Бронза и ихор

Глава 1. Бронза под оливковыми ветвями

Аттика плавилась. Солнце стояло в зените, словно немигающий глаз разгневанного бога, выжигая цвета из окружающего мира. Воздух дрожал над сухой землей, пахнущей тимьяном и раскаленной пылью, а стрекот цикад был таким громким, что казалось, будто сама жара обрела голос.

Зетос из рода Гиперионов не обращал на это внимания.

— Ха! — выдохнул он, выбрасывая копье вперед.

Ясеневое древко скользнуло в мокрой ладони, и бронзовый наконечник с влажным хрустом вонзился в мешок с песком, подвешенный на старой оливе. Удар был идеальным — точно в «горло» воображаемого противника. Мешок качнулся, дерево глухо скрипнуло, словно жалуясь на упрямство человека.

Зетос отступил, восстанавливая дыхание. Пот струился по спине, щипал глаза, но он не снимал доспех. Это был не простой солдатский линоторакс из проклеенного льна. На Зетосе сияла дорогая, тяжелая анатомическая кираса — «мускульный панцирь», выкованный в форме идеального мужского торса. Бронза была отполирована до золотого блеска, но в углублениях мышц металл был затемнен, а наплечники украшали накладки глубокого темно-синего цвета с белой окантовкой — цвета его Рода.

Металл раскалился так, что мог обжечь кожу, но Зетос терпел. Мир расслабляет. Мир делает воина мягким, как перезрелый инжир. А Зетос ненавидел быть мягким.

Он рывком выдернул копье. Голубая лента, повязанная под наконечником, безвольно повисла. Она давно выцвела от морской соли и времени, но он никогда её не снимал — память о том, что даже на войне должно быть место для чего-то чистого.

— Ты скоро свалишь это дерево, брат, — раздался звонкий женский голос со стороны дома. — И тогда священная олива рухнет прямо на твою глупую голову.

Зетос обернулся, смахивая пот со лба тыльной стороной ладони. На пороге стояла Талия, его сестра. Она уперла руки в боки, пытаясь выглядеть суровой, но в её темных глазах плясали смешинки.

— Оливы крепче людей, Талия, — усмехнулся Зетос.

Он снял тяжелый коринфский шлем. Высокий гребень из конского волоса, окрашенный поперечными полосами — синий, белый, синий — коснулся скамьи. Зетос тряхнул головой, и мокрые темные кудри рассыпались по лбу. Он знал, что выглядит сейчас пугающе для мирного времени — красный, мокрый, пахнущий железом и агрессией, — но Талия лишь закатила глаза.

— Ты неисправим, — вздохнула она, подходя ближе и протягивая ему глиняную чашу с водой, разбавленной кислым вином. — Двадцать семь лет, Зетос! Другие в твоем возрасте уже нянчат третью дочь, обсуждают урожай и цены на шерсть. А ты? Ты нянчишь свой щит.

Зетос жадно припал к чаше. Вода была холодной, она смывала привкус пыли во рту.

— Опять начинаешь? — он вытер губы, возвращая пустую чашу.

— А кто, если не я? Матушка давно в Элизиуме, отец тоже. Я за старшую, — Талия поправила складки своего пеплоса. — Вчера на рынке я видела Хрисеиду. Красавица, статная, бедра широкие — родит тебе крепких сыновей, настоящих спартанцев, только рожденных в Афинах. Она спрашивала о тебе. Глаза горят, как масляные лампы. Что мне ей сказать? Что мой брат женат на войне?

Зетос рассмеялся, и звук этот был глубоким, искренним. В бою он был ледяной глыбой, но здесь, дома, его сердце оттаивало.

— Скажи ей, что я польщен, сестра. Но мое сердце — не Агора, где выбирают лучший товар.

— Гордец! — фыркнула Талия, но беззлобно. — Весь в отца. Ты ждешь, что Афродита сама постучит в твою дверь? Или надеешься встретить нимфу в лесу? Смотри, дождешься старости, и греть тебя будет только холодная бронза твоей кирасы.

— Зато бронза никогда не требует новых украшений и молчит, когда я сплю, — парировал он, подмигивая.

Он подошел к маленькому домашнему алтарю Зевса Херкея — Оградителя, стоявшему в центре мощеного двора. Зетос был набожен, как любой, кто видел смерть слишком близко. Он плеснул остатки вина из кувшина на горячий камень алтаря.

— Великий Отец, храни этот дом, — прошептал он.

Жидкость зашипела. Но вместо того чтобы подняться к небу легким белым облачком, дым повел себя странно. Он был тяжелым, маслянисто-черным. Дым пополз вниз, к земле, обвивая камни алтаря, словно змея, ищущая нору.

Улыбка сползла с лица Зетоса. В воздухе внезапно запахло озоном, как перед страшной грозой, хотя небо было чистым до рези в глазах. Птицы, певшие в кипарисах у ограды, разом умолкли. Тишина навалилась на усадьбу — плотная, давящая тишина.

— Зетос? — голос Талии дрогнул. — Что это?

Стук копыт разорвал оцепенение.

К воротам усадьбы подъехал одинокий всадник. Лошадь была в мыле, бока вздымались, а сам всадник, несмотря на жару, кутался в дорожный плащ цвета выцветшей терракоты. Он спешился легко, по-военному, хотя седина в его бороде говорила о преклонном возрасте.

— Дракон! — Зетос шагнул навстречу.

Это был его наставник. Человек, который научил Зетоса держать строй фаланги, когда тот был еще безусым юнцом. Дракон постарел, шрам через все лицо стал глубже, но глаза оставались глазами хищной птицы. Однако старый воин не улыбнулся. Он бросил поводья подбежавшему мальчишке-рабу и прошел во двор. Его лицо было мрачнее входа в Тартар.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Зетос, — голос наставника скрежетал, как мельничные жернова. — Но я принес не радость.

— Что случилось? — рука Зетоса привычно легла на рукоять короткого меча-ксифоса у пояса. — Спартанцы? Персы?

— Хуже, — Дракон снял перчатки, отряхивая дорожную пыль. — Природа, мальчик. Море молчит. Рыбаки в Пирее боятся выходить за волнорезы. Говорят, вода стала горькой, как желчь, и мертвая рыба всплывает брюхом вверх. А в Аркадии, говорят, земля стонет по ночам.

— Боги гневаются? — тихо спросил Зетос, косясь на черный дым, все еще ползущий у алтаря.

— Или боги испуганы, — Дракон посмотрел прямо в глаза ученику. — Я видел многое. Я видел, как горят города. Но сейчас пахнет чем-то древним. Тем, что должно было спать вечно.

Зетос хотел ответить, но слова застряли в горле. Вдалеке, со стороны дороги, ведущей из Афин, раздался звук.

Это был не грубый рев боевого рога и не пастушья свирель. Это был чистый, высокий, пронзительный звук серебряной трубы, от которого заныли зубы и холодок пробежал по спине под раскаленной бронзой.

Талия вскрикнула, прижав ладонь ко рту.

— Герольд? — спросил Зетос.

— Не городской, — покачал головой Дракон, прищурившись. — Такой звук я слышал лишь однажды. В Дельфах, когда Пифия объявляла волю Аполлона.

Они вышли за ворота. На дороге, поднимая клубы золотистой пыли, стояла колесница. Она была великолепна — обитая бронзой, сияющая на солнце. Возничий едва сдерживал пару белоснежных коней, грызущих удила.

Рядом с возничим стоял гонец. На нем не было доспехов, только белые одежды жреца, перехваченные золотым поясом. В руках он держал тубус из слоновой кости, запечатанный красным воском с символом лавровой ветви.

Гонец не стал спускаться на землю. Он обвел взглядом Зетоса — его мощную фигуру в сине-белой броне, его шрамы и гордую осанку. Казалось, жрец сверялся с каким-то невидимым списком.

— Зетос из рода Гиперионов! — провозгласил гонец. Голос его был усилен магией храма — он гремел над оливковой рощей, заглушая вернувшийся стрекот цикад. — Внемли!

Он сломал печать с сухим треском и развернул свиток.

— «Тьма шевелится под корнями мира. Цепи Тартара ослабли. Оракул призывает не царей, но защитников. Лучших сынов Эллады. Сбор у Омфала, Пупа Земли. Ибо грядет буря, которую не остановить смертным оружием».

Гонец свернул свиток и протянул его Зетосу. Тот взял слоновую кость. Она была холодной, словно пролежала во льду.

— Ты призван в Дельфы, стратег. Срок — три дня. Не медли.

Гонец дернул поводья, колесница развернулась на месте, колеса взрыли сухую землю, и посланник умчался прочь, оставив за собой лишь облако пыли и звенящую тишину.

Зетос стоял, сжимая свиток так, что побелели костяшки пальцев. Он чувствовал на себе испуганный взгляд сестры и тяжелый, понимающий взгляд наставника.

— Похоже, твоя красавица-жена подождет. — тихо сказал Дракон, положив тяжелую руку на синий наплечник ученика.

Зетос посмотрел на свой щит с белым быком, прислоненный к оливе. На мгновение ему показалось, что бык на гербе опустил рога, готовясь к удару. Мирная жизнь закончилась. Началось время мифов.

Он повернулся к сестре. В его глазах больше не было веселья, только холодная решимость и та самая хитринка, которая спасала ему жизнь в десятках битв.

— Талия, собери мне припасы. Хлеб, сыр, вяленое мясо. И достань из сундука старый хитон отца, мне нужна сменная одежда.

— Ты едешь? — прошептала она, и в голосе её были слезы. — В Дельфы?

— Я еду спасать наши оливки, сестра, — мягко ответил он. Затем он повернулся к старику. — Дракон… ты пойдешь со мной? Или твои кости слишком стары для дороги?

Старый воин усмехнулся, обнажив крепкие зубы. В этой улыбке блеснула сталь, острая и опасная.

— Я не пропущу конец света, мальчик. Только не надейся, что я буду нести твой щит.

Зетос кивнул и надел шлем. Мир сузился до узкой прорези визора.
— Тогда в путь.