Бродяга Бардо

Я очнулся.

Лежал посреди пустынной улицы, вжавшись спиной в холодный асфальт. Над головой – низкое, словно приплюснутое небо, затянутое грязновато-серой пеленой. Без солнца, без теней. Просто плоское полотно выцветшего цвета.

Вокруг – город. Вернее, то, что от него осталось.

Заброшенные здания с пустыми глазницами окон. Машины, брошенные посреди дороги, покрытые толстым слоем пыли – будто их оставили здесь лет десять назад. Кое-где – разбитые витрины, облупленные рекламные плакаты с улыбающимися людьми. Их лица теперь казались жуткими.

Я сел, потирая шею. Болело. Никак не получалось вспомнить, что стряслось и кто я, собственно, такой.

— Где, блин, все?

Тишина.

Не просто тишина – мертвое безмолвие. Ни ветра, ни птиц, ни даже привычного городского гула, который обычно висит фоном. Только собственное дыхание и скрип подошв по асфальту, когда я поднялся на ноги.

— Серая Хмарь...

Слова само вырвались.

Этот мир действительно был похож на выцветшую фотографию. Даже моя одежда – серая футболка с длинными рукавами, такие же штаны, тёмный плащ – представлялись лишенной цвета. Только синяк на шее выделялся – синюшный, почти флуоресцентный в этой блеклой реальности.

Я подошёл к единственной целой витрине. В ней-то и разглядел синяк.

Отражение в грязном стекле смотрело на меня испуганными глазами.

— Денис. Меня зовут Денис.

Память возвращалась обрывками.

25 лет. Жил... где-то здесь. Работал... кем-то незначительным. А потом...

— Что-то случилось.

В голове – туман.

Я повернулся, осматривая улицу.

— Ладно, гений, план простой. Первое: найти хоть кого-то живого. Второе: выяснить, где чёртов выход. Третье: не сдохнуть по дороге.

Хромая (откуда эта боль в ноге?), я двинулся вперёд.

И тут услышал легкий шорох. Когда вокруг звенящая тишина, любой звук – как выстрел.

Зашуршало где-то за спиной.

Медленно обернулся.

В конце улицы, в тени подъезда, что-то шевельнулось.

– Кто там? – тихо сказал я, и голос разлетелся по пустым улицам, как волны от камня, брошенного в пруд.

Тишина.

– Кто там?! – уже громче, почти крикнул.

И тогда из черноты подъезда медленно выползла фигура. Похожая на человека – но только если человека слепить из сломанных кукол, а потом растянуть в темноте. Лица нет – только впадины, будто кто-то вырвал глаза, рот и нос. Кожа плывет и шевелится – то сползает лоскутами, обнажая мясо и кости, то нарастает обратно, как плесень. Ноги не касаются земли – существо плывёт, оставляя за собой чёрные капли. Это не кровь – что-то гуще, словно расплавленный пластик.

Я не из пугливых. Но тут...

– Охрененно, – пробормотал я, чувствуя, как холод ползёт по спине.

Оно раскрыло рот. Во всю ширь, по-змеиному, до ушей.

Внутри – никакого языка, никаких зубов. Только чёрная пустота, и из неё капает что-то густое, липкое.

– Сссааа... – прошипело оно.

И тут сзади – шорох.

Я прыжком обернулся.

Из переулков, из подворотен, из разбитых окон выползали такие же.

Один – с вывернутыми суставами, будто его сломали и склеили назад.

Другой – без кожи, но мышцы шевелятся, как черви.

Третий – слишком длинный, руки до колен, а шея... её вообще нет, голова сидит прямо на плечах, как мерзкий гигантский нарыв.

Все они тянулись ко мне.

– Ну к черту, – выдавил я.

Рванул в сторону.

Это был точно не сон. Хоть все тусклое, но восприятие слишком яркое. И слишком болит шея и нога.

Я отбежал, хромая, метров на десять – и обернулся.

Они не гнались.

Просто стояли.

И смотрели, колыхаясь на несуществующем ветру. Глазами-дырами.

– Чё за херня...

Я рванул дальше, к центру города. Мимо облетевших деревьев – листья под ногами, но...

Слишком тепло для осени. Слишком тихо.

И слишком много этих... существ.

Припадая на больную ногу, я выбежал на площадь с фонтанами. Когда-то здесь били струи воды, смеялись дети, а теперь передо мной зияли лишь пустые каменные чаши, заполненные гнилыми листьями и серой жижей. Внезапно в голове щёлкнуло — я узнал это место. Мой дом находился совсем рядом, буквально за углом.

Я бежал, постоянно оглядываясь. Тени в переулках казались неестественно густыми, но пока ни одна не шевельнулась. Добежал до своего подъезда — девятиэтажка, когда-то белая, теперь покрылась серыми разводами и глубокими трещинами. Дрожащими руками я шарил по карманам — где ключи? Где телефон? Карманы оказались пустыми, будто меня специально обчистили перед тем, как выбросить в этот кошмар.

Дверь подъезда была распахнута настежь. Деревянная рама почернела, а стекло покрыла паутина трещин. Я втянул голову в плечи и вошёл. Лифт не работал — створки нараспашку, кабина застыла между этажами, сквозь приоткрытые двери свисает чёрный кабель, похожий на петлю.

Поднимаясь по лестнице, я заметил, как с каждым этажом воздух становился гуще, пропитываясь запахом плесени и чего-то металлического. На шестом этаже увидел свою дверь — знакомую до боли, но теперь украшенную странными царапинами, будто кто-то в нее долго скребся.

Дверь бесшумно поддалась, когда я нажал на ручку. Спертый воздух из квартиры обволок лицо. Темнота в прихожей казалась почти осязаемой. Щёлкнул выключателем — безрезультатно. Проводка была мертва, как и всё в этом мире.

Войдя внутрь, я увидел, как пыль клубится под ногами, оседая на ботинках серым налётом. В зеркале прихожей отражался лишь смутный силуэт — и отражение будто не поспевало за моими движениями. Гостиная сохранила мебель на своих местах, но всё было покрыто толстым слоем пыли. На журнальном столике стояла кружка с засохшим на дне кофе — будто я вышел пять минут назад, а вернулся через столетие.

Опустившись на диван, я поднял облако пыли. За окном по-прежнему висела серая хмарь — без теней, без движения.

Тихий скрип из спальни заставил замереть. Тьма за дверью казалась неестественно густой. Воздух пульсировал, будто чьи-то лёгкие медленно вдыхали и выдыхали.

Шёпот. Не слова — просто шуршащий звук, будто множество сухих листьев медленно перетирались в чьих-то ладонях.

Из темноты спальни выплыла фигура — высокая, чёрная. Её неестественно белые и костлявые пальцы сжимали нечто, похожее на старую икону. Но холст был необычным — изображение на нём двигалось. Внутренности, настоящие внутренности, шевелились и перетекали, складываясь в нечто, напоминающее лицо.

Оно смотрело прямо на меня.

В тот момент я понял на уровне инстинктов — эта тварь никуда не уйдёт. Никогда.

Уйти должен был я.

Рванулся к двери, распахнул её и вылетел на лестничную площадку, даже не оглянувшись. Сердце колотилось так, будто хотело выпорхнуть из грудной клетки.

А за спиной... за спиной что-то засмеялось, заквохтало удовлетворенно, со злобной радостью.

***

Я брел по пустым улицам, вздрагивая от каждого шороха, от каждой тени, что попадало в периферийное зрение. Свет медленно угасал — не так, как при закате, а будто сам воздух становился гуще, темнее, тяжелее. Голод сводил живот судорогой, в висках стучало, а во рту стоял противный металлический привкус. Боль в шее и ноге уже стала привычной, вросла в меня, как часть этого странного нового существования.

Завернув в узкий переулок между обветшалых пятиэтажек, я увидел, что дома здесь выглядели особенно обшарпанными — штукатурка осыпалась крупными пластами, обнажая кирпичную кладку, а в выбитых окнах зияли черные дыры, словно пещеры. Вдруг сверху раздался хриплый голос:

— Эй, парень!

Я вздрогнул. Поднял голову и увидел в грязном окне второго этажа одутловатое лицо старухи с редкими белыми волосами, торчащими в разные стороны, и толстым шерстяным шарфом на шее.

— Иди сюда!

В ее облике, в сущности, не было ничего призрачного и неестественного. И говорила она по-человечески, нормально, хоть и голос противный, и это заставило меня на мгновение замереть, ощутить странное облегчение.

Но я не двигался с места, не решаясь подойти ближе.

— Чего уставился? Не съем.

Зря это она сказала. Внешность у старухи была классически сказочной — точь-в-точь баба-яга из детских страшилок, что закусывает добрыми молодцами. Однако выбирать не приходилось — ночь приближалась, а ночевать на улице среди этих теней мне совсем не улыбалось.

— Что здесь происходит, бабуля? — спросил я, все еще не трогаясь с места.

— Какая я тебе бабуля? – возмутилась старуха. — Не такая уж я и старая... Тетя Лида меня звать. Иди уже, стемнеет скоро — не хочу потом дверь открывать. Имя как твоё?

– Денис.

– Шевелись, Денис!

Обогнув дом, я нашел подъездную дверь, висящую на одной петле. Внутри пахло сыростью, мышами и чем-то еще — сладковатым и неприятным. Когда я уже собирался подниматься по лестнице, на первом этаже скрипнула дверь, и в узкой щели мелькнула закутанная с головы до ног фигура — длинное пальто, фетровая шляпа, плотный платок, закрывающий лицо, черные очки. Существо резко дернулось и захлопнуло дверь, но я успел заметить, как его рука согнулась под неестественным углом, будто кости срослись неправильно. В иной ситуации я бы бросился бежать от такого зрелища, но сейчас меня больше поразило другое — оно испугалось меня не меньше, чем я его. И что важнее — оно не было похоже на тех других, кто бродят по улицам.

Лестница скрипела под ногами, пока я поднимался на второй этаж. Дверь в квартиру тети Лиды стояла приоткрытой, и изнутри донесся ворчливый голос:

— Заходи, не задерживайся.

Переступив порог, я оказался в темном коридоре, где воздух был густ от запахов лекарств, старой одежды и чего-то кислого, забродившего.

— Ну что, юноша, — раздался ее голос из глубины квартиры, — рассказывай, как тебя к нам занесло...

Я зашел в крохотную гостиную — единственную комнату в квартире. Тесное пространство было заполнено до отказа: железная советская кровать с продавленным матрасом, шкаф с потрескавшейся посудой за стеклянными дверцами, сервант с пыльными рюмками, старенький телевизор “Рекорд” с выпуклым экраном. Стол и три стула стояли так, что сразу становилось понятно — здесь часто собирались именно трое.

Никаких признаков жизни — ни цветов на подоконнике, ни кошки, хотя это место словно создано для старого ленивого кота. Только запах затхлости и чего-то медицинского витает в воздухе.

— Не помню, — сказал я, осматриваясь. — Проснулся — и вот я тут.

Тетя Лида с кряхтением перевалилась с кровати на стул и жестом пригласила меня сесть. Деревянный стул скрипнул под моим весом.

— У нас та же оказия была.

— У “нас”?

— Нас тут трое проживает. Во всем доме. Мы себя Выжившими называем.

— А остальные где?

— Сгинули.

Я облизал пересохшие губы. В горле першило.

— А эти... на улицах... кто такие?

— Сущности. — Тетя Лида плюхнула на стол жестяную кружку с мутной жидкостью. — Бродят, пугают. Но ты их особо не бойся, просто держись подальше. Они не особо опасны. Просто если их много, могут с ума свести. — Ее глаза вдруг блеснули хитринкой. — По ночам они нас сами боятся!

Она захихикала.

— Кроме вас еще трое? Кто это?

— Мишаня на первом этаже есть. Такой весь замотанный...

— Почему?

— Стесняется внешности, будто девка какая, — хмыкнула тетя Лида, поправляя шарф на шее. — Рожу ему обсыпало или что-то вроде того. Еще есть Егорушка. — Она махнула рукой в сторону окна. — Где-то носит его. Ну и хай носит, грубый он. И изо рта вечно несет как из помойки... Ты голодный, поди? На, выпей, хорошо бодрит.

Она протянула кружку. Я взял, покосился на темную густую жижу, которая колыхнулась, будто живая. Принюхался — странно, но запаха не было совсем, будто передо мной не жидкость, а лишь ее тень.

— Что это такое?

— Глоу.

— Чего?

— Глоу! — фыркнула она. — Оглох, что ли, со страху? Да не бойся, не отравлю. Захотела бы пришибить, разговоры бы не разговаривала...

Ее ухмылка растянула сетку морщин, обнажив мелкие желтые зубы — острые, будто подточенные. Ох, точно ведьма!.. Отравит, а потом, глядишь, и на ужин пустит. В этом мире-то чем еще питаться?

Но... я вдруг махнул на все рукой, поднес кружку ко рту и опрокинул содержимое в глотку. Холодная волна скользнула по пищеводу, разлилась в желудке — и тут же тело пронзило жаром, будто в вены влили раскаленную амброзию. Голод испарился. Даже боль в ноге притупилась. В голове зашумело, в глазах поплыли золотые искры.

— Глоу... — пробормотал я, разглядывая пустую кружку. На дне осталась липкая черная пленка. — Откуда берете?

— Места знать надо, — тетя Лида прищурилась. — И ты узнаешь. Сегодня ночью. И не вздумай отлынивать — я тебе свой паек отдала! Егор вряд ли поделился бы, жадная сволочь...

Злобная старушенция, подумал я. Но ведь поделилась. Эта безвкусная жижа оказалась слаще нектара.

— Спасибо, тетя Лида.

Она кивнула, поправила шарф. Странно — в комнате душно, а она кутается, будто мерзнет.

В этот момент снизу донесся оглушительный грохот — будто кто-то выбил дверь. Тетя Лида резко замерла, пальцы вцепились в край стола. На ее лице мелькнуло что-то вроде страха, но она тут же сменила выражение на привычную гримасу брезгливости.

— Это Егор, — процедила она. — Чует, что глоу тут...

Где-то внизу раздались шаги. Легкие, вкрадчивые...

Тетя Лида резко встала, заслонив меня от двери.

— Спрячь кружку, Денис! — прошипела она. — Быстро.

Я поспешно сунул кружку за телевизор, стараясь не звякнуть. В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ввалился худой, как глиста, парень. Потрепанный комбинезон свисал мешком с костлявых плеч. Лицо — в глубоких оспинах, будто кто-то продырявил кожу раскаленным гвоздем. Маленький рот, похожий на куриную гузку, нервно подергивался, а огромный нос — настоящий шнобель — краснел сигнальным фонарем.

Он замер, уставившись на меня выцветшими глазками.

— Гости! — прохрипел, обнажая почерневшие зубы. Голос больше походил на свист воздуха из проколотой шины. Каждое слово давалось ему с усилием, будто он говорил через горло, забитое песком. — Ты кто?

— Денис.

Я встал, машинально протянул руку. Егор схватил ее цепкими пальцами — ладонь была шершавой, как древесная кора, и мокрой. Когда он ухмыльнулся, волна смрада — смесь тухлых яиц и застоявшейся канализации — ударила мне в лицо. Я еле сдержал рвотный позыв и поспешно отступил к стулу.

Егор, не обращая внимания на мою реакцию, повернулся к тете Лиде:

— Теть Лид, у тебя глоу не найдется? Немножко?

— Нету, нету! — замахала руками старуха. — Сколько можно спрашивать?

— Я ж объяснял, я молодой, мне еды надо больше...

— Вот уж молодой! — закудахтала тетя Лида раздраженно. — Раньше меня здесь объявился — стало быть, ты и старше! Жадный ты просто! И обжористый сверх меры!

Егор махнул на нее костлявой рукой:

— Ай, ну тебя!

Его взгляд снова уперся в меня, прищуренные глаза скользили по лицу, будто выискивая что-то.

— Тебя угостила, не? Вижу, порозовел аж.

Я машинально провел рукой по щеке — кожа действительно горела, будто после долгого пребывания на морозе. По телу разливалась странная энергия — глоу действовал как адреналин, смешанный с опиумом.

— Сегодня пойдем глоу добывать, — заявил Егор. — И не ври, что устал после перехода.

— Какого перехода?

— Не какого, а куда! Сюда.

— В Серую Хмарь?

— Называй как хочешь. Не уходи никуда. Как стемнеет, мы за тобой зайдем.

Он развернулся и вышел, оставив за собой шлейф вони.

Тетя Лида вздохнула:

— А я не пойду. Устала. За меня отработаешь и мне порцию принесешь, понял?

— Понял, — ответил я, хотя не имел ни малейшего понятия, куда мы пойдем и на что я вообще подписался.

***

Время тянулось медленно. Я сидел у старухиного окна, наблюдая, как серые сумерки постепенно поглощают квартал. Странно: во всем этом заброшенном и обветшалом квартале не видно ни одной Сущности. Хотя район понравился бы любому призраку. Дома стояли, словно вымершие, с выбитыми окнами-глазницами, но той жуткой активности, что видел раньше, здесь не наблюдалось.

Тетя Лида дремала на кровати, пока я ерзал на жестком стуле. Когда последние проблески света исчезли, в комнате стало по-настоящему темно и неуютно. Внезапно старуха перестала похрапывать, заворочалась и чиркнула спичкой, зажигая свечку. Желтое пламя осветило морщинистое лицо.

— Собирайся.

— Я готов.

Она хихикнула, и свет свечи заплясал на стенах.

— Голому собраться — только подпоясаться, да?

— Что мы будем делать?

— Мишаня и Егор объяснят. — Она наклонилась ближе, и тень от ее носа легла на стену длинным крючком. — Слушай сюда: не бойся. Но сделай так, чтобы боялись тебя.

— Кто должен бояться?

— Сущности, дурачок! Напугай бабайку, так сказать. — Она вдруг понизила голос до шепота. — Но со Жрецами не связывайся.

Я раздраженно переспросил:

— Какими еще жрецами?

— Ужасными, вот какими! — Ее глаза расширились в темноте. — У них глаза как раскаленные угли, и песни они поют такие... бррр... А еще носят с собой черные иконы, проклятые. — Она схватила меня за рукав. — Песни не слушай — уши затыкай. На иконы не смотри — глаза закрывай. Увидишь Жреца — беги без оглядки.

Я открыл было рот, чтобы расспросить подробнее, но в этот момент дверь с скрипом распахнулась. В проеме стоял Егор, за ним маячила закутанная фигура Мишани. Желтый свет железнодорожного фонаря в руке Егора выхватывал из темноты его изрытое оспой лицо с каплями пота на лбу.

— Готов, Денис? — прохрипел он. — Пошли.

Мишаня за его спиной нервно переминался с ноги на ногу, его замотанная в тряпки фигура казалась еще более кривой и неестественной при этом колеблющемся свете. Я встал, чувствуя, как в груди защемило от недоброго предчувствия. Что-то подсказывало, что эта ночь будет долгой... и страшной.

Тетя Лида протянула мне эмалированную кастрюлю с отбитыми краями. Я взял ее, переворачивая в руках, — ни одной идеи, на кой это мне. В подъезде Егор и Мишаня молча подхватили с пыльного пола такие же — видно, подготовили заранее.

— А оружие? — спросил я, когда мы вышли на улицу.

Егор обернулся. Свет фонаря скользнул по его оспинам, превратив лицо в уродливую маску.

— Тебе старуха не объяснила? Пугать Сущностей надо. Оружие не поможет. Только кастрюли.

— И всё? Просто... пугать?

— И всё.

Мишаня молча ковылял рядом. Его балахон колыхался, обрисовывая неестественный изгиб ноги — будто колено гнулось не только вперед, но и вбок.

Три квартала прошли в напряженной тишине. Нога ныла все сильнее.

— Долго еще? — не выдержал я.

— Что, устал? — Егор хрипло усмехнулся. — У Мишани все тело болит. У меня горло. Терпим. Без глоу — хана.

Сущностей вокруг становилось больше. Они медленно плыли в воздухе, как медузы, но мы шли слишком быстро, чтобы они успели среагировать.

Я ткнул Егора в бок.

— Почему не начинаем?

— Здесь Жрецы шныряют. Еще квартал.

Логика прояснялась. Во-первых, мы должны напугать Сущности. Во-вторых, их страх каким-то образом даст нам глоу. В-третьих, процесс пугания Сущностей привлечет внимание Жрецов, а от них надо тикать. Их не напугаешь.

Егор внезапно остановился. Перед нами высилось темное здание с выбитыми окнами — когда-то элитный дом.

— Прибыли. — Он толкнул дверь. — Заходим.

Мы вошли в подъезд, и сразу же в нос ударил запах сырости и чего-то кислого – будто здесь годами гнили овощи. Прошли мимо пустой будки консьержа: стекло в окошке выбито, на столе пыльный телефон, а турникет застыл в полуприподнятом положении, словно замер в ожидании гостей, которые никогда не придут.

Лестница оказалась широкой, с облупившейся краской на перилах. Каждый наш шаг гулко разносился по бетонной шахте, отражаясь странными эхом, – иногда казалось, что кто-то идет навстречу, но повороты лестницы оставались пустыми.

Егор шел первым, его фонарь бросал на стены прыгающие тени. Я обратил внимание, что стены покрыты странными полосами – не плесенью, а скорее следами от пальцев, будто кто-то в панике царапал стены.

На площадке третьего этажа Мишаня вдруг зашептал:

— Они здесь... Много...

Голос у него был высокий, мальчишеский, ломающийся. А я-то думал, что Мишане лет тридцать-сорок. Неудивительно теперь, что он прячет лицо, которое, судя по всему, чем-то “обсыпало”. Пацан он еще.

Егор нырнул в одну из квартир – дверь была незаперта. Фонарь выхватил из тьмы трещины на стенах, замусоренный пол и черные пятна на потолке, похожие на кричащие лица...

Егор начал распоражаться:

— Становитесь в круг. Кастрюли на пол. Когда начнут подходить — бейте по ним что есть силы. И кричите. Кричите страшно.

Я поставил кастрюлю. В темноте что-то задвигалось...

Сущности появились внезапно, словно материализовались из самой тьмы. Сначала одна неясная тень отделилась от стены, за ней другая, третья — всего пять колеблющихся силуэтов, медленно плывущих в нашу сторону. Их очертания были размыты, как будто я смотрел сквозь мутное стекло, но ощущение их присутствия било по нервам ледяными иглами.

Я поставил кастрюлю на пол, но дрожащие руки предали — металл звякнул о бетон, отдаваясь гулким эхом в пустом помещении. Егор и Мишаня действовали увереннее, их кастрюли уже стояли наготове, как странные жертвенные чаши для этого кощунственного ритуала.

Я начал колотить по кастрюле, и крик получился пронзительным и неестественным, больше похожим на визг испуганного животного. Егор орал так, будто у него вырывали внутренности — его хриплый, надрывный вопль заставлял сжиматься всё внутри. Мишаня выл глухо и монотонно, как раненый зверь.

Шум стоял невообразимый. Грохот кастрюль, наши крики, топот ног — настоящая какофония безумия, сущий дурдом.

Сущности приближались, их тени сгущались перед нами. Затем внезапно замерли, будто прислушиваясь к этому хаосу. Одна из фигур странно наклонилась вперед, и Егор прошипел:

— Давай!

Мишаня ловко подставил свою кастрюлю, и произошло нечто невообразимое — из головы Сущности хлынула густая черная масса, стекая в металлическую посудину с тихим бульканьем. Это было похоже на тошнотворный процесс экзорцизма, когда нечто невидимое и ужасное извергается из призрачной оболочки.

— Давай же! — Егор толкнул меня локтем.

Я подставил кастрюлю под следующую Сущность, и через мгновение почувствовал, как емкость тяжелеет у меня в руках. Теплая, почти живая субстанция наполняла её, переливаясь странными бликами в полумраке.

Мысли путались. Этот черный сироп, эта мерзкая жижа — она давала нам силы? Мы действительно существовали за счёт того, что вытягивали из этих созданий?

Егор уже наполнял вторую кастрюлю, когда из темноты за спиной донеслось пение.

Монотонное.

Угрожающее.

Жрецы.

Мы замерли, как застигнутые на месте преступления грабители. Егор первым пришёл в себя, его лицо исказилось в страхе.

— Валим!

Он схватил свою кастрюлю.

Но было уже поздно.

У дальней стены, материализовавшись из ниоткуда, стояли они.

Трое Жрецов. Одного я уже видел в собственном доме...

В чёрных, развевающихся одеяниях.

С глазами, горящими алым огнём.

И с той самой проклятой иконой в руках...

***

Егор рванул к двери первым, ловко удерживая кастрюлю с драгоценным глоу. Фонарь болтался на его локте, бросая прыгающие блики на стены. Мишаня заковылял следом, его тело вихлялось неестественно, будто кости были собраны как попало. Я схватил свою кастрюлю — темная жидкость колыхалась, почти достигая краев. Хватит и для тети Лиды, и для меня.

Пение жрецов преследовало нас, проникая в череп, как тонкое сверло. От этих звуков слабели ноги, а в животе формировался кусок льда. Но мы уже вылетели на лестницу, кубарем скатились вниз и вывалились на улицу, где царила привычная мертвая тишина.

Егор замедлил шаг. Мы шли быстро, но уже не бежали. Я оглядывался через плечо — никто не преследовал. Сущности бродили по улице, словно ничего не произошло.

— А ты ничего, парень! — Егор осклабился, вытирая пот со лба. — Не облажался. Сколько набрал?

Он заглянул в мою кастрюлю, в глазах сверкнул жадный блеск.

— Нехило! Поделишься. Ты мне должен за обучение.

— Поделюсь, — ответил я ровно. — Но не сейчас. Сначала разберусь, что к чему. И тете Лиде обещал.

Егор скривил рожу, но лишь хрипло фыркнул:

— Ладно. Все честно. Но в следующий раз — две кружки, окей?

— Окей.

Если что, просто дам в нос, — подумал я, разглядывая его шнобель. Точно не промахнусь.

Мы шли молча, постепенно успокаивая дыхание. Улицы казались пустынными, но где-то в темноте шевелились тени.

— Кто они, эти Жрецы? — спросил я, когда дошли до знакомых развалин. — И Сущности? Откуда они взялись?

Егор молчал, перекатывая глоу в кастрюле. Мишаня, как всегда, не лез в разговор.

Наконец Егор пробормотал:

— Сущности всегда были здесь. Это мы, Выжившие, недавно объявились на их голову.

— А Жрецы?

— Иногда думаю... они хотят нам помочь.

— Чем помочь?

— Успокоить.

Мне послышалось “упокоить”. По спине пробежал холодок.

Егор и Мишаня молча растворились в темноте своих квартир, даже не попрощавшись. Я поднялся на второй этаж, где из щели под дверью тети Лиды просачивался тусклый свет.

Старуха встретила меня, потирая руки.

— Охохо! Хороший нынче урожай! — Ее глаза блеснули в свете свечи, когда она взяла мою кастрюлю.

Она ловко расставила на столе несколько пластиковых бутылок, вставила воронку и начала переливать черную жидкость. Процесс напоминал какое-то странное алхимическое действо.

— Это тебе, — протянула она две литровые бутылки, наполненные до половины. — А это мне, как договаривались. — Она вылила остатки в свою жестяную кружку. — Все честно, Денис?

— Честно.

— То-то. — Она кивнула, поправила шарф. — Иди спать. Рядом пустая квартира, там кровать есть. Пыльная, правда... Но ты не капризный ведь? — Она оскалилась в неприятной улыбке. — И глоу прячь, под матрас. С Егора станется утащить. Жадный, как не знаю кто.

Я взял бутылки и свечу, которую она мне дала, и вышел.

Соседняя квартира оказалась такой же заброшенной, как и все здесь. Пыль лежала толстым слоем на мебели, но кровать действительно была застелена — старое одеяло, помятая подушка. Я сунул бутылки под матрас, снял только ботинки и лег, не раздеваясь. Погасил свечу.

Темнота поглотила комнату. Я лежал, глядя в потолок, который едва угадывался в слабом свете из окна.

Мысли крутились, как белки в колесе.

Я так и буду здесь жить? Собирать глоу, препираться с Егором, бояться Жрецов?

А что дальше?

Я повернулся на бок. Пыль щекотала нос.

Как долго здесь живут Выжившие? Почему их все устраивает?

Или... не устраивает, но они просто смирились?

Я сжал кулаки под одеялом.

Нет. Я не такой. Я найду выход.

Но даже эта решимость таяла в темноте.

А если выхода нет? Если весь мир стал Серой Хмарью?

Глаза начали слипаться. Усталость брала свое.

Последнее, что промелькнуло в сознании перед сном:

Пройдет время... и я стану таким же, как они.

Без надежды. Без цели. Просто... Выживший.

Сон накрыл меня черной волной. А город за окном продолжал жить своей непонятной призрачной жизнью.

***

Мой сон был настолько ярким, что даже после пробуждения я еще несколько минут лежал неподвижно, пытаясь отделить реальность от сновидения. Мне снилось, будто я стою на краю оживленной трассы, где с грохотом проносятся машины. Вокруг кипит обычная городская жизнь — люди спешат по своим делам, разговаривают, смеются, совершенно не подозревая, что где-то существует этот серый, вымерший мир. А я смотрю на поток машин и чувствую, как меня охватывает странное, почти мистическое влечение к этому роковому поступку.

Даже во сне я понимал ненормальность этих мыслей, но любопытство оказалось сильнее. Что скрывается за последним вздохом? Каково это — оборвать свою историю в самом расцвете сил, не дожидаясь медленного угасания в тумане маразма? Сон переключился внезапно, будто кто-то перелистнул страницу. Вроде бы прошло много времени. Я снова стоял у той же дороги, теперь уже с глупой, но упрямой улыбкой.

И самое страшное — я действительно шагнул. В последний момент заметил девочку лет двенадцати, уткнувшуюся в телефон, которая не видела приближающейся машины. Мое тело среагировало на автопилоте — рывок, толчок, и она летит к обочине. А потом — ослепляющий свет фар, рев клаксона, вопли прохожих, и...

Я проснулся.

Серый свет, пробивающийся сквозь занавески, говорил о том, что наступило утро — если можно назвать утром этот вечный полумрак. Дом был погружен в привычную гнетущую тишину, нарушаемую лишь храпом тети Лиды из соседней квартиры.

Умывшись застоявшейся водой из лоханки под раковиной, я отпил немного глоу из баклажки. Теплая волна сразу разлилась по телу, прогоняя остатки сна. Затем я спустился на первый этаж – проверить, как дела у соседей. Дверь Егора была плотно закрыта, а вот квартира Мишани приоткрыта.

Внутри царил беспорядок — вещи разбросаны, пыль покрывала все поверхности. В полумраке я разглядел скомканный плащ и шляпу на полу, а на кровати — фигуру под одеялом. Любопытство снова пересилило осторожность и здравый смысл.

Когда я откинул одеяло, то едва удержался от вскрика. Лицо Мишани было ужасно деформировано — будто его переехал каток. Одна половина черепа вдавлена, глаз вывалился из орбиты, повиснув на бескровных нитках сосудов. Щека разорвана, обнажая ряд зубов и серый, сухой язык. И самое непостижимое — он дышал. Ровно, спокойно, как спящий человек.

Отпрянув, я задел ногой пустую бутылку из-под глоу. Стеклянный звон разнесся по комнате. Мишаня повернулся с боку на бок, его единственный уцелевший глаз уставился на меня, но, похоже, ничего не видел. Через мгновение его дыхание снова выровнялось.

Вот как его обсыпало-то! Он и вчера выглядел так же, просто этого не было видно за драпировкой.

Именно тогда я и заметил книгу на тумбочке. Твердый переплет, странные, плывущие буквы на обложке, которые невозможно разобрать. Осторожно, стараясь не шуметь, я открыл ее. Страницы испещрены теми же нечитаемыми символами, которые словно двигались перед глазами, вызывая легкое головокружение.

Что-то подсказывало, что эта книга важна. Я оглянулся на спящего Мишаню и тихо вышел, прихватив ее с собой. Позже верну. На улице, в сером свете этого странного утра, я рассмотрел ее внимательнее. Знаки на обложке то появлялись, то исчезали, будто жили своей непостижимой жизнью. Чудилось, если бы я мог их понять, они раскрыли бы мне все тайны этого места.

Но книга не спешила делиться секретами. Я сунул ее подмышку и вернулся на второй этаж, намереваясь еще немного полежать в своей пыльной постели. Если не разберусь с книгой — верну Мишане с извинениями. Хотя был почти уверен: книга не его. В этом мире у Выживших нет ничего своего — только то, что удалось найти в пустых квартирах.

За стеной послышалось шарканье — тетя Лида проснулась.

— Чего так рано встал? — пробился сквозь тонкую перегородку ее скрипучий голос.

— Не спится.

— Лежал бы. Глоу на несколько дней вперед набрали. Можно не дергаться.

Я приоткрыл дверь. Старуха сидела на кровати, поправляя свой вечный шарф.

— Получается, вы живете только ради глоу?

— Конечно. — Она усмехнулась. — Это и еда, и питье, и удовольствие.

Я скривился.

— А ты, милок, ради чего собрался жить? — Лида прищурилась. — Только не говори, что у тебя высокий смысл жизни есть.

— Хочу узнать, как отсюда убраться.

— Куда?

— Назад.

— Дважды в реку не войдешь. — Она махнула рукой. — Есть тут болтуны, что якобы назад дорогу знают, да врут все. Не выйдет. Наша судьба — сидеть да выживать. На то мы и Выжившие.

— Кто сказал, что это наша судьба?

— Не умничай! — Лида вспыхнула. — Умных развелось!

— Я не умничаю. Задаю логичный вопрос. Вы говорите “судьба”, а откуда вам это известно?

Ее лицо налилось кровью.

— С того, что пожила побольше твоего!

— Ого, эйджизм! — Я рассмеялся. — Ну пожили, а ума-то нажили? Или только глоу глотали перед телеком?

Мы уже кричали. Лида встала и подошла вплотную.

— Вот поживешь с мое, малец, тогда поймешь! Да будет поздно! Я к нему как к сыну, а он...

Я внезапно успокоился. Страха не было — только любопытство. Что, если довести ее до белого каления? Вряд ли она умрет от злости — такие, кажется, переживут всех.

— Остальные тоже так думают? — спросил я тише. — Что надо жить, чтобы жрать, и жрать, чтобы жить?

Лида плюхнулась на кровать спиной ко мне. Молчала – обиделась.

Ответили из-за моей спины:

— Тоже, Денис. Тоже.

Егор – в мятой застиранной футболке и семейных трусах. Сонный, помятый, с еще более зловонным дыханием, чем вчера ночью.

— Ты не все понял еще, — продолжил он. — Поймешь — успокоишься.

За его плечом возник Мишаня — снова в своем облачении то ли “Человека-Футляра”, то ли “Человека-Невидимки”, но платок висел криво, будто он одевался второпях. Услыхал нашу разборку и прибежал.

Я приподнял книгу.

— Ты знаешь, что тут написано?

Он дернулся, словно хотел вырвать ее. Я отстранился.

— Извини, зашел к тебе — дверь была открыта. Так знаешь?

— Нет, — прошептал Мишаня.

Голос его был еле слышен — будто звук пробивался через слой многослойной ватно-марлевой маски. Я представил, как тяжело ему дается разговор с разорванными и раздавленными челюстями, и меня передернуло.

— Тогда она останется у меня какое-то время.

Он не стал возражать.

Под пристальным взглядом Егора и Мишани я вернулся в свою комнату, завернул книгу и бутылки с глоу в простыню, перекинул узел через плечо.

— Я пошел. Погуляю по городу, осмотрюсь.

Лида обернулась на кровати:

— Все равно рано или поздно назад приползешь!

Мишаня вдруг пробормотал:

— Может, и нет. Ника же не вернулась...

Егор резко дернул его за плащ. Молчи, мол.

Я сделал вид, что не расслышал, но задумался. Ника. Значит, были и другие. И кто-то не вернулся.

Эта троица что-то скрывает. Мне с ними не по пути.

Главное — избегать Жрецов.

Я вышел на улицу. Серое небо, пустые дома, бродящие вдали Сущности.

Я снова был один в Серой Хмари.

***

Полдня я бродил по безжизненным улицам, научившись избегать Сущностей. Они теряли меня из виду, стоило мне ускорить шаг. Боль в ноге и шее стала привычной, почти незаметной.

Около полудня присел на бордюр в городском парке среди облетевших деревьев. Отпил глоу — теплая волна разлилась по телу, придавая сил. Двух бутылок хватит на несколько дней. Нужно найти тихое место для ночлега, подальше от Сущностей.

Древний квартал с двухэтажными домишками оказался почти пустым. А за ним — заброшенное кладбище, заросшее высохшим бурьяном.

Забавно, призраков на кладбище нет, подумалось мне.

Как только возникла эта мысль, над травой проплыла чья-то голова. Я пригнулся, спрятавшись за ржавой машиной. Существо (или человек?) двинулось к краю кладбища и скрылось между домами.

Пригнувшись, я побежал вдоль ограды. Во дворе увидел существо – оно несло коромысло с ведрами. Человек! Он исчез в подъезде.

Подождав минут десять, я последовал за ним.

Подъезд был грязным, но явно обитаемым — на полу виднелись многочисленные следы. За одной из дверей слышался плеск воды.

Дверь поддалась без сопротивления. В этом мире замки, по ходу, нигде не работают.

— Заходи, не стой, — раздался женский голос из глубины квартиры. — Я видела, как ты следил.

Я замер в прихожей.

— Ника?

— Ого, а мы знакомы?

Прошел по коридору. Дверь в ванную была распахнута. В свете керосиновой лампы виднелись треснувший кафель и старая чугунная ванна. В ней лежала девушка.

Ее белая кожа словно светилась в полумраке. Я смущенно отвернулся.

— Как тебя зовут? — спросила Ника.

Она совсем не стеснялась. И не боялась. Знала, что за ней следил незнакомец, но спокойно продолжала купаться.

— Денис.

— Недавно тут?

— Вчера прибыл.

— Лидку, Егора и Мишаню уже встретил?

— Ага.

Я старался не смотреть на нее.

— Небось сразу заставили глоу добывать? Они ни о чем другом думать не могут.

— Да, мы ходили добывать глоу.

— Но ты от них ушел. — Это было утверждение, а не вопрос.

— Ушел. Хочу разобраться.

— В чем?

— В том, что происходит.

— И как успехи?

— Пока никак.

— Что будешь делать дальше?

— Разбираться, пока не разберусь.

— Не отступишь?

— Не планирую.

— Почему?

— Любопытно.

Плеснула вода. Я бросил взгляд — Ника поднималась из ванны. Грациозно, словно не замечая холода. Вода была ледяной, принесенной в ведрах из речки за кладбищем, как я понял, но ей, казалось, это нравилось.

Я отошел в гостиную — пустую, с матрасом на полу. На матрасе валялась стопка одежды, на подоконнике стоял маленький блестящий термос. Не с глоу ли?

Ника вышла следом, не прикрываясь. Вода стекала по ее телу. Она высушивала волосы небольшим полотенцем.

Не мог не смотреть.

Высокая грудь, тонкая талия, округлые бедра, длинные ноги. Лицо с острым подбородком и огромными черными глазами. Мокрые волосы слиплись на плечах. Ей было около двадцати.

Но сначала я заметил шрамы.

Параллельные рубцы на бедрах — будто кто-то резал кожу снова и снова. Исчерченные предплечья. Кисти перевязаны мокрыми бинтами, которые размотались и висели, как разорванные кандалы.

— Красиво? — спросила Ника, заметив мой взгляд.

— Ты... — Я запнулся.

— Резала себя. Много раз. — Она провела пальцем по шраму на руке. — А потом решила разом. Вскрыла вены в ванне.

Тишина.

— И очутилась здесь, — закончила она. — Как и ты. Как и все мы.

Она подошла ближе. Капли воды падали на пол.

— Ты правда хочешь разобраться?

Я кивнул. Весь дрожал с головы до ног, но не отводил взгляда от черных расширенных зрачков.

— Тогда слушай. То, чем занимаются Лида с Егором — ерунда. Они боятся что-то менять.

— А что можно поменять?

Ника улыбнулась.

— Вырваться из этого мира.

Она небрежно махнула рукой в сторону окна с его серым унылым пейзажем.

– Серой Хмари, – услышал я собственный голос. Он звучал как чужой.

– Как? Серой Хмари? Прикольно. Да, из Серой Хмари должен быть выход. Это ведь еще не ад, а чистилище. Должен быть... еще один шанс.

Тишина в комнате стала вязкой, как смола. Я стоял, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

— Значит... мы все умерли? — голос сорвался на шепот. — Мы... самоубийцы?

Воздух будто сгустился в легких. Узелок выскользнул из ослабевших пальцев, ударился о пол, развернувшись. Бутылки с глоу покатились, книга раскрылась на странице с теми самыми плывущими символами.

Ника не спеша опустила взгляд на рассыпавшиеся вещи, потом подняла на меня свои черные, бездонные глаза.

— Ты действительно не догадался? — Ее голос звучал почти нежно. — Лида повесилась — теперь прячет веревочный шрам под шарфом. Стыдится. Егор выпил кислоту, сжег себе глотку и теперь скрипит как несмазанная дверь. Мишаня спрыгнул с крыши — и нынче его тело напоминает разбитую куклу.

Она повернулась передо мной, как манекенщица на подиуме, демонстрируя свое тело во всей его подпорченной красоте.

— А я... — она провела пальцами по шрамам на бедрах, — как видишь, не стыжусь.

Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В горле стоял ком.

— А я... — прошептал я, — я бросился под грузовик... сломал ногу... шею...

— Вот почему они до сих пор болят. Болят ведь? — кивнула Ника. — И будут болеть. Вечно. Пока ты здесь.

Я опустился на колени рядом с развернутым узлом. Провел дрожащими пальцами по страницам книги. Знаки пульсировали перед глазами, но смысл ускользал, как вода сквозь пальцы.

— Я не могу... не могу это осознать...

Ника наклонилась ко мне. Капли воды с ее волос упали на страницу.

— Ты же всегда был любопытным, правда? — прошептала она. — Именно поэтому пришел сюда, ко мне... И попал в этот мир тоже, не так ли? Если человек покончил с собой из отчаяния, или желания убежать от проблем, или дурости, – то и здесь он будет сидеть на заднице ровно. А если в твоем... поступке была хоть капелька любопытства, то ты пойдешь искать выход! Как мы с тобой.

Я поднял на нее глаза.

— Ты тоже... хотела знать?..

— Да. А теперь мы оба здесь. И перед нами новая загадка. — Она ткнула пальцем в книгу. — Только на этот раз ответы могут быть страшнее вопросов.

***

Она прошла мимо и, отбросив полотенце, принялась неспешно одеваться. Накинула мужскую рубашку на два размера больше и влезла в штаны. Ноги сунула в кроссовки, не надев носков. Нижнего белья она, видимо, не признавала в принципе.

Затем села на матрас, подтянув колени к подбородку, и прислонилась спиной к стене. Похлопала по матрасу рядом – дескать, садись.

Поколебавшись, я сел.

– Кто такие Сущности? А Жрецы? Обитатели этого мира? Загробного мира?

– Воу-воу, полегче! – рассмеялась Ника. – Не все сразу! Обитатели этого мира – как раз таки мы, Выжившие. Сущности на улицах – это живые. В реальном мире. Так мы их видим сквозь призму искаженного восприятия.

– Мне сказали, что Сущности нас боятся, – прошептал я помертвевшими губами. – Боятся, потому что мы и есть призраки! А как они видят нас в своем мире?

Ника пожала плечами.

– Не знаю. Но поверь, мы для них далеко не красавчики.

– Выходит, глоу – это...

– Энергия страха, ага. И мы ею питаемся.

Я помолчал, таращась в стену напротив. Обои на ней вспучились и кое-где лопнули.

– Мы призраки...

– Кто сказал, что призраки должны видеть мир так же, как и живые? – усмехнулась Ника. – Не парься, ты уже умер.

– Кто такие Жрецы?

– Вот этого не знаю.

– Один из них ждал меня дома.

Ника насторожилась.

– Жрец ждал тебя дома? Обычно они приходят, когда мы слишком долго собираем глоу. Ты собирал?

– Да нет же!

– Очень необычно. Пофигу. – Она встала. – Кто такие жрецы – загадка. Но эту книгу принес один из них.

Я поднялся следом.

– Как это?

– Мы тогда собирали глоу с Лидой, Егором и Мишаней. Появились Жрецы. Мы убежали, они гнались за нами целый квартал. Потом я вернулась – забыла термос с глоу. А там… эта книга. До жрецов ее не было.

Я взял книгу в руки.

– Ты смогла прочитать?

– Не-а. Пыталась, долго. Потом оставила Мишане. Егор с Лидой и вовсе не захотели напрягать извилины – им это не надо. Эти трое считают, что наш путь здесь окончился. Надо просто жить дальше, будто ничего не произошло. Не хотят извлекать уроков. Я потому от них и ушла – хотела понять, что все это значит.

– И как успехи? – уныло спросил я, все еще переваривая откровение о собственной смерти.

– У меня есть идейка. Ключ к выходу из Серой Хмари в Жрецах. Как думаешь, что с нами сделают Жрецы, если мы не будем убегать?

– Убьют? – ляпнул я и прикусил язык.

Ника засмеялась. Смех был приятный, серебристый, очень женственный.

– Вот именно! Мы попали сюда, потому что умерли. Логично, что мы попадем еще куда-то, если умрем здесь.

Не многовато ли смертей? – подумал я. Но промолчал.

Ника подошла к подоконнику, взяла термос, отвинтила крышку, отпила. Бинты болтались, свисая к ее кистей. Они закрывают ее смертельные раны, понял я. Получается, она их тоже стесняется... как и остальные.

– Я пробовала голодать. Не пила глоу. Ослабла, лежала тут как тень. Сознание мутилось, проваливалось в забытье. Но я не умирала. Неделю терпела, потом выпила глоу и сразу стала как новенькая. Подумала, нужно отдаться на растерзание Жрецам – тогда, может, сдохну по-настоящему.

– Почему не отдалась?

– Страшно, Денис! – хихикнула она, обернувшись. Слизнула языком каплю глоу с верхней губы. – Вдруг они убьют меня насовсем? И ничего не будет – совсем ничего? Это... это...

– Неинтересно, – подсказал я.

– Вот именно! Ты меня понимаешь. Однако рано или поздно придется это сделать. Покончить с собой, вскрывая вены или прыгая с крыши, – не выйдет. Пробовала. Тут такая фишка не работает. Да и не хочется снова опускаться до суицида.

– Не хочется?

– Да. Это... неправильно.

– Почему?

– Не знаю. Просто чувствую.

Она подошла ко мне вплотную.

– Ну, что, пойдешь со мной сегодня ночью к Жрецам? Я боялась это делать одной, а в компании не так страшно. Наверное, я тебя и ждала все это время. Ты в чем-то такой же, как и я.

Я сразу ответил:

– Да, Ника. Пойду. Но... сначала я должен сходить к троице.

Она вытаращила на меня глазищи.

– Зачем тебе это?

– Нужно им тоже предложить.

– Ты еще не уяснил, что им по барабану все, кроме глоу?

– Ты сама говорила, что они боятся. Не уверены, что прокатит.

– Мы и сами не уверены, что прокатит, Денис.

– Все же схожу.

Она отвернулась, словно потеряв ко мне интерес.

– Как знаешь. Как по мне, это пустая трата времени.

***

Все трое сидели на покрытых выцветшей краской скамейках перед подъездом – тетя Лида с Мишаней справа, Егор слева. Потягивали глоу. Трое злобных привидений, пугающих людей, чтобы питаться их страхом.

– Глядите, кто идет! – прохрипел Егор.

Лида бросила на меня косой взгляд.

– Что, приполз назад? Понял, что дурак?

Я шагнул вперед.

— Встретил Нику. Кажется, мы нашли выход из этого мира. Нужно просто снова умереть… Жрецы помогут.

Мишаня тяжело вздохнул сквозь платок.

Лида фыркнула:

— Вот тоже выдумали!

Егор откашлялся и прищурился:

— Ника тебе всё рассказала о нас?

— Да.

— Мы бы тоже рассказали, но позже, – заверил он. – Чтобы ты привык. Это стресс как-никак.

Я мысленно фыркнул. Заботливый, подумать только.

— Вы так и хотите сидеть тут вечность?

Лида лениво потянулась:

— Не самое плохое времяпрепровождение.

Я наклонился к ней. Вкрадчиво спросил:

— А тебя шрам на шее не болит?

Она вцепилась в шарф.

— А ты, Мишаня? — повернулся я к замотанному бедолаге. — Ты же себе всё тело переломал. Не хочешь прекратить страдания?

Он судорожно вздохнул, прошептал еле слышно:

— Хочу.

— Так пойдем со мной.

Лида раздраженно хлопнула кружкой по скамье. Брызги глоу расплылись по отслоившейся краске.

— Не слушай его! Небытие хуже всего этого.

Я прикусил губу. Злые духи, высасывающие страх, не хотят успокаиваться не потому, что им мешает карма или какая-то высшая сила. Они сами этого не хотят. Им нравится питаться страхами. Их всё устраивает.

Они своего рода наркоманы.

— Раньше ты не боялась небытия, когда полезла в петлю, — бросил я.

— Я верила, что что-то будет! И вот — есть. И второй раз попытку не повторю. Вдруг не выйдет по второму разу-то.

— А ты, Егор? — Я снова посмотрел на Егора. — Не надоело хрипеть?

И вонять, — договорил внутренний голосок.

Он отвел глаза.

— Привык.

Но в голосе прозвучало беспокойство.

Мишаня привстал, точно собираясь подойти ко мне. И так и замер, потому что Лида сказала, скрестив руки:

— А какой у вас с этой прошмандовкой план?

— Пойти к жрецам и пусть они нас убьют.

Лида недоверчиво посмотрела на меня. Засмеялась:

— А если после этого вы попадёте в ещё худший ад? Подумать только, самоубийца нарвался на смерть после смерти! Умора!

Мишаня опустился на скамью.

— Вот и правильно, — Лида одобрительно кивнула. — За годы жизни я поняла одно: нет ничего важнее стабильности.

Я посмотрел на Егора и Мишаню. Они молча помотали головами.

Развернулся и пошёл к выходу. Бросил через плечо:

— Стабильность — это галлюцинация. Нет никакой стабильности.

И ушел.

***

Ника не задала ни одного вопроса, когда я вернулся. И так понятно, что до троицы не достучаться. Хотя Мишаня был почти готов идти со мной...

С наступлением вечера мы покинули убежище Ники.

Ночь застала нас в центре города. Теперь ясно, почему Сущностей здесь больше, чем в наших заброшенных кварталах. Там только такие, как мы – неупокоенные души, застрявшие между мирами. В мире живых это “дурные”, гиблые места, нормальному живому человеку там некомфортно и жутковато.

Ника шла впереди с самодельным фонарем – банка со свечой внутри, подвешенная на проволочной ручке. Я ковылял следом, сжимая книгу. Оставлять ее отчего-то не захотелось.

– Ника, – позвал я.

– А?

– Как считаешь, это правильно?

– Что правильно?

Она не оглядывалась, посматривала по сторонам, приподняв импровизированный фонарь.

– Возвращаться.

– Ну, началось! – Она коротко рассмеялась. – Сомнения одолели? С чего это вдруг?

– Мы же сами выбрали свой путь. Из пустого любопытства. Вообще-то это ненормально... А теперь, получается, струсили и хотим обратно, к маме с папой, так сказать.

– А что такого, Денис? Погуляли, удовлетворили любопытство, можно и назад. Тут скучно.

Я помолчал, прихрамывая, шел за ней.

– Как скоро нам станет скучно в том мире?

Она пожала плечами, по-прежнему не оглядываясь.

– Не знаю. Не думала об этом. Станет скучно, придумаю что-нибудь другое.

– Попасть сюда куда проще, чем выйти.

– Это точно. Но попытка – не пытка!

– Я не про это. Попытаться-то мы попытаемся. Я про то... достойны ли мы.

Тут она оглянулась. Даже остановилась на пару мгновений. Трепещущий свет свечи в банке осветил ее удивленно приподнятые брови.

– Что-то я перестала тебя понимать, дорогой.

– Есть много людей, которые куда более достойны вернуться, – сказал я, тщательно обдумывая слова. – А мы как бы... сами захотели. Мы – самоубийцы. Во всем мире нас никто не уважает.

– Про самураев и харакири не слышал? – усмехнулась Ника. – Понимаю, это другое, там дело чести и все такое. А мы просто любопытные и больные на головы молодые люди, которые не ценили жизнь. Хотели из нее убежать куда-то, где лучше. А после смерти оказалось не лучше – даже хуже. Вот мы и захотели снова сбежать, только в обратном направлении.

– Мы – беглецы, – согласился я.

– Не бери в голову, Дениска. Все у нас получится.

Больше мы на эту тему не разговаривали.

Забрались в просторный особняк, где нас ждало пятеро Сущностей – целое семейство. Мы не взяли с собой кастрюли или ведра, просто орали и топали, пока глоу из перепуганных Сущностей не начало выливаться прямо на пол. Черные лужицы испарялись без следа сами. Вскоре и Сущности исчезли.

Ника плюхнулась на некогда роскошный диван, теперь облезлый и продавленный. Поставила фонарь рядом. В этом мире даже свет выглядел призрачным.

– Привидения не любят толпу, – сказала она, закидывая ногу на ногу. – Потому их и тянет в глушь. Когда Сущностей – то есть живых – вокруг слишком много, нам плохо. Садись. Ждем Жрецов.

– Они придут?

– Должны.

Тишина больше не давила.

– Скажи, Денис, – Ника повернулась ко мне, – о чем ты думал в тот момент? Перед тем, как прыгнуть под машину?

– Хотел понять, каково это... Там еще девочка была...

Она резко изменилась в лице.

– Какая девочка?

Рассказал про ребенка, которого успел оттолкнуть. Ника задумалась, кусая губу. Свет свечи дрожал на ее бледной коже.

– Значит, ты ее спас?

– Получилось случайно. На автомате.

– Но спас?

– Ну да. А что?

– Ты мог бы спасти ее и остаться в живых?

Я отрицательно мотнул головой.

– Либо только я, либо мы оба.

– Ты сделал выбор...

– Говорю же – рефлексы.

– Сначала ты хотел просто умереть, – голос Ники стал тише, – а в итоге умер, спасая другого.

– Выходит, так. Но какая разница?

– Возможно, никакой. Тсс!

Она подняла палец.

Из темноты донеслось пение – противное, липкое. Оно проникало под череп, сжимало внутренности ледяными кольцами.

Жрецы.

Я впился пальцами в диван, чтобы не сорваться с места. Тело орало: “Беги!”

В дверном проеме возникла черная фигура с иконой в длинных бледных костистых пальцах. Чернильные пятна на ней шевелились, как подземные склизкие черви, обрисовывая отвратительный образ. Казалось, он пристально следит за нами. Голова тут же отозвалась новой болью – в дополнение к уже привычной ломоте в шее и ноге. Ника тоже сжалась, но осталась сидеть на прежнем месте.

Тьма сгустилась перед нами — не просто отсутствие света, а живая, пульсирующая масса, вязкая, как деготь. Она дышала, расширяясь и сжимаясь в такт неведомому ритму. Фигура материализовалась из нее плавно, подобно тому, как давно сгнивший труп всплывает со дна черного озера.

От иконы в ее руках исходили невидимые волны — не света или звука, а чего-то плотного, тяжелого, как ртуть. Они давили на лоб, на глаза, заставляя веки судорожно дергаться.

Пение уже не улавливалось слухом — оно вибрировало в костях, вгрызалось в мозг стальными крючьями. Каждая нота резала, как нож по стеклу. Я почувствовал, как тепло струится из ушей — кровь.

За первой фигурой выросла вторая. Лицо Жреца было скрыто широким капюшоном. В руках — такая же икона, и ее лик, сложенный из червей, шевелился без остановки.

Третий Жрец появился мгновенно и незаметно — будто стоял здесь всегда.

Сознание порвалось, как гнилая ткань. Мысли рассыпались песком.

— Денис, я больше не могу! — долетел до меня надтреснутый голос Ники. Ее пальцы впились мне в запястье — ледяные, как вода из ее ванны, но крепкие. Я сжал узкую ладонь, чувствуя, как хрупки кости под кожей.

Тело сжалось — ребра трещали под давлением песни и икон. Комната распалась на куски, как разбитое зеркало.

Я нырнул рукой в сумрак, нащупал край дивана. Пальцы наткнулись на переплет — шершавый, точно змеиная кожа.

На обложке фосфоресцировали буквы:

“Экзортек. Инструкция по осознанному Переходу”.

Я что, научился читать эту книгу? Но почему именно сейчас? Нет сил открыть и полистать! Было бы интересно...

— Не отпускай меня, Денис!

Я стиснул пальцы Ники, но они выскальзывали, теряя плотность.

Тишина упала внезапно, как гильотина.

Тела не стало — только ощущение бесконечного падения.

Голос пришел не извне — он родился внутри, в той пустоте, где раньше было “я”.

“Готов ли ты?”

“Да”, — ответило что-то, что когда-то было мной.

“Тогда запомни пароль: Бродяга Бардо должен уметь умирать”.

– Денис!.. – донеслось издалека. Отчаянный, полный страха голос. – Я не могу!..

Красная беспредельность взорвалась в черноте — не цвет, а боль, огненная и острая. Потом белая — слепящая, выжигающая остатки мысли.

И — ничто.

***

Бывает, лежишь рано поутру, под теплым одеяльцем, и хорошо тебе так, что и не описать. Чувствуешь себя младенцем на руках у мамочки. В безопасности, ни о чем не переживаешь, никакой тревожности, планов, воспоминаний и самой памяти. Просто кайфуешь, принимая настоящий момент во всей полноте. Ты еще не проснулся как следует, но уже не спишь. Осознаешь, что бодрствуешь, но сны уже не властны над тобой.

Вот и я находился в похожем состоянии.

Пока внезапный звук не вырвал меня из него.

– Пароль!

Резкий голос ударил по барабанным перепонкам, взрывая туман боли. Яркий свет бил в глаза, заставляя моргать в ошеломлении. Тело лежало скованное, обернутое жесткими ремнями, не позволяющими шевельнуться. Носилки, на которых я лежал, качались в такт шагам людей в черном. Один из них шел рядом, прижимая к боку что-то похожее на ноутбук в кожаном чехле.

– Пароль! – повторил человек с устройством, и его голос прозвучал жестко, как удар.

Я попытался вспомнить, но память ускользала. Где я? Шея и нога не болели, но все тело пронизывало странное, чуждое ощущение. Взгляд ловил детали: коридор, по которому меня несли, мерцающие цветные лампочки на стенах. Цветные! Не выцветшие, не серые.

– Вы кто? – прошептал я.

Человек с ноутбуком обернулся к кому-то позади и бросил через плечо:

– Он не помнит. Переход не удался. Пакуйте его и везите обратно в “санаторий” этого ублюдка.

– Не надо назад! – Мой голос сорвался на крик. – Не хочу в Серую Хмарь! Где Ника?

Мой голос изменился. Стал ниже и грубее.

Носильщики замедлили шаг. Человек в черном наклонился надо мной. Его глаза, серо-стальные и холодные, впились в мое лицо.

– Что ты сказал, урод?

– Я сказал… не хочу назад…

– Хорошо притворяешься, – он хмыкнул, и морщины на его лице сдвинулись, смягчая выражение. Одежда – черный костюм, строгий, словно у гробовщика. – Понял, что провалился, и теперь корчишь из себя другого? Ты мне надоел.

– Я вспомнил! – вырвалось у меня. – “Бродяга Бардо должен уметь умирать”.

Брови человека взметнулись вверх. За спиной послышались взволнованные перешептывания. Носильщик, шагавший впереди, обернулся, и в его глазах мелькнул испуг.

– Мезомастер, это кто-то из ТЕХ!

Носилки вынесли на улицу. Фонари заливали светом просторный двор: бассейн, акции, розовые кусты. Богатый особняк. Тонкий серп луны просвечивал сквозь рваные облака.

В стороне, у стены, жались четверо: мужчина, женщина и двое детей – мальчик и девочка. Еще одна фигура лежала на земле без движения.

Сущности, – мелькнула догадка. Я в мире живых. И здесь они выглядят как обычные люди.

– Где Ника? – снова спросил я.

– Нет никакой Ники, – отрезал Мезомастер.

Носилки внесли в большой черный фургон, стоявший за чугунными воротами. Чуть дальше стояла еще одна большая машина, рядом шныряли тени. В последний момент я успел заметить: хоть усадьба и была залита электрическим светом, за ее пределами город, насколько было видно, тонул во тьме. Ни одно окно в черных силуэтах высоток не светилось.

Дверь фургона захлопнулась с глухим стуком. Носильщики исчезли в кабине, а Мезомастер опустился в кресло рядом. Через мелкую решетку виднелись затылки носильщиков. Рядом располагался стеллаж с металлическими чемоданчиками, пристегнутыми ремнями, чтобы не сдвинулись с места во время езды.

Я тоже был пристегнут.

Фургон с рычанием тронулся с места. Поблизости послышался рев второго двигателя.

Мезомастер сунул прибор на полку, откинулся на спинку кресла, закурил длинную коричневую сигарету в мундштуке. Горький дым заполнил пространство фургона, освещенное матовыми прямоугольниками ламп.

– Итак, имя-фамилия.

– Д-денис... Рудов.

Зажав мундштук крепкими зубами и щурясь от дыма, Мезомастер достал из внутреннего кармана телефон, потыкал пальцем в экран, пошевелил бровями.

– Верно! Сколько лет?

– Двадцать пять.

– И опять верно. Что помнишь из своей жизни?

– Ничего особенного. Кроме момента смерти.

– И что ты сделал, чтобы умереть?

– Прыгнул под грузовик.

– Да, – не без удовлетворения проговорил человек в черном. Я вдруг догадался, что он и был одним из Жрецов. А икона – вот она, в том кожаном чехле на полке. Поглядеть бы на нее в этом мире! Остальные двое сидят в кабине. – Герхард бы этого точно никак не узнал. Я уж не говорю о пароле.

– Какой Герхард?

– Ублюдочный Герхард. Убийца и психопат. Твой ровесник, но редкостный моральный урод. Приговорен к смертной казни, но принял предложение “Экзортека”, нашей организации. Решил, что выкрутится! Но не выкрутился – благополучно отправился в иной мир. Зато тело его теперь твое.

Прежде чем я успел осознать эти слова, он достал с полки прямоугольное зеркало размером с альбомный лист и подержал перед моим лицом.

Лицо, собственно, уже было не мое. Худое, с двумя параллельными шрамами на щеке, один из которых разорвал верхнюю губу. Из-за этого постоянная кривая ухмылка. Глаза глубоко посажены, нос острый, сломанный, судя по всему. Брови и волосы пепельно-белые – то ли крашеные, то ли поседели прежде времени.

– Эксперимент удался, – сообщил мне Мезомастер, убрав зеркало. – С чем и поздравляю всех причастных. Особенно тебя, Денис Рудов, ты только что воскрес из мертвых. В самом буквальном смысле.

Пока он говорил, я не мог выдавить ни звука. Но сейчас заорал.

Голосом неведомого Герхарда.

***

Несколько последующих дней не отличались друг от друга практически ничем.

Я жил в небольшой комнатке с мягкими стенами и без окон. Были только дверь с окошком, в котором время от времени маячила башка охранника, зеркало, которое невозможно ни разбить, ни выковырнуть из стены, привинченные к полу столик, стул и койка. Еще – раковина, унитаз и полка с полотенцами.

Меня кормили трижды в день, и это было не глоу – обычная еда. Раз в день, обычно по утрам, водили в лабораторию проводить какие-то исследования. Лепили на меня электроды с проводками, ложили в гудящую камеру вроде МРТ, задавали вопросы о прошлой жизни. О ней я помнил мало.

Я понимал, что меня проверяют – я ли это или ублюдочный Герхард, который придуривается, что он стал в буквальном смысле слова новым человеком.

Я безропотно подчинялся. А сам никак не мог переварить мысль: Я ВЫРВАЛСЯ! Сбежал с того света!

А Ника не сбежала.

Где она сейчас? Осталась в Серой Хмари или ее занесло куда-то в другие миры Безвременья?

Подолгу стоял перед зеркалом и пялился в него. Герхард был на меня чем-то похож: телосложением, ростом, формой лица.

А потом ко мне заявился в гости Мезомастер. В том же (или другом таком же) черном костюме гробовщика.

– Познакомимся как следует, – предложил он. – Меня зовут Артемий Ледовой, я Мезомастер в корпорации “Экзортек”. Мы занимаемся изгнанием... э-э-э... злых сущностей из обитаемых районов.

– Злых сущностей?

– Именно. Они заполонили в последнее время наши города. Изгонять их – прибыльный бизнес, надо сказать.

– Как именно вы их изгоняете?

Мезомастер Артемий достал из кармана мундштук – видимо, на автомате. Не закурил, а неопределенно взмахнул им.

– Сочетание древней магии и современных технологий. Как-то так.

– Вы используете иконы? – помолчав, спросил я.

Он удивленно вылупился на меня своими ледяными глазами.

– Что-то помнишь? Да, мы используем визуально-эктоплазматические репелленты, но это не иконы. Впрочем, неважно, все равно не поймешь.

– И песни поете? – продолжал я. – Молитвы?

– Скорее, мантры. Это уже аудиально-эктоплазматические репелленты. Я же говорю: не поймешь.

– Почему вы меня вернули?

– Это такой эксперимент, – охотно ответил Мезомастер. – Мы заключили договор с правительством и теперь имеем право предлагать осужденным на казнь возможность участия в эксперименте. Им все равно умирать. Они предоставляют нам свои тела для переноса сознания. Некоторые верят, что будут жить хотя бы физически – этого им достаточно. Некоторые мечтают надуть и нас, и судьбу и выжить хоть в каком-то виде. Некоторым все равно.

– Сколько экспериментов вы уже провели?

Мезомастер нахмурился.

– А вот этого тебе знать не полагается. Коммерческая тайна... Денис, мы получили окончательные результаты твоего обследования. Ты – это действительно ты, Денис Рудов, а не Герхард Верховцев. Поживешь пока у нас на территории, а дальше видно будет. Не нужно, чтобы в городе кто-нибудь узнал в тебе Герхарда, у него полно врагов – слишком много семей он лишил близких и любимых.

– Мне нельзя будет выходить за пределы территории “Экзортека”?

Я ждал, что Мезомастер решительно кивнет, но он задумался.

– Посмотрим. Выйдешь, может быть, но в сопровождении. И замаскируем тебя. И это будет недолго. Куда собрался? У тебя нет близкой родни.

– Хочу посмотреть на то место, где... умер.

Он усмехнулся, будто я только что отколол отличную шутку.

– Съездишь. Я тебя понимаю.

Теперь, когда они убедились, что Герхарда нет, а есть Денис, Артемий стал общаться со мной куда человечнее. Похоже, Герхард вызывал у всех только ненависть...

– А сейчас я пленник? – уточнил я.

Мезомастер не стал ломаться. Сказал:

– Пока да. Мы еще поговорим о твоем статусе. Не спеши, приходи в себя. С тобой поработает психолог.

Встал. Застегнул пиджак.

– Все? Вопросы еще есть?

– Где Ника? – тихо спросил я. – Я познакомился с ней... там. Мы вместе были той ночью, когда пришли Жрецы... то есть вы.

Артемий пожал литыми плечами.

– Она не выдержала Перехода.

– Донор тела был один? – набравшись духу, уточнил я.

Хорошо помнил, что в усадьбе стоял еще один фургон.

Мезомастер застыл вполоборота. Покосился на меня, помедлил. И ответил:

– Да, один.

Врет, понял я.

Но не стал давить. Всему свое время. Сейчас все равно бесполезно требовать ответы. Задал еще один вопрос:

– Вы приходили в мою квартиру после того, как я умер? С иконами? То есть этими вашими плазменными репеллентами?

– Нет.

Снова врет.

– Что это была за книга? “Инструкция по осознанному Переходу”?

На этот раз, кажется, он не соврал:

– Артефакт, существующий сразу в двух мирах. Разработка “Экзортека”. Только не спрашивай, зачем он был нужен. Это тоже коммерческая тайна.

Далеко они продвинулись в изучении загробной жизни, подумал я. И что там еще нашли?

– Еще что-то? Спрашивай.

– Почему я? Почему вы вытащили оттуда именно меня?

– Это случайность. Мы хотели достать хоть кого-нибудь. Ради эксперимента. Радуйся, что тебе повезло.

Он ушел, оставив меня в уверенности, что на последний вопрос он опять не дал правдивого ответа.

***

Прошла еще одна неделя. Теперь я мог гулять по маленькому парку у здания лаборатории. Парк огораживала высоченная кирпичная стена с колючей проволокой поверху; что за ней – разглядеть невозможно. Но есть ощущение, что корпорация огромная и очень богатая.

Судя по облетевшим деревьям, стояла поздняя осень, но было очень тепло, почти душно. Небо затягивала серая пелена, но солнце изредка все же прорывалось. Пели птицы, летала паутина.

Я много думал о Нике.

И о том, достоин ли я случайности, в результате которой обрел вторую жизнь, – если это случайность, конечно.

Психологу об этом не говорил. Я вообще мало что ему рассказывал, и вскоре он от меня отстал.

Я осваивался в новом теле. Оно было сильным и тренированным. Герхард явно увлекался спортом.

На восьмой день меня повезли на место моей гибели, как я и хотел. Замаскировали: теперь на мне красовались черные очки, шляпа и плащ. Вылитый Мишаня, только повыше и поровнее, и платка на морде не хватает.

На легковой машине в сопровождении двух парней – неомастеров – выехали в город. Долго ехали по каким-то заброшенным кварталам, потом очутились в очень оживленном районе. Я начал узнавать кое-какие места.

Вот та самая дорога. По ней проносятся автомобили и большегрузы.

Я стоял на тротуаре – на том самом месте. Неомастеры стояли по обе стороны, как телохранители. Боялись, как бы я снова что-нибудь не учудил от нахлынувших чувств и воспоминаний. Было поздно, солнце закатилось за высотки, загорелись фонари.

Стоял где-то с полчаса. Зачем я сюда приперся? Дорога как дорога. Следов крови, понятное дело, уже нет. Люди ходят и ездят, и всем невдомек, что тип в неуместных темных очках, застывший на тротуаре, когда-то здесь благополучно испустил дух.

Мимо прошла совсем юная девочка в широких брюках и бежевой накидке. Не оглядываясь на нас, положила прямо на тротуарную плитку у фонаря букет роз и быстро ушла.

– Опять намусорила, – заворчал пожилой мужчина, идущий мимо. – Зачем это, спрашивается, делать? Я приметил: каждый день такое вытворяет! И именно здесь! Если тебе дарит цветы тот, кто тебя любит, зачем выбрасывать их так демонстративно? Ради понтов молодежных? Тьфу!

Немолодая женщина, идущая рядом с ним, пригляделась:

– В букете шесть цветков! Четное число – это если кто-то умер...

Они пошли себе дальше, а я напрягся, уставился вслед уходящей девочки. Я ее не узнал сразу – видел всего второй раз. Первый раз не присматривался – не до того было. В тот раз я ее вытолкнул из-под грузовика, перед тем как умереть самому.

Она исчезла за поворотом, а я сел в машину. Пора ехать обратно.

У меня много вопросов и нерешенных проблем. Но с одной проблемой по крайней мере покончено. Я больше не сомневаюсь, что оказался достойным вернуться.