюнул в бездну улицы.
— Ненавижу чудеса, — прошептал он и шагнул в темноту коридора, навстречу своей судьбе.