Брекон, камень маленький

Гномы порождены камнем, и как всякая горная порода склонны к оседанию. Но каждый большой, солидный камень, каждая скала, указующим перстом торчащая из земли, ориентир для путников и пример для подражания, когда-то откололись от матери-горы и отца-ядра, породив ненароком все те мелкие безымянные камешки, об которые путники сбивают башмаки, и которые с раздражением вытряхивают из носков.

И Брекон была как раз таким камешком. Мать ее удачно вышла замуж за солидного владельца нескольких золотоносных шахт в отроге Северных гор, и была вполне счастлива в браке с сим почтенным мужем. Она быстро прослыла большой и зубастой щукой, с которой не стоило сталкиваться в водовороте клановых интриг. Отец Брекон считался среди гномов большим ученым, отменным рудознатцем, мог позволить себе содержать десяток учеников и подмастерьев, многие из которых давно держали собственных учеников.

Брекон, их общая тайна и большая ошибка, оказалась тем камешком на ровной дороге к счастливому будущему, который без особых сомнений откинули на обочину.

Если кто-нибудь из них и думал о ней, то только чтобы послать по давней привычке чек ее первой няньке, а нянька так давно избавилась от Брекон, что уже и не помнила, кому ей следовало бы передавать присовокупленные к чеку скупые приветы.

Мир никогда не был милостив к Брекон, маленькому камешку, она катилась по жизни, нигде не находя себе места. Нянька оставила ее монахиням на ступенях приюта. Посадила шестилетнюю гномочку на холодный камень, строго-настрого наказав никому не рассказывать, куда ее можно было бы вернуть. Брекон проявила удивительное послушание и молчала, сколько бы ее ни спрашивали. Ей и самой не хотелось возвращаться. Нянька била ее каждый раз, как задерживались чеки, а задерживались они все чаще.

Монахини приняли ее неохотно: они предпочитали воспитывать младенцев и видели в столь взрослой особе признаки дурного свободомыслия.

Брекон очень старалась им понравиться, чтобы жить в тепле и сытости, среди женщин, которые иногда играли с ней и учили, как правильно стирать белье и читать святые книги или хотя бы молитвы из них, но там ей надолго задержаться не удалось. Ее привели в этот приют в годы его гибели, и последние монахини оттуда в скором времени разбежались, устав терпеть дурную привычку местного барончика заезжать к ним за вином вместе со своей свитой разгоряченных молодых мужчин, охочих мять свежие Господни цветы.

Брекон поразмыслила, стоит ли ей подождать собственного цветения ради возможности получить место постельной грелки, из которых, она слышала, иногда повышают до служаночки; и решила, что лучше попытает счастья в пути.

Она мечтала о собственном доме, и не видела себя в доме чужом.

В этом пути она провела достаточно времени, чтобы у нее начала расти девичья борода. Так она прибилась к горстке мошенников, которые пытались выдать ее за бородатую человеческую женщину, просто слишком маленькую. Брекон быстро поняла, что степень ума мошенника прямо пропорциональна количеству получаемых тумаков: никто в толпе на бородатую девочку не купился, и ее временных опекунов били смертным боем. Но Брекон пожалели, накормили.

Брекон на всю жизнь запомнила белые руки женщины, которая ловко выхватила ее из бушующей толпы, отвела к себе домой, посадила на высокую лавку. Женщина говорила и замешивала тесто, и когда она говорила что-то важное, она всем телом обрушивалась на тесто, и повышала голос, но Брекон ничего из той речи не запомнила, потому что вокруг так вкусно пахло хлебом, и этот запах был важнее всего на свете и всем на свете. Голодное брюхо к учению глухо — вот второй урок, который жизнь ей преподала.

К счастью, кроме наставлений, женщина всё-таки дала уличной оборванке и хлеба. А потом отвела ее к своему брату, которому как раз нужен был кто-то, кто пробивал бы ему билетики.

Брекон с удовольствием сидела в кабинке, выдавала билетики и желала работягам удачи на скачках. Ее сменщица, Счастливая Милли, научила Брекон брить бороду и краситься поярче, чтобы однажды кто-нибудь Брекон из кабинки забрал.

Третий урок и самый бесполезный; если Милли ушла со своей работы за человеком в приличном костюме и, кажется, даже при должности, то на маленькую Брекон с ее по-гномьи квадратным личиком работяги-люди смотрели скорее как на удобный дырокол, чем на девушку, и забирать из кабинки не спешили, считая ее скорее функциональной ее частью.

Чтобы найти себе комнатку получше, Брекон взяла себе ночную подработку. Подруги шли в казино хостес, но когда Брекон предложила себя, хозяин очень долго смеялся, а потом посерьезнел — и раскинул перед ней карты, разрешил посчитать, пощупать. У Брекон оказались очень ловкие маленькие ручки; и лет пять она работала у него то крупье, то подсадной уткой, то присматривала за особо удачливыми посетителями, чтобы вовремя толкнуть их под локоть и помочь им выронить карту из рукава.

За это ей дали комнатку на чердаке и настоящее жалование. Брекон поставила в комнатке стол, где раскладывала пасьянсы из старых карт, иногда строила из картона бумажные замки с колоннами из старых фишек.

Как будто жизнь дала передышку маленькому камешку перед тем, как вытряхнуть ее из носка.

Казино процветало, и как часто бывает, хозяин слишком поверил в свою удачу и попытался открыть ещё одно казино. Удача повернулась к хозяину тусклыми лезвиями ножей чужих наемников: охранники не выстояли против молниеносного рейдерского захвата, крупье попытались сдаться, но оказались не нужны, а красивые подруги Брекон лишились всего лишь красоты и жизни, ибо чести лишаться им было давно уже поздно.

Маленькая Брекон прихватила с собой пару любимых колод, из тех, где карты сами ложатся в руки и рассказывают, кто они, и сбежала в суматохе, слишком юркая и спокойная, чтобы ее кто-то по-настоящему заметил.

С тех пор ее выбрасывало то там, то сям. Брекон мечтала, чтобы однажды ее прибило к берегу, гладкую и блестящую, отшлифованную волной; но каждый удар лишал ее чего-то важного, обнажал острые сколы.

Парень, который, казалось бы, разглядел в ней что-то прекрасное, мигом потерялся, стоило ему разок задрать ей юбку; добросердечные матроны давали денег на кусок хлеба, но не готовы были доверить свой дом, кухню и детей женщине безо всяких рекомендаций.

Брекон устала скитаться, и тогда к ней пришла новая мечта.

И это было время, когда Брекон разыскала своих родителей, строила карточные замки на голых столах комнатушек с окнами на их особняки.

К матери ее даже пустили с черного хода, Брекон как раз тогда устроилась к очень модной городской флористке на побегушки. Тогда она доставила цветы и ушла, не в силах выдержать богатства праздничного обеда, который готовили на кухне в честь дня рождения ее единоутробного брата.

Ее забытость, ненужность, неуместность в богатой обстановке особняка, который строили без нее, не для нее, в котором ничего для нее не было, откликнулась в ее сердце какой-то новой, неизведанной еще болью; она была в доме матери, но это не был ее дом.

Мечта рассыпалась, столкнувшись с реальностью.

И Брекон ушла.

Не забыла, конечно, прихватить пару серебряных ложечек. Накапали же проценты с тех пор, как у нее изо рта вырвали ту, с которой она родилась.

Брекон решила вернуться туда, где чувствовала себя если не дома, то хотя бы сервированной в правильной тарелке.

Брекон всегда была слишком прямодушна для того, чтобы стать настоящей мошенницей, ей сложно было ориентироваться в шумной толпе, она с трудом разбиралась в хитросплетениях человеческих страстей. Ей нравилось считать карты, нравилось тасовать их, нравилось делать так, чтобы туз оказывался у того, у кого должен бы. Нравилось ощущение гладкой фишки в руке, нравилось, как баснословный выигрыш раскатывается по сукну, когда пьяный гость тянется хлопнуть по заду симпатичную хостес, на удачу.

Пространство игры было Брекон понятно, и страсти человеческие здесь сводились к простому азарту, к желанию, страсти к победе. На Брекон иногда падала тень этой страсти, и в этот момент она чувствовала, как будто ее немножко желали бы тоже.

Профессиональная нищая, она ловила крохи милостиво поданного ей внимания. Ярко красила губы, подводила глаза, наносила на выскобленные бритвой щеки и бубны, и черви, и крести, и пики. Когда смеются — любят, когда играют — любят, когда приходит хорошая карта — готовы расцеловать крупье.

Брекон стала довольно известна в своей сфере. Она нигде не могла задержаться, шла от казино к казино, уходила, когда пустота в ее сердце не могла больше удовлетвориться мимолетным вниманием незнакомцев, возвращалась, когда понимала, что в других местах для нее нет даже этих крох. И ее всегда с радостью принимали.

А потом она встретила... Гнома.

И гном заметил ее. Не случайно заметил. Гном ее искал.

Такая вот дурацкая история, она подсматривала такие в дешевой оперетте, у которой девчонкой караулила расфуфыренных и счастливых дам в надежде, что те одарят монеткой. Она никогда не думала, что может стать главной героиней, но брат ее отца пришел к ней, младший или старший, Брекон и отца-то своего толком никогда не видела, ей было все равно. Но он нашел ее, он разыскал ее, и он сел за ее стол поздним утром, когда игроки разошлись, и остались только зевающие охранники, лениво убирали бокалы сонные хостес, и замерла, как зачарованная, на месте маленькая Брекон-крупье.

Он много говорил. Про честь, про традиции, про то, как глубоко возмущен был, узнав этот грязный фамильный секрет. Про то, что старшей в поколении дочери Горбссонов не следует безбородой работать в казино.

Что он позаботится о ее судьбе. Признает как свою потерянную дочь. Даст ей образование, если она захочет, шахту в приданое, красивое платье, крепкие башмаки.

Брекон слушала, строила из карт домик. Этаж за этажом. Своя спальня, своя кухня, гостевая спальня, где можно разместить разумного, который пришел в твой дом, новое дело, дядя, который постарается стать ей отцом. Мужчина, которому не дадут убежать, если уж он задерет ей юбку, и который вынужден будет стать ей мужем.

Карты никогда ей не врали, она чувствовала их суть кончиками пальцев, читая крап на рубашке. Она не могла понять, врет ли ей этот гном, не могла толком разглядеть черт лица за густой ухоженной бородой, не видела глаз за круглыми очками. Закрытая книга, открой Брекон которую, толку бы не вышло: буквы она читала куда хуже крапа.

Брекон улыбнулась ему своими яркими губами, и гном облегченно выдохнул, прочитав в этой улыбке надежду.

Этот выдох был уже слишком для ее карточного домика.

Карты осыпались, оборванные лепестки на обшарпанном зеленом поле.

Брекон пообещала дяде, что обязательно поедет с ним, собрала свои карты, отошла в дамскую комнату и сбежала оттуда через форточку.

Гномы порождены камнем, и как всякая горная порода склонны к оседанию. Но маленький камешек, который несется по дорогам, спрятанный в щели старого рассохшего колеса, никогда не поверит, что ему суждено осесть и стать большой солидной скалой, примером для подражания.

А если поверит, забьется в колесо покрепче.

Он привык к дороге.

Пока ты в дороге, можно вечно мечтать о доме, и никогда не вернуться в холодный, остывший…

И совсем чужой.