Большой Змей

.

Сколько лет ему тогда исполнилось — четыре? Или уже пять?

До этого дня прошлое своё он помнил смутно: большой полупустой дом, просторный солнечный двор, пусть небольшой, но яркий, весь в цветах, сад… а потом — собственные тёмные покои. Мальчиком он был совсем неглупым, но слабым и болезненным — причём болел часто, долго и беспросветно, иногда декадами не вставая с ложа… и почти всегда оставался в полутьме один, сам по себе. С высоты сегодняшних своих знаний он определённо задумался бы о том, что желания людей и доступные им яды бывают очень разными, а потому очень нужная кому-то чужая смерть вполне может случиться по естественным причинам. По вполне естественным, хоть и тщательно подготовленным причинам. При определенных условиях, конечно.

Помнится, госпожа Фари, первая… старшая жена отца, тогда ходила с большим животом, и все разговоры на женской половине так и вились вокруг её замечательных детей: двух самых умных и прекрасных юношей на свете, лучших сыновей своего отца — да ещё вокруг будущего ребёнка… Сам Иссихар явно проигрывал им во всём — так, бледная бестолковая немочь под ногами… он даже фоном для сравнения не мог служить. Да отец, собственно, и не ждал от него ничего, едва замечая… будто никогда и не существовало в доме его третьего сына. Лишь потом он понял: тот так и не простил ему смерти матери… Хотя что он мог? Что там может сделать новорожденный… разве что не родиться — или же умереть вовремя?!

Главное — его так и не простили. Как ни обидно сейчас признавать, но отец не любил его — хотя терпел, конечно… А вот госпожа Фари, похоже, чуяла скрытую угрозу собственным детям, и даже сама пыталась бороться с ней… или — с ним? Скорее всего, особой разницы для неё всё-таки не виделось. Но отец бывал дома нечасто, а в его отсутствие жизнь в доме полностью подчинялась его жене, так что защищать ненавистного младшего было некому. И присмотреть за ним — тоже. Или же, наоборот, нашлось кому присмотреть?

Так что «тот день» — он запомнил навсегда…

Очнулся он от непривычных звуков вокруг. Или странных запахов?

Или же от того, что кто-то сильно и нервно тряс его за плечи и повторял сгороговоркой, почти без остановки:

— Эй! Эй, вставай… ты живой там?

От громкого, пронзительно-звонкого голоса над ухом он поморщился — но безвольным кулем продолжал трястись в чужих руках. В голове его тоже всё кружилось, болталось и перекатывалось, а вот сил, чтобы зацепиться и вырываться, не находилось. Но… пусть не сразу, он открыл глаза: об окружающем стоило сначала узнать побольше, а потом уже выбирать: бороться — или посторониться и мимо пропустить. Или бежать самому? Правда, самой возможности двигаться у него сейчас — не было.

А вокруг было… непривычно. Непонятно. Вроде бы знакомое небо, безоблачно-синее и жаркое — но незнакомое место: узкая кривая улочка, и стены вокруг — намного выше человека на лошади — белые и горячие. Стены эти тянулись, прерываясь лишь редкими тенями проемов с грубыми каменными ступенями. На одной из таких он и сидел… или, скорее, уже лежал, провалившись спиной в чужой двор — старая, выбеленная на солнце дверь открывалась вовнутрь. Перед глазами мутным тёмным пятном расплывалось круглое лицо большого мальчишки, почти подростка — удивлённое, даже испуганное, но при этом улыбающееся изо всех сил.

А вот взгляд запомнился — умный и цепкий.

— Эй, вставай… вставай!

— Не тря… си… ме… ня… Тош… нит…

Мальчишка заткнулся и смешно оттопырил губу. Обиделся, что ли?

Хотелось пить — и эта мысль занимала теперь всё его внимание…

— Эй, даже не вздумай…

— Во… ды… дай…

— Эй… потерпи, я сейчас!

Мальчишка волоком затащил беспомощное тело во двор и с облегчением запер за собой тяжёлую дверь.

А потом совсем сбежал. Вот же… гадость.

Он свернулся калачиком и опять закрыл глаза. Чтобы не ругаться.

Тошнило всё сильнее.

Как он попал на эту улицу? Сам ли в беспамятстве дополз до чужой двери, а потом упал на ступеньку? Вряд ли. Или же кто-то вынес его из дома? Очень похоже, что так — а потом бросил на улице, будто мусор, в непривычной грязной одежде… и значит, кто-то его переодел. Поэтому — никакой случайности.

Но вот муть из головы никуда не делась…

Где-то невдалеке что-то стукнуло, громко звякнуло… скрипнуло длинно, мерзко и пронзительно.

Потом раздался топот. И опять над ухом заголосили. Шёпотом.

— Эй… слышь, ты пить-то будешь? Тебе… надо. Пей!

Ему сначала помогли присесть и протянули неказистую флягу, а когда он вытянул вперёд трясущуюся от слабости руку — не доверили… поднесли горлышко к самым его губам и держали крепко.

Таких сосудов он раньше не встречал, и позже уже расспросил о том мальчишку: оказалось, это просто выдолбленная и высушенная тыква бутылочкой… лёгкая, мелкая, желтовато-бурая. Кривенькая. Тот день принес ему много бесполезно-странных знаний.

Он до сих пор помнил: вода была тёплой, даже чуть затхлой и с каким-то непонятным привкусом… но это была его вода! Восхитительно-вкусная вода! Жизненно-необходимая ему вода! Он жадно глотал, захлебывался ею — и никак не мог заставить себя оторваться. Так что вода закончилась быстро. Даже слишком быстро, на его собственный вкус…

Потом он сказал спасибо этому приставучему и громкому, но благодарить-то было за что… Как теперь он понимал, без воды всё кончилось бы очень быстро.

Та вода его спасла.

— Бла…благо…дар… ствую… — с трудом он выдавил из себя еле слышное.

А потом мир вокруг резко качнулся, дёрнулся — и куда-то полетел. Вместе с ним самим.

Больше про тот день он ничего не вспомнил.

Очнулся он, лежа на животе, в постели, в каком-то тёмном помещении… Но этот громкий нелепый мальчишка опять был рядом.

— О… а знатно тебя прополоскало. Как звать-то?

— Ис… Исси… хар. Где… мы?

— Исси? Иссихар? Ну и имечко у тебя, повезло! Чисто как у благородных… — мальчишка весело хмыкнул, но потом всё-таки ответил на вопрос: — А ты у меня дома, в Торговом квартале… старая Белая улица. Как чувствуешь себя?

— Пить хочу… Очень. Пить…

— Сейчас, подожди. Свежую воду утром принесли.

И мальчишка скоро вернулся с настоящей водой — чистой и прохладной… такой, что опять — пить и не оторваться. Только вот муть в голове никуда не делась, хоть и поменьше стала. И по-прежнему тошнило. И стены раскачивались. Но он всё равно попытался встать на ноги…

— Эй, Иссихар, а по голове тебе никто не давал… ну так, случайно? Просто если дали, то ты лучше лежи, — мальчишка немного подумал и добавил осторожно: — Ты лучше лежи, Исси… потом поговорим.

И тогда он опять заснул, и спал долго, но беспокойно, какими-то урывками. Часто просыпался, глотал воду — и засыпал дальше. Потом опять просыпался — и пил, пил, пил — но никак не мог напиться…

Очнулся он на следующий день — это уже потом ему Яванти рассказывал, тогда они окончательно и познакомились. Когда хоть что-то он начал соображать — и немного говорить. Но только не понимал — что надо сделать. Потому что хотелось домой — и это было правильно. А вот как туда попасть — было непонятно.

А на следующий день он смог сесть, а потом даже поднялся на ноги — и сам удивился, насколько стало ему лучше.

Ярко, легко и воздушно. И никакой серости внутри.

— Мне надо домой!

— Но где твой дом, Иссихар? Хали-бад, знаешь ли, большой! Огромный город, его из края в край и за день ногами не пройдёшь! Или ты дорогу назад вспомнил?

Он только помотал головой — дорогу он точно не помнил. Если бы знал ещё, как искать этот свой дом. Или знал?!

— Дом… господина Дана? Нужен дом господина Дана!

— Но как его найти? Я вот даже не слышал о таком, рядом с нами такого нет. Ты хоть квартал-то свой знаешь, как называют? Или кто рядом живет?

— Нет, совсем ничего… только улицу перед воротами помню, — он вздохнул тяжело и печально и уточнил: — Немного.

— Знаешь, а может, о твоём доме что-то в храме знают? Тут ведь недалеко до храма Немеса. Ну… почти недалеко. И там жрецы жуть до чего умные, — восхищённо сказал мальчишка, а потом задумался и спросил очень осторожно: — А ты дойдешь?

Оказалось, что не дойдёт: он сразу же попытался — но без помощи не смог добраться даже до порога.

А потом целый день лежал и закидывал Яванти важными вопросами:

— А Немес — он большой?

— Огромный… даже выше храма!

— А тогда как он туда помещается?

— Так он бог — невидимый, всесильный и вездесущий! Ну… это же настоящий Бог, и у него своя божественная суть. То есть каким он захочет быть — таким и станет!

— А тогда каким он может захотеть быть?

— Каким? Ну, не знаю… говорю же — таким, каким сам захочет! Если захочет, конечно. А вот внутри храма самый главный — Змей! Он там прям посередине стоит, чёрный-чёрный, в чешуе с золотом — и сам собой весь сияет. А глаза его чисто рубины горят — и всё-всё видят: и кто что делает, и кто что думает… А вокруг него тысяча маленьких змеев: таких люди сами в храм приносят, когда к нему просить о важном приходят. Я так-то их не всех сосчитал, но точно говорю — тысяча змеев там, не меньше… и они своими глазами тоже всё вокруг для Змея видят, — помолчал и жутким шёпотом добавил: — Даже мне там не по себе… самому страшно становится! Бр-р-р…

И Яванти быстро помотал головой, будто стряхивая что-то с себя.

— А я тоже хочу быть таким — большим… и чтобы знать всё… как настоящий Змей! И чтобы тоже все боялись!

— Я запомню эти слова: ты вырастешь — и обязательно станешь большим змеем… самым опасным змеем Хали-бада! Ну… если кроме Немеса, конечно! Я в тебя верю, Большой Змей Иссихар! Ведь здорово звучит, правда?

И даже глаза прикрыл от восторга… весельчак.

А в гости к Змею Немесу они отправились на следующее утро.

А потом… многое случилось.

Был огромный храм — и он своими глазами увидел Великого Змея, чья голова скрывалась где-то в полумраке под куполом… даже каким-то чудом смог пробраться к нему среди прочих мелких и ни одного не задеть — а потом с восторгом трогал чёрную с золотом чешую… чуть шершавую, тёплую и сухую. Наверное, тогда он впервые и почувствовал это близкое — и как-то сам понял, что вчерашнее обещание прозвучало не просто так… И запомнил это.

Была их с Яванти неторопливая дорога домой, в настоящей храмовой повозке, в сопровождении жреца, высокого, чёрного и молчаливого. Яванти тоже всю дорогу молчал, только глазел вокруг — и лишь вздыхал мечтательно.

Был там и стоящий посреди солнечного двора отец: пыльный, усталый, бледный — и будто выжатый до дна… Отец, который сначала не поверил своим глазам, а потом вдруг обнял его, прижал к себе, засмеялся — и, наверное, тогда всё-таки поверил.

А ещё позже случился маленький домашний скандал — почти бесшумный и вряд ли замеченный за пределами дома. Скоро у отца появилась новая жена, молодая, тихая и бессловесная, а госпожа Фати со своими служанками как-то тихо и незаметно исчезла из дома. Потом уже слуги говорили, что в наказание господин Дан отправил её в самое дальнее поместье… сам он никогда не пытался это узнать. Но правда в том, что госпожу Фати он больше никогда не видел и по-прежнему оставался в семье младшим сыном — новых детей у отца так и не появилось. Но вот яростная ненависть старших братьев — она точно родилась именно в эти дни. И никуда уже не исчезала.

А Яванти? Этот весёлый и шумный мальчишка, до самых краёв заполненный странными тайнами, этот будущий ценитель ярких одежд, вкусной еды и прекрасных женщин — он так и остался рядом с ним: слугой… помощником… хранителем. С того самого дня — и навсегда.

Но иногда, под лирическое настроение, господин Иссихар, Третий наследник рода Данов, ненадолго задумывался: а вот что было, если бы в тот день Яванти не нашёл его у своего порога? Что, если бы та дверь оказалось другой… чужой? Было бы тогда что-нибудь дальше — или всё-таки нет?

Правда, даже себе задавать подобные вопросы оказалось жутковато, словно боги ещё могли всё переиграть, но…

…но, если по-честному, Иссихар был искренне рад — они всё-таки встретились. И очень вовремя.