Болотник

Переться по болоту было мокро. Вот это поворотец, да? Ну охренеть, нежданчик! В болоте мокро, в пустыне сухо. На работе заебали все. И опять меня с радостью сослали, куда Макар не то, что телят, но и иных парнокопытных не гонял, и вообще не имел подобного намеренья — в этих затрапезных далях устраивать выгул крупного рогатого скота. А меня, пожалуйста, значит… И всё под предлогом, что, типа вот такой я невъебенно крутой специалист широкого профиля. А по факту, чтоб лик мой святый век не видать — оскомину уже всем набил на глазу профиль-то ангельский. У самих-то рожи, ни дать, ни взять. А у меня — икона! Да я и сам не против был свалить от этих морд протокольных, но не в такие же лютые дебри, ебена мать! Негоже ангелу по болоту шлындать! Полные ботинки уже вон говна всякого набрал. Теперь и вокруг, и в обувке многострадальной мерзко хлюпало в унисон.

Противно зудела какая-то докучливая мошка, чё-то чавкало, или кто-то кем-то закусывал на досуге. Хорошо живут, знать-то, коли размеренно пожрать время у них есть. Твари.

Вообще мне здесь решительно не нравилось. Пускай Девятый Град и хаяли за климат, мол, болотина на болоте воздвигнута, но ничё там подобного! В городе работать было стократ приятней. А не эти вот турпоходы злоебучие, в трясине видал я их!

А всё почему? — угрюмо рассудил я, перелезая через корягу и зацепившись за неё штаниной, притом чуть не шлёпнувшись плашмя. — А потому, что больше никто не вдуплил из всего ихнего отделу по плановой расчленёнке кадавров, куда это запропал наш бессменный патологоанатом, который дневал и ночевал на работе неотлучно. Пример трудовой доблести, не иначе, миру являл. И внезапным образом в кой-то веки Жмурыч взял отгул, значится, на денёк, и как сквозь землю, блять, провалился! Но я-то знал, что хер там! Никаких земель. Сквозь воду. Там и искать нужно.

И в аккурат-то был Акулинин день. А ведь известно, что на праздничек сей русалки, шаболды эти, после зимней спячки зенки продирали.

Жмурка отгул себе выбивал ещё зимой. Я поржал тогда с него, чё это бывший Жнец на скользкую нежить польстился? Ну да лезть в чужие койки и в чужую свалку в башке — себя не уважать. Ну польстился и польстился. Совет да любовь. И пиявок побольше. Ой, то есть…

Я взмахнул руками и чуть не провалился в омут по самую макушку, в последний момент ухватившись за какой-то то ли плющ, то ли вьюн, свисавший с корявой ветки. И почти уж хлебанул гадкой жижи, как осклизлый длиннющий побег вдруг медленно пополз вверх, а на увитой тиной и ещё хрен пойми чем здоровенной колоде напротив открылся по-рыбьи безучастный глаз. Почти Вий. Только болотник.

Весь облепленный улитками, кургузый и неказистый, выглядел он так себе. И по чесноку, даж на разумное существо тянул едва ли. Однако внешность нередко обманчива. За весь свой рабочий стаж я это уяснил на раз-два.

«Здрасьте», — оскалился я в приветливой улыбке, болтаясь то ли на суку, оплетённом водорослями, то ли на лохмотьях тины.

Болотник медленно моргнул. Вообще обычно они и вовсе безглазые. А этот эвон чё, лупалку какую выкатил! Ну совсем без глаз-то хозяйничать тяжело. Не лишние они: за владениями присматривать.

Чудище вслед за тем близоруко сощурилось, окончательно выудив меня из трясины и поднеся к себе, дабы подслеповатый зрачок мог меня рассмотреть во всех подробностях. Ну или хоть худо да бедно. Ему б зрение проверить. Чё-то там не то с диоптриями, как пить дать.

«Э, алё, чушка-зверушка, — демонстрируя хорошие манеры, как нашему департаменту и положено по протоколу, осведомился я, бултыхая ногами в вонючей зелени, — как до русалочьей заводи добраться-то? А то у вас тут не то, что ангел, чёрт ногу сломит, ей богу! И нигде толком маршрут не обозначен! Непорядок, блять! Даже, я б сказал, бардак! Гнать в шею местных управленцев погаными мётлами и ссаными тряпками!»

«Человечиной.. не пахнет…» — прошамкал болотник на своём корявом до омерзенья наречии, раскрыв уродливую пасть, похожую на гнилое дупло.

Да этот старый хрыч, то есть пень, тупой, блять, как пень! — раздражённо подумал я.

«Конечно, не пахнет! — процедил я сквозь зубы. — Я и без обеда тут, и без ужина, нах, ебошу аки проклятый, без выходных и проходных! Впроголодь!»

В свой черёд не найдя моё светлейшество ни питательным, не полезным, старый замшелый чурбан тряхнул рукой-корягой и сбросил меня обратно в болотину.

«Сук…» — только успел шикнуть я, таки распробовав местного гостеприимства наряду с тухлой водицей, и целиком уйдя в смердящую топь. Теперь всё, не меньше пятидесяти градусов дезинфекция нужна. Но бухла с собой не было. А хорошего бухла и подавно.

«Сука!» — вынырнул я и закончил-таки высказывание, а то ну не комильфо вот так на середине мыслю обрывать. В ответ до меня донёсся квакающий смех. Будто лягушачий хор ухохатывался! Я, еле ворочаясь в густой грязище, развернулся. А-а, очередная блядь тут потешаться вздумала. Ща как вылезу, как вздрючу всех, никого не забуду!

Тонконогая шваль, с растущей прямиком из кожи ряской, по-жабьи заливалась, наблюдая за мною с кочки.

«Горрродской?» — наконец уняв буйство своего веселья, гортанно проклокотала кикимора.

«Нахуй пошла», — доброжелательно отозвался я, пытаясь выгрести из сраного болота.

«Горродской», — согласилась сама с собой эта косматая шаболда. — Местные всеее знаают, что боллотник наш глухховат».

«Пиздец, у вас беспредел на местах — одни увечные да калечные! Потому такая херня творится! Комиссию на вас натравить, чтоб шухер в вашей силосной яме навели, бля!» — сделал я выговор, таки добравшись до сухого островка и зацепившись за него рукой. Но радовался я рано: стоило мне попытаться выползти на твердь, как островок тотчас скрылся в трясине, глухо шлёпнув напоследок уродливым плавником.

«Ёп!» — я снова нырнул супротив воли. Ебал я эти командировки на природу!

И в этот миг меня ухватила тонкая, как щепа, но цепкая рука, и потащила к себе. Я рассудил мудро: пускай она меня вытянет сперва, а потом по тыкве наваляю.

В несколько размашистых гребков кикимора дотащила меня до кочки, устроив на сухое местечко.

«Былл тут у нас один горродской, — проквохтала эта зелёная шмара. — Тоже рррусалочью заводь искаллл».

«И чё, нашёл?» — навострил я забитые тиной уши, нарочито вытряхивая из них грязь. Точно ведь про Жмура речь! Кто ещё через это хуёбаное сухомесово потащится в здравом уме?

Кикимора ехидно ощерилась кривыми зубами, и стала звездец чумовой страхолюдиной. Жесть, как они размножаются ваще? Не глядя?

Будто в ответ на мою похабную мыслишку, поведя длинным крючковатым носом, эта каракатица нечесаная от меня отодвинулась.

«Давай колись, — оперативно ухватив её за патлы, чтоб в омут не сиганула, потребовал я, — куда до заводи этой драной, в какую сторону?»

Кикимора зашипела, дёрнулась, попыталась мне руку оцарапать, да где там!

«Невосспитанный! Пуссти! Покажу».

«Ну щас, — скривился я, — я тя пущу, а ты бултых и чё? Нет уж!»

Я встал на ноги и поднял эту шушеру за космы.

«Покажжу! — забулькала кикимора, болтая в воздухе худыми кривыми ногами. — Слово даю!»

Я снисходительно разжал руку. Болотное отродие по-лягушачьи приземлилось на кочку. Фыркнуло, и проковыляло по одной ей известному броду. Ну и я следом, не отставал. Тут места такие: то ли Явь, то ли Навь, всё в кучу свалено. Тропа туды-сюды. Рехнуться. Ну, Жмурка, я те врежу! За такие дела амурные! Не мог поближе и попроще бабцу себе найти? В городе мавок целый шалман — выбирай любую! Так ведь нет же!

Вдруг в болотной затхлости повеяло речной прохладой. И тихие, как ручейки, голоса перебили собой бульканье трясины. Кикимора встала, как вкопанная, вытянула руку: «Далльше сам дойдёшшь». И, квакнув, нырнула в омут. Да и хрен с ней. Тут вон и впрямь уже недалече оставалось.

Казалось бы. Но на деле, из-за переплетения Нави и Яви вышло не близенько. Аж грязь на мне подсохнуть успела. В общем, вышел я к заводи красивый, зелёный как клумба, блять, в волосах всякая хуета застряла: ветки, водоросли, головастики. Икебана. В капюшоне вообще целая, нах, экосистема сформировалась. В общем, при параде явился к дамам на их посиделки.

Русалки как меня увидали, петь перестали и дружно шарахнулися прочь всей стайкой, аки вспугнутые мальки.

«Дамы, спокойствие! Только спокойствие!» — вскинул я руки. Подошёл к воде, уселся на кортах и начал демонстративно умывать рожу. То есть лик рублёвский реставрировать. Когда наконец заместо тины стало немного видать меня, я, отряхнув ладони, поднялся. Девчонки с любопытством и страхом следили за мной. Ясно чё там: болото под боком. А, говаривают, ежли болотник русалку сцапает и уволочёт — быть ей кикиморой. Какая-то мрачная аллюзия на замужество выходила. Хотя моя вот жёнушка позиций не сдала — как до женитьбы мне навешивала во всю, так и после. Всё такая же красивая.

«Так, дамочки, — уперев руки в боки, перешёл я к сути визита, — надобно мне, значит, одного добра молодца сыскать (и шею ему намылить, — про себя присовокупил я). И сдаётся мне, это он у вас загостился». Я внимательно вгляделся в лица утопленниц. Хорошенькие, все как одна. Но какие-то по-рыбьи холодные и скользкие. Тем временем одна, самая смелая, подошла ко мне, выруливая от бедра и, опустив руку мне на грудь, напевно прожурчала: «Молодец загостился, да и ты погости: чай у нас не дурно».

С этими словами другой рукой она откинула украшенные кувшинками пряди назад, обнажая грудь. Я глазом моргнуть не успел, как её подружки окружили меня и принялись распутывать мне волосы, расчёсывая, как в цирюльне, и напевая притом свои гипнотические песенки. Только меня их вокальные данные не брали. И ведь понятно, чё этим селёдкам надо — они силу почуяли. А породниться с такой силой — это кто ж откажется?

«Слушайте, — грубо оттолкнув руку, положённую мне на сердце, предупредил я с раздраженьем, — некогда мне в игры играть тут! И вообще женат я, а, стало быть, ужо и так заёбан по самое вот! Опоздали, миноги».

Я многозначительно указал ребром ладони на горло. Приуменьшил, конечно, степень семейного счастья.

«Жена — не стена», — вкрадчиво проворковала одна кумушка, стоящая от меня справа, и небрежно стряхнула в воду мёртвого головастика, вынутого из моих волос.

«Это точно, — хохотнул я в ответ. — Не стена». Будь она тут, вы б уже освежёванные на ветках висели вниз головой. И вялились бы на солнышке, как карасики, — про себя добавил я. Чёт соскучился похоже.

Растолкав упорно обступавший меня рыбий косяк, и обернувшись к загадочно перебиравшим косы русалкам, я уже серьёзнее выдал: «Всё, угомонились!»

После чего демонстративно стянул шапку, прополоскал её и воротил на место.

«Давайте нашего работника возвращайте! И так кадровый дефицит! А Жмурыч, он у нас незаменимый — пашет за троих на одну зарплату! Клад, словом! Второго такого дур.. то есть ценного сотрудника не сыскать!»

Скользкие курвы обиженно надули губки.

«Я ведь и по-плохому могу», — нахмурился я.

Вокруг потемнело. Бриз из освежающе-прохладного сделался ледяным. А за спиной у меня простёрлись два громадных чёрных крыла. Эх, хорошо иногда размяться. Хотя бы парочку из восьми встряхнуть, пёрышки выгулять. Остальные-то крыла — уже чревато.

Русалки заверещали пронзительно, почти уходя в ультразвук, да в воду попадали. Но главную-то я за руку ухватил, встряхнул и повторил решительно, сложив крыла, но так, чтоб воды не касались они: «Давай веди этого Казанову-любителя морепродуктов. Дважды повторять не стану».

Русалка, пряча лицо, чтобы не взглянуть на меня, нервно кивнула и мигом нырнула в водицу, когда я её отпустил. Ещё раз взмахнув крылами, я их упрятал прочь. Хватит с этой плотвы мелководной созерцаний великого.

А чуть погодя, как те самые тридцать три богатыря, что из воды выходили, ко мне явился Жмур под ручку с некоей особой. Мокрый и довольный. Аж в табель ему вмазать захотелось.

«Жмурыч, бля! Тя обыскались уже! Дела не сделаны, кадавры не кромсаны — работа встала!»

«Так я же отгул брал», — с детской непосредственностью отозвался наш незабвенный коронер, нехотя поглядев на меня.

«Жмурочка, ты отгул брал на сколько?» — издевательски-вкрадчиво уточнил я.

«На день, — покаянно вздохнул он, не став со мной спорить. — Задержался немного».

«Немного?» — переспросил я так же ехидненько. И рявкнул вслед за тем: «Две недели, Жмурка, хлысь! Это уже целый, еба, отпуск! Даже я себе такого не позволяю!»

Жмурыч вздрогнул, округлив глаза, будто ушам своим не поверил: «Сколько?»

Я красноречиво растянул губы в издевательской ухмылке: «У неё спроси, потас.. пассии своей».

Жмур растерянно поглядел на русалочку, стыдливо уткнувшуюся ему в плечо.

«Илма?»

Плотней прижавшись к нашему патологоанатому, она в свой черёд виновато прошептала: «Я просто не хотела тебя отпускать».

Видно было, девка слажала и ей совестно. И видно было, что Жмурыч не может на неё злиться.

«Всё, кароч, лобызайтесь в дёсны и пошли уже, герой-любовник», — влез я в этот трогательный момент со своим прокачанным на все сто цинизмом.

«Ты ещё вернёшься?» — испуганно вытаращила на ненаглядного большие бледно-зеленые глаза его скользкая зазноба.

«Конечно», — ласково обняв сыру девицу за плечи, заверил её Жмур.

Я закатил глаза и отвернулся. Лямур-хуюр. Приторно-тошно. То ли дело у нас — не огрёб по башке, значит, семейная жизнь удалась.

Кое-как оторвав Жмура от этой пиявки, точнее пиявку от него, я потащил сего отлынивающего лентяя куда следует: на рабочее место. Мне жизни не дают, так я и другим не дам.

«Чё, Жмуркин, отпуск на славу удался? Накупался? Жаль, позагорать не удалось — бледнючий, как смерть». «Чё как там на дне морском, сыроватенько, чудесненько?» «А ты свою бабцу-рыбцу от остального косяка отличаешь хоть, Жмур? Или вся треска на одно лицо?» «Жмурыч, а кикиморы тебя случаем не впечатляют? Знаю я тут одну…» — ковыляя по постылой болотине, подленько вопрошал я то и дело. Коронер лишь рассеянно вздыхал. Скучно его доводить, безответного. Вот рыжий давно б меня нахер послал затейливым маршрутом. Гном бы ехидненько отшутился. А этот молчит, как воды в рот набрал.

«Ты воды в рот набрал на сувениры?»

А в ответ — тишина. Сувениры ещё донести надобно, итить его.

Ну так и добрались до конторы. Жмура я сдал с рук на руки — заждались его уже его скальпельки и мертвяки. Ну я замолвил за него, типа, так и так: морок навели, не виноватый он. Жмурыч даже удивился, какой я дохера добрый бываю. Ну а хуле? Щас Маэлька с мамкой, а когда сына снова со мной будет, с кем его ещё оставить, ежли что? Жмур вон и нянька, и аниматор: очень мелкий любил смотреть из чего же, из чего же, из чего же.. сделаны эти людишки? Из кишков и потрошков, из кровищи и дерьмища. Чё-то я распелся.

Дали мне полдня отгул тогда на отмыться и шмот сменить. Премию не дали. Сквалыжники. А мне ведь ещё пасть.. то есть уста ангельские дезинфицировать после болота этого вонючего. Придётся переосмыслить бюджет на месяц, ёмана.

А так оно всё хорошо, что хорошо. А что плохо — то плохо. А Жмурыч после этого вояжа регулярно стал отгулы брать. Только возвращался теперича вовремя. Чтоб по буеракам за ним мне не бегать и из речки за шкирку не выуживать.

У меня с той поры русалочий гребень остался ещё — в волосне запутался, так я с ним и пришёл. Я его потом жене сдуру подарил: страсть, до чего красивая безделушка. Оказалось, жёнушка-то в курсах, чё это такое, наподдавала мне знатно, что с мокрохвостками этими якшался. Уж думал, чё жизненно необходимое ненароком открутит. Башку, например. И на чём шапку счастливую носить тогда? Вопрос. В общем, половина моя подарочка не оценила.

Эхь. Вот и делай после этого приятное. А как не делать? Она ж, жена, у меня такая одна.