Тяжело было лето…
Лето от рождества христова 202* года.
Тяжело лето было, осень выдалась сложной, а от зимы выть хотелось, словно выкрутили все нервы, намотали на кулак и выдернули, оставив голову пустой, сердце стылым, а глаза – слезящимися от безумия.
И даже туго набитые карманы, выигранные премии, новые знакомства и старые любовницы – все это мало радовало, скорее, раздражало.
А тут еще и климат взбеленился, наполняя европейское пространство теплым потоком, от которого декабрьские +24 сводили с ума всех, от деревьев и до кошек.
Я повертел в руках тяжелый стакан с янтарным напитком и осторожно отставил его в сторону – сегодня даже коньяк меня не лечит, не спасает и не приводит в благодушное состояние.
Он просто горчит, забивает все спиртом и обжигает, не радуя послевкусием.
И компания эта…
Тоже – не радует.
Нафига, нафига, нафига я сорвался со своей тьму таракани, сюда, в хмарно-балтийский Кёнигберг?!
Кто мне сказал, что «творческая тусовка» - это круто?!
Такая же унылая толпа говнотворчествующих, серых существ, отличающихся друг от друга цветом волос, цветом глаз и распределением творческих сил, прикладываемых в разные «областя».
И кто сказал, что пригласившая меня на эту тусу Марго, на самом деле интересовалась мной?
Вон, как ее плющит по одному из двух питерцев с синими волосами и трехдневной, рыжей щетиной.
Так плющит, что в мою сторону уже и не смотрит, вызывая раздражение второго синеголового и еще трех или четырех «соперниц» из местных, которые тоже не прочь за счет синеголового вывести свою кривую на финишную черту благоденствия.
Отстранившись, спустился на пол, между, по-советски уставленному едой и выпивкой столом и таким же советским диваном, пыльным и с потеками красного вина на сине-фиолетовой накидушке.
Да, так намного лучше.
И ее не видно.
Сейчас я посижу минуточку и осторожно, на карачаевских, прошмыгну мимо всей этой разноголовой серой массы, обуюсь в темной прихожей, подхвачу свою черно-алую куртку и такой же ало-черный рюкзак, да и пойду во свояся, радуясь, что выбрался отсюда целым, встретив новый год так далеко от родных мест, что и с подзорной трубой не разглядишь.
А потом..., Потом будет то, что будет.
Отдышавшись и оглядевшись, маленькой, серенькой мышкой проскользнул между табуретом и диваном, увернулся от разглагольствующего дюжего мужика, хорошо известного в широких кругах общественности своими фотографиями, от которых тянуло блевать и своим «высокозначимым» мнением, от которого тоже хотелось блевать и, облегченно вздохнул.
Эта «компания» талантов, гениев и признанных мэтров, как ни крути, на деле оказалась выгребной ямой, настолько выгребной, что за всё время моего пребывания в ней, никто не потянулся к висящей на стене гитаре, никто не сказал, «а давайте я вас щелкну», никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь хозяйке в ее постоянном курсировании между кухней и столовой.
А зря, кстати.
Я улыбнулся и шагнул в кухню, где нагло заначил двухлитровую банку вишневого компота, спрятав ее от дармоедов в хлебнице!
Да, вишневый компот стоит того, чтобы его спрятать, а потом, когда все ужрутся, тихонько добыть прохладную банку из нычки и прикончить, неторопливо, наслаждаясь каждым глотком.
Щедро оставив «мэтрам» полбанки красной жидкости, напоминающей о знойном июле, не смог удержаться от смешка.
Не сидят больше «гении» на кухоньках, под сигарету, пиво или водочку перебирая струны и наслаждаясь такими краткими мгновениями, когда можно побыть собой…
«Вот и кончилась сказка со счастливым концом,
Вот и стало понятно, кто мне друг, а кто – враг,
Кто мне в спину стреляет, но не может в лицо,
Кто мне клялся в любви, а продал за пятак.
На дворе снова сыпется осень, с неба сыплется дождь,
И мои легионы рассыпаются в пыль.
Я, пожалуй, все брошу, если ты меня ждешь,
Я конечно не ангел, но тебя не забыть…
Я конечно не ангел, но тебя не забыть,
Ты конечно не демон, но не помнишь меня…
Значит мне возвращаться в дорожную пыль,
Маяки зажигать, если хватит огня,
Если хватит тепла, переждать до весны,
В темноте зажигая чужие сердца.
Дай мне голоса, ветер подпольной войны,
Чтобы все, что прожито, допеть до конца…»
- Чтобы все, что прожито, доснять до конца… - Вслух переделал я последние строчки Кошки-Сашкиной «Сказки», подстраивая ее под свое состояние.
В комнате за стеной прорезался чуть хрипловатый женский голос, который я бы узнал из сотен, из тысяч, да что там, я бы этот голос и из миллиарда бы узнал!
И побежал бы на него!
Когда-то…
А теперь, снова и снова и бегу от него.
Просто таки математическая задачка: «это как же надо нагрешить, чтобы встретить человека, уехавшего жить в другой город, в другую страну, человека, который асфальтовым катком проехал по тебе и… Об этом не в курсе!»
Посмотрев на свое отражение в зеркале, в прихожей, мысленно перекрестился, радуясь итому, что Марго оказалась такой копушей, что мы опоздали на полтора часа, и тому, что представился всем по своему теперешнему «авторскому имени», и тому, что во время представления моя заноза в сердце болталась на балконе, пыхая вэйпом и потягивая красный «PINO» из здоровенного бокала и разглядеть мое лицо у нее не было ни времени, ни, по сути своей, желания!
Но, кого-то из тех мерзких существ, что именуют себя «богами», я явно позабавил, что автоматически добавило монетку на их счет…
«По копеечной монете
Набросайте счастья мне:
Благо, что на этом свете
Скоморошество – в цене!
Сыплю шутки из кармана:
Не кричи, что горяча…
Сердце плачет от обмана,
Как от раны, по ночам.
Смех – гримасой вызываю…
Объясните: Что со мной?
Почему я разрешаю,
Ей смеяться над собой?!
Все твердит, что несерьезен,
Что нескладен, не пригож,
И не знатен, и не грозен –
Не престижен ни на грош…
До чего ж ей надо мало!
Смех рассыплю, как горох:
Смейся, Старый! Смейся, Малый!
Скоморох так Скоморох…»
Да уж, прав был Андрей Олегович, трижды прав…
Привычно потянувшись, одернул куртку, закинул рюкзак на плечо и мягко, не торопясь, потянул собачку замка, открывая себе путь на волю.
Дождавшись очередного взрыва стандартно-идиотского «Гы-гы-гы», раздражающе предсказуемого и неуничтожимого, открыл дверь и «вырвался на оперативный простор», захлопнув за собой дверь.
Спустился на этаж ниже и прислонился лбом к не совсем чистому оконному стеклу, за которым летели к небесам колкие огоньки китайской пиротехники.
А, может, и не китайской вовсе.
«В жизни все повторяется дважды,
Но в виде драмы – только однажды,
А во второй раз насмешки вроде бы,
В виде пародии, только пародии»…
«Ох уж этот Билл Шекспир!» - Усмехнулся я и оторвался от стекла.
Мне предстояло протопать через новогоднийКёнигсберг, через его исторические улочки, по которым сейчас носились ошалевшие от случившегося тепла местные жители и гости города…
А хотелось мне Тишины, Темноты и Пустоты – трех моих старых подружаек, что щедро делились своими секретами, наполняя флешку фотоаппарата драгоценными мгновениями, которых дням с огнем не увидишь!
Но и толпе – самое смачное одиночество!
Я выскочил из подъезда, обошел дом и задрал голову к иссиня-черным небесам, с ворохом звездчатых прорех.
Что ж, никто не останавливал тогда, никому и сейчас не нужен…
Замерев посреди старой, разбитой колесами асфальтовой дороги, «позади» обычной хрущобной пятиэтажки, задрал голову к ночным небесам и…
Едва удержался, чтобы не завыть.
Удержался.
Я и тогда удержался.
И сейчас – тем более!
Глубокий вдох-выдох.
«Эх, несите меня, ноги мои, ноги!»
Шести подъездная пятиэтажка, совсем такая же, как и в моем городе, так же выкрашенная в бетонно-зеленый цвет, такая же вышарканная и сонная, словно я и не уезжал, словно я снова и снова, и снова…
Вот только, +24 градуса Цельсия, ночью 1 января – это точно перебор!
И кусты сирени, уже выбросившие листья и наполняющие воздух тенями, из которых изредка доносились приглушенные вскрики и вылетали к черным небесам огненные строчки фейерверков – это тоже было перебором.
Новый год должен быть снежным, холодным и…
Веселым.
А вот у меня, с этим, как-то не очень выходит.
Я порылся в памяти, припоминая, когда же в последний раз Новый Год был веселым?
А вот с НЕЙ, последним и был!
Потом были всякие: семейные, пустые и молчаливые, одинокие и даже дорожные, от которых мурашки по коже, но зато есть что вспомнить!
А вот веселых – больше не было.
Откуда-то из темноты вывернула шумная стайка подростков, лет от 12-13 и до 23-24, сейчас сами небеса представления не имеют, как их различить: вроде тела взрослые, а мозги все те же, детские, и шумно заспорив, замерла посредь дороги, что-то обсуждая на все повышающихся оборотах.
Отойдя за «кусточки», быстро достал камеру и, радуясь просветленной оптике, «навелся» на цель.
Мир сжался до видоискателя.
Десяток подростков обвиняли друг друга в «ленности, серости и отсутствии интереса», причем, больше всех доставалось трем парням и стоящей рядом с ними девушке, которая, в конце-концов, махнула рукой и сорвалась в темноту, в арку между двумя пятиэтажками – зеленой и когда-то белой.
Пацаны, а иначе и не скажешь, не смотря на их метр семьдесят, гневно пофырчали и кинулись за подружкой, которая, хитрюга эдакая, посматривала на них из тени арки, выжидая, что же будет дальше.
Н-да-а-а-а-а, вертят нашим братом, как хотят!
Выключив камеру, вышел из кустов.
Большей части компашки уже и след простыл, а вот у торца дома разыгрывался очередной акт Мерлезонского балета, который давала «прекрасная королева» своим верным оруженосцам и воздыхателям.
И, судя по тому, что я слышал…
С одной стороны, вроде как и не моё это дело, а с другой…
У меня на глазах, эта соплячка нагло манипулировала своими друзьями, причем, откровенно наслаждаясь собственным доминированием.
Ее тонкий голосок ввинчивался мне в голову, призывая вмешаться.
- Она вас подставила. – Я подошел к парням со спины, кажется, слегка их напугав. – Подставила и «увела». И сейчас врет.
- Да это не ваше дело! – Взорвалась дивчина, а ее «воздыхатели» набычились так, что аж глаза засверкали!
- Ну, в принципе, дело точно не мое, но… - Я, в кои-то веки пожалел, что бросил курить. – Не мое, но… Противно наблюдать, как ты пацанов «пользуешь». Просто – противно. Ты же их только что, как щенков в говно макнула, влезла, куда тебя никто не просил, с друзьями поссорить попыталась, что, кстати, не твое дело…
- Это не ваше дело… - Выдавил из себя классический «пухляш», по бараньи наклонив голову в мою сторону.
- А ты пройдешь мимо утопающего? – По еврейски, вопросом на вопрос, ответил я, уже понимая, что ничего не добьюсь и жалея, искренне жалея, что вмешался. – В прочем… Ваши дела – ваши разборки…
Я совсем уж было развернулся уходить, да вот незадача, легкий ветерок донес до меня горячий запах недавнего «блуда», причем не от парней, явно не от парней!
Обострившееся после отказа от сигарет обоняние меня еще ни разу не подводило!
А алкоголь, что – алкоголь?!
Не так я много и выпил, как раз ровно столько, чтобы совесть проснулась от легкого толчка.
Совесть и чувство справедливости, которое так долго загонял в черную дыру…
- Только вот когда она залетит – вы будете первыми виноватыми. Вы, а не тот, от кого она к вам прибежала… - Я сделал шаг, приближаясь к ним, принюхиваясь и… Анализируя.
- Кто он, а? Отчим? Сосед? Физрук? И кого из трех ты пустишь под нож, в случае чего? – Парни встали у меня на пути нерушимой стеной, доказывая, что юношеский максимализм – страшная сила, отключающая всё, что отключать нельзя.
- Глупо… - Вздохнул я и развернулся, оставляя подростков тет-а-тет с их проблемами.
Реально, глупо.
Я им не родня, не психолог, хотя и психолог, конечно, но не их.
Пусть идут своей дорогой и набивают свои шишки.
Пройдя второй дом, замер, выбирая, налево мне или направо?
А доставать телефон с картой так не хотелось!
Я принюхивался к соленому ветру и совсем как в песне, «двигал мозгой», пытаясь понять, нафига я полез к подросткам, зачем я приехал к Марго и почему не подошел к той, которая с периодичностью раз в год-полгода приходит, чтобы помучить меня в моих же снах.
Или, зачем я взял билеты на 5 января, ведь мог бы уже завтра убраться из этого города, где все переплелось так, что и осознанными сновидениями не развяжешь, пусть ты хоть трижды мастер и десять раз – Наставник!
Как, как я мог поверить «творческой личности», очередной «творческой личности» у себя на пути, прекрасно зная этот тип разумных!
«Так! Стоять!»
Глубокий вдох-выдох!
Еще раз.
Вот прошли мимо три подростка, прижимаясь к теням сирени и обходя меня, как зачумленного.
А высоко над головой, проплыл, мигая зеленым и красным огоньком, самолет, унося в своем чреве веселых (или не очень) пассажиров и членов экипажа!
«Надо будет завтра обменять билет»
- Мы тебя похоронили…
Знаю Настенька, знаю.
Я был на этой могиле.
И еще на доброй сотне других, с разными датами конца, с разной степенью ухоженности, с фотографиями и без.
- Я вылечилась от рака, потом от алкоголизма. А где был ты?!
А я искал, куда сбежать, Настенька.
От тебя.
От себя.
От дат на могильных плитах.
- Зачем ты так сделал?
А это и не я.
Не «этот я».
«Другой», я. Не было у него сил. Зато остались друзья, что временами следили за могилкой.
- Ты же мог просто уйти, зачем такие сложности?
О! «Сложности», Настенька, это когда вместо понимания тебя кормят жалостью.
У «твоего» меня остались друзья, на которых была надежда, а у меня…
Ни друзей, ни надежды.
Выживает не тот, у кого надежда, друзья или большие шансы на успех. Выживает тот, у кого нечего терять.
- Ничего не скажешь?
Прости, нет.
Нет у меня слов.
Настя окуталась паром вэйпа, развернулась на пятках и пошла вглубь двора, туда, где снова веселилась компания, с которой мне предельно не по пути.
Что же…
Вот и поговорили, что называется.
А, с другой стороны, чего говорить-то?!
Свои слова сказал давным-давно.
Прости.
Удачи.
Прощай.
Три простых слова, что когда-то я написал «Своей Насте», закрывая главу жизни, длиной в восемь лет.
Я помотал головой, прикидывая, так в какую же сторону мне пойти?
Назад, откуда пришел?
Скучно.
Вперед?
Если честно, то это не так интересно, как кажется.
Налево, в сторону разгорающегося огонька, за которым будет очередной мир с очередным мной, очередной Настей…
А, знаете…
Пойду-ка я направо, вопреки всей мужской душе!
Напьюсь горячего кофе, поменяю билет и, в кои-то веки, не торопясь, вернусь к своей жизни.
Я усмехнулся и пошел налево…