Бронзовый свисток

Взмыленная, разгорячённая долгим бегом четвёрка лошадей, запряжённая в карету, летела по дороге, разбрасывая комья грязи из-под колёс. Кучер, управлявший ею, закрывал испятнанное оспой лицо потерявшим цвет шарфом по самые глаза.

Подпрыгивая, еле удерживаясь на обитом красной кожей сидении (то и дело норовя ударится головой о потолок кареты, что непроизвольно вызывало у меня улыбку), я сделал большой глоток из почти пустой бутылки яблочного бурбона и, проводив взглядом пронёсшийся в окне мимо особняк, напоминавший средневековый замок, раскрыл золотые часы-луковицы на цепочке. Странно, по-моему, сумерки опустились на землю слишком рано, ведь только недавно минула половина пятого. Скажете дело в алкоголе? Да ни в одном глазу, и больше пивали.

Допив бурбон, я высунулся в окно и ловко сбил бутылкой с деревянного указателя нагло глазевшую на проезжающую мимо карету ворону. Птица, потеряв часть перьев, что-то обиженно прокаркала и поднявшись в воздух, не слишком уверенно, полетела прочь. Краем глаза я успел прочитать надпись на указателе «Добро пожаловать в Саутленд – добрые улыбки, красивые пейзажи».

Спустя пятнадцать минут дорога закончилась раскинувшемся у небольшого озера городком будто сошедшим с обложки «Королевского альманаха провинций». Миленько, но тут словно XIX век только недавно наступил. Даже освещались мощёные улочки всё ещё тусклыми газовыми фонарями. Впрочем, сейчас и они ещё не горели. Густой сумрак разгоняли только освещённые окна домов. Мне почему-то показалось, что горели они тревожными огнями. И вообще городок производил гнетущей впечатление. Прохожих нет, прогуливающихся в полном боевом облачении проституток не заметно, о других цивилизованных развлечениях тут не слышали. Скука смертная.

- Саутленд, сэр! – прокричал кучер стягивая шарф с обезображенной физиономии как только карета замерла возле единственной гостиницы с многообещающим названием «Пятое колесо».

Затормозил мерзавец так резко, что головой я врезался в саквояж стоящий на сидении напротив.

Бросив ему золотой соверен (меньше у меня просто не было) я на негнущихся от долгого сидения ногах прошёл внутрь здания. Навстречу мне бросился похожий на мышь хозяин, но я его даже не разглядел как следует. Бросив через плечо, что приехал на пару-тройку дней и мне нужен его самый лучший номер (чтобы если не королеву, то премьер-министра поселить не стыдно), я протопал через фойе категорически отказавшись от предложения позволить донести до номера мой саквояж. Так и заявил, что там хрупкие, ценные вещи и может быть даже богемское стекло. Поднявшись наверх в сопровождении мышиного писка, я рухнул на кровать лицом вниз и провалился в глубокий сон.

Открыв глаза и зажмурившись от яркого света, проникавшего через раскрытое настежь окно, я понял, что давно уже день. А ещё я понял, что в комнате кто-то есть.

Нащупав под спиной рукой новенькую трость с тяжёлым металлическим набалдашником (гадство, вот почему у меня ломит всё тело) я выхватил из трости острый клинок направив его на человека, замершего в глубоком кресле в углу комната.

Я не сразу узнал епископа Тимоти Найтлера так сильно он состарился. Наверное, прежними остались только его глубоко посаженные голубые глаза. Хотя стариком он был ещё когда мне исполнилось десять лет.

- Ваше Преосвященство! – опустив клинок вниз, а затем попросту вонзив его в пол, я как следует рассмотрел худого, но жилистого старика в безукоризненно чистой чёрной сутане и такого же цвета шапочке. В руках Найтлер держал шкатулку окованную металлом. – Как вы сюда попали?

- Добрый день, Александр, - голос у епископа тоже не изменился. - Господин Осборн был так любезен, что впустил меня. Я объяснил ему, что ты прибыл в город по моей просьбе.

- Я-я-ясно, - задумчиво проведя пальцами по встопорщившимся непослушным волосам, и с отвращением сглотнув скопившуюся во рту густую кисло-горькую слюну, я огляделся по сторонам.

Кровать, занимавшая половину комнаты, кресло в котором сидел старый друг отца, дрянная картина изображавшая сельский пейзаж, вешалка в углу… и это всё лучший номер? Серьёзно? На табурете у стены стоял кувшин с водой, а на полу медный таз с чистым белым полотенцем.

Умывшись, я подумал, что не отказался бы от бокала-другого чего-нибудь крепкого, но потом передумал. Время гулять и кутить ещё наступит. А сейчас надо выполнить данное родителю обещание.

И ещё я вдруг понял, что не могу читать мысли Найтлера. Хотя чего это я? Отец сам был непрост, и друзья у него были такие же.

- Лондон? – спросил Найтлер не двигаясь.

- Я его ненавижу, - помотал головой я, скривившись от боли. - Ваше письмо переправили в Брайтон.

- Ах вот почему ты так долго до меня добирался.

Только тут я сообразил, что со стариком, что-то не так. Нельзя сидеть так долго в одной позе.

- Что у вас с ногами, Ваше Преосвященство?

- Я парализован, - спокойно, даже без нотки сожаления ответил Найтлер.

- Печально. Что произошло?

- Давай сначала я выполню то что обещал твоему отцу.

Сказанное стариком меня совсем не удивило. Роберта Фицкларенса не было в живых уже четыре года, однако я постоянно сталкивался с людьми что были ему обязаны, должны или несли в отношении него какие-либо другие обязательства. Как вы поняли даже я был в их числе.

- Вы ему тоже что-то обещали? – спросил я вытаскивая из пола клинок и пряча его в трость.

- Возьми шкатулку.

Долго уговаривать меня не пришлось. Шкатулка оказалась намного тяжелее чем я думал. Повертев её в руках, я даже потряс её.

- Она закрыта.

- Ключ в твоих часах.

О ключе в часах я слышал впервые. С удивлением посмотрев на старика, я новыми глазами взглянул на часы-луковицы, доставшиеся мне от отца. Я видел их сто раз на дню, но ни о каком тайнике даже не догадывался. Сделав взмах рукой, я поймал ладонью выпавший из рукава кинжал и его кончиком ловко поддел заднюю крышку часов. Не сразу, но она поддалась. Там действительно обнаружился маленький ключ, который я вставил в шкатулку.

Щёлк! – внутри на красном атласе лежали серебряные запонки с изображением тысячелетнего дуба и старый бронзовый свисток. Запонки на отце я видел много раз, а вот свисток впервые.

Я сразу почувствовал, что это вещи особенные. И брать мне их сразу расхотелось. Так и не притронувшись к находкам я закрыл шкатулку бросив её на кровать.

Найтлер вздохнув посмотрел на меня и в глазах его я увидел понимание и даже… жалость.

- Зачем вы позвали меня? - внимательно взглянул я на старика. - В письме подробностей не было.

- Всё дело в том, Александр, что наш город в большой опасности, - епископ глаза отводить и не подумал. - Я попытался справиться своими силами, но… не справился и оказался вот в таком положении.

- Всё так серьёзно?

- Даже хуже.

Алкоголь выветрился и я снова мог читать мысли окружающих даже тех, что я не видел. Вот, например, сейчас, я читал мысли мистера Осборна, его супруги, горничной, парочки слуг и посудомойки на кухне. Ничего особенного мелочи жизни, но было кое-что объединявшее их – тревога.

- Рассказывайте, - спокойно произнёс я и уселся на кровать положив руки на колени.

- Это хороший город. Тут живут хорошие люди, - крайне эмоционально продолжил Тимоти Найтлер. - Да у нас никаких преступлений не было много лет. Мы двери не закрываем. Я всех прихожан знаю, они же ко мне на исповеди ходят. И вдруг всё изменилось.

- Люди сейчас жестоки, - сказал я. – Время такое, всё меняется, нужно приспосабливаться. Кто-то это не может, а кто-то не хочет.

- Да дело не в этом, - отмахнулся от моих доводов епископ. - Я знаю их много лет. Подавляющую часть помню ещё детьми. Представь себе Саманта Метьюс – хорошая жена, мать четверых детей, в пятницу во время проповеди беспокоилась о младшем сыне нагрубившем учителю в школе, рассказывала о том какой подарок приготовила мужу на годовщину и делилась родительскими планами по поводу старшей дочери, а в субботу ночью, она вдруг убивает своих детей мотыгой, отрезает голову супругу и относит её в заброшенное поместье Редгрейвов. Когда утром Саманта понимает, что натворила она бросается со скалы на дорогу.

- Были ещё случаи? – услышанное пока не произвело на меня впечатление ведь всем известно, что человеческая природа жестока.

- Были. Целых шесть. И все убийства крайне жестокие и происходят ночью. Точнее через ночь. Последнее произошло сегодня.

- Что их объединяет?

- Это многодетные семьи.

Семь случаев это уже звоночек. Любопытство во мне закопошилось с прежней силой. Даже привычное, но непременное похмелье отступило на второй план.

- С городом точно что-то не так, - высказал своё мнении я. –Не обижайтесь Ваше Преосвященство, но я должен спросить. А почему, кстати, вы служите здесь у вас же была кафедра в столице, карьерный рост.

Чуть помолчав, словно раздумывая говорить или нет, тот ответил:

- У твоего отца была карта. Как бы сказать… с опасными местами Англии. Саутленд был одним из самых опасных. Когда-то очень-очень давно тут произошло нечто страшное и с тех пор зло терпеливо подтачивало наложенную кем-то защиту. Десятилетие за десятилетием, месяц за месяцем, неделя за неделей. Я посчитал своим долгом служить там, где я нужен. Хотел реально бороться за души паствы. Но я проиграл. Александр, прошу, спаси их.

- Почему я.

- Чарльз, твой отец говорил мне что если тут что-то начнётся сразу звать его. Так и сказал: «Только Ткач справится».

- Но отец умер, - стиснул кулаки я. - Он всю жизнь отдал служению чему-то или кому-то… я понятия не имею чему.

- Он был Ткачом так же как и твой дед.

- Охотником за монстрами, чудовищами и призраками?

- Не-е-ет, - с улыбкой помотал головой священник. – Ткач — это не охотник. Ткач словно греческие мойры держит нити жизней в своих руках, только не человеческие судьбы подвластные ему. Он судья и палач для всяких смрадных тварей, покушающихся на людей.

Встав со своего места, я прошёлся туда-сюда мимо Найтлера по скрипящему под ногами полу.

- Не всё ли равно? Я не хочу жить как мой дед и отец. Всё время ходить по краю. Ночью я хочу в постели обнимать пышногрудую красотку, а не потрошить прячущихся в подземелье чудовищ.

Произнеся это я подумал, что произносить подобное при священнике значит оскорбить его, но сказанного было не воротить.

- Не хочешь жить также? – кончиком языка епископ облизал губы. - Живи по-своему, Александр, но не отрекайся от своего предназначения.

- А что ваш мэр? – попытался соскользнуть с темы я.

- Мэр заперся у себя в фамильном особняке и уже вторую неделю пьёт.

С большим усилием (до испарины на лбу) старик поднял палец и указал им на шкатулку на кровати.

- Если ты согласишься ты должен надеть запонки и подуть в свисток. И они придут.

- Кто? – вспомнил всё связанное со свистком я. - Клевреты?

- Да, армия чудовищ, когда-то побеждённая твоими предшественниками и заключившая с ними нерушимый договор служить и защищать Ткача. Ты помнишь? Каждый последующий Ткач…

- …сильнее предыдущего! Да, я помню Ваше Преосвященство, - неожиданно меня накрыло раздражение, - НО Я НЕ ХОЧУ СТАНОВИТСЯ ТКАЧОМ! ХОЧУ ЖИТЬ ПРОСТОЙ ЖИЗНЬЮ! ПУСТЬ Я ПРОЖИВУ ТОЛЬКО ШЕСТЬДЕСЯТ-СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ, НО СПОКОЙНО. КАК ЛЮДИ!

Но Тимоти Найтлер так легко не сдавался.

- Это самообман, Александр. Мальчик мой. Ты пьёшь, куришь опиум только потому что знаешь, что жить простой жизнью людей не сможешь. Ты читаешь мысли, ты видишь грехи человеческие как бы они их не скрывали, ты воспитан и обучен совсем для другого.

Проклятая шкатулка в этот момент словно приковала мой взгляд. Даже доза опиума мне сейчас не помогла бы. И это не на шутку разозлило меня.

- ДЛЯ ЧЕГО?! Ну скажите мне?!

- Помнишь последнюю строчку кодекса? «…тот кто не дышит вам в спину, ибо нить вашей жизни и так всегда в его руках».

Я ничего не сказал только спрятал руки в карманы и посмотрел в окно. На улице солнце сменилось пасмурной погодой и дождиком. Ни одной живой души снаружи я не увидел. Даже вездесущие мальчишки, как это всегда бывает, не шлёпали по лужам на мостовой ногами, брызгая друг в друга водой, не смеялись, подставляя лица падающим с неба каплям. Однако в чём-то Тимоти Найтлер был безусловно прав. Просто я от мамы унаследовал упрямство и ни в какую с этим соглашаться не хотел. Хотя и убежать не мог.

Мне кажется епископ понял это.

- Не отвечай мне и не решай сейчас ничего, - сказал он. - Отправляйся в больницу, там тебя уже ждут, и осмотри тела убитых сегодня. Тебе нужна семья Тоод. Иди. Обо мне не беспокойся.

* * *

Больница Саутленда была небольшим побелённым извёсткой двухэтажным зданием располагавшемся на холме. Внутри за стойкой меня ждал старенький регистратор в огромных очках мысленно скорбевший о какой-то Валерии. Без лишних слов он проводил меня в просторный подвал здания. Этот человек тоже был буквально переполнено тревогой. Сходил от неё с ума, но пока держался.

Нет, морг тут был не то что морг дядюшки Литтла в Лондоне. Но приторный, противный запах тут же впитывающийся в одежду и волосы все отличия сглаживал. Мертвецкая она и есть мертвецкая. На прозекторских столах, посередине зала с высоким потолком, лежало шесть тел накрытых белыми простынями. Сначала я прошёлся мимо них туда-сюда но прочитать ничего не смог. Слишком много времени прошло после того как они умерли. Затем я начал осматривать тела слева направо. Высокий мужчина у которого почти полностью отсутствовало лицо, а в затылке зияло отверстие размером с яблоко, симпатичная тридцатилетняя женщина в ночной рубашке с рваной раной горла, мальчик-подросток в майке и трусах с точно такой же раной как у матери, девочка лет десяти в лиловой ночнушке череп которой был деформирован от удара тяжёлым предметом, девочка лет семи с точно такой же травмой и переломом правой руки, но удара было два. И последней на столе лежала белокурая малышка лет четырёх с перерезанным горлом. Глаза её были широко распахнуты, лицо выражало искреннее удивление. Бедняжка застала любимого папу за убийством близких и никак не могла в это поверить? Или нет?

Всё было ясно. Проснувшись ночью, Оливер Тоод (чьё сознание оказалось в руках ловкого манипулятора, по ночам распростёршего свою длань над городом) сначала перегрыз зубами горло своей супруге Оливии, затем отправился в спальню детей и то же самое сделал с Джейкобом. Миа и Изабелла, конечно, проснулись и закричали. Первую он убил ударом мраморной фигурки Девы Марии, стоявшей на прикроватном столике, вторая закрывалась, пыталась защититься – отсюда два удара и перелом руки. Младшенькая - Фиби спала в отдельной комнатке у лестницы, и отец убил её садовыми ножницами, которыми накануне срезал своим любимым девочкам букет роз и сейчас красовавшийся в вазе посреди стола в столовые дома с закрытыми чёрной тканью стёклами.

Все эти картинки промелькнули в моей голове всего за пару мгновений. Ещё никогда я так ясно не видел отголоски прошлого. Перевернув Фиби на спину, я увидел, что волосы на её затылке и спина, испачканы грязью с примесью пепла. Получается, Оливер, перед тем как застрелиться, взял свою дочь и оттащил её в заброшенное поместье Редгрейвов. Похвастался хозяину совершённым убийством. Точно так же, как сделала Саманта Метьюс.

Вернув Фиби в прежнее положение, я некоторое время держал её за холодную ручку с маленькими пальчиками. Она была бы прекрасной женщиной и большой умницей: закончила школу, на радость родителям поступила в университет на факультет математики, в двадцать там же познакомилась с Бакстером Муни, и они тайно поженились (молодые люди души друг в друге не чаяли), в двадцать два, будучи уже беременной, Фиби блестяще доказала теорему Хофера-Эдера, в двадцать пять ей предложили кафедру в университете, но, к удивлению коллег и профессоров, она отказалась. Она выбрала семью: мужа и троих детей. Они купили симпатичный домик в Саутленде, на берегу, неподалёку от её родителей, где Фиби работала школьной учительницей, и жили долго и счастливо.

Но ничего этого уже не будет. Челюсти мои сжались от злости, изнутри поднялась ненависть, приправленная толикой гнева. Как там говорил отец? «Возьми свою злость и используй для дела. Сожми её в кулаке, чтобы она дала тебе силы, но ни в коем случае не оставляй в голове, ведь во время схватки она помешает тебе ясно мыслить». Я так и сделал.

Достав из кармана пару разноцветных склянок, я выбрал ту что была с ядовито-малиновой жидкостью внутри. Впервые приготовил её сам и не исключено, что могу отравиться нафиг. Вот же смеху будет. «Отпрыск аристократического рода, полуткач, умер от неправильно приготовленной микстуры». Так и вижу заголовки во всех крупных газетах империи. Или нет, будут другие. «Александр Фицкларенс – мажор, скандалист, выпивоха и любитель покурить опиум совершил самоубийство в морге провинциального городка». Причина поступка? Неважно Да кто знает, что этому самовлюблённому идиоту в голову пришло. И напишут об этом только местные газеты.

Опрокинув отвратительную на вкус гадость в рот и подумав, что в следующий раз нужно будет смешать её с каким-нибудь напитком, я закрыл глаза и минуту-другую стоял неподвижно. Ровно до того момента пока не почувствовал рвущийся наружу кашель и пульсирующую боль в голове. Смерть отменяется, зелье подействовало. Смесь эта показывала истинную суть вещей.

Раскрыв глаза, я тщательно осмотрел зал морга и конечно ничего не обнаружил. Тогда я подошёл к телу Оливера и сбросил простынь с тела на пол. Под одеждой, на груди мужчины, со стороны сердца, алым светом пульсировали какие-то каракули заключённые в круг. Точно такие же метки были и у остальных членов семьи. Даже у Фиби.

Печать. Они пометили тела. Они за ними придут.

* * *

Сплавить по домам персонал больницы мне большого труда не стоило. То ли старик-епископ постарался, то ли находящиеся не в себе люди стали податливыми и покорными. Дойдя до гостиницы, я забрал свой саквояж с богемским стеклом (это шутка конечно), поужинал в ближайшем трактире и сел в засаду. Пил ли я? Вы прямо как моя мама. На самом деле я заказал себе бутылочку любимого яблочного бурбона, налил в бокал волшебный янтарный напиток…но в процессе поглощения пищи понял, что алкоголь может меня подвести и я не отомщу тварям за Фиби. А этого бы мне очень-очень не хотелось.

Время перевалило за половину второго ночи, а я всё ещё сидел прямо на полу в углу зала морга сжимая в руке амулет Скорха. Это такой ворох грязных верёвочек, переплетающихся в узелки на которых были закреплены тонкие бронзовые и медные пластинки с полустёршимися давно забытыми письменами. Для чего он? Эта штука позволяла оставаться невидимым до того момента пока я пожелаю. Слева от меня на полу лежала трость-шпага со стальным набалдашником, справа двуствольный «Шаман». Между прочим, задница у меня уже замёрзла.

Чтобы не заснуть я напевал себе под нос песенку которую слышал недавно со сцены варьете. Симпатичные девчонки в чулочках дружно подбрасывали ноги вверх и пели:

Неробкий подмастерье
Подружку навестил.
Уже зажгли все свечи,
Луны свет ярок был.
Стучится он у двери
Ах, страсть его сильна!…
Дружка впустила живо
И вновь легла она.

Сверху, из-под потолка вниз упало пару камешков, посыпалась извёстка и вот в темноте зала я увидел несколько пар горящих зелёным глаз. Наконец-то. А то я уже реально заждался.

Пробрался он в каморку,
Где милая спала.
Она, чтоб друг остался,
Согласие дала.
Но страшно ей соседей,
И ну шептать ему:
Ах, придержи-ка руку!
Нам свечка ни к чему!

Всё ещё сжимая в руке амулет я вылил в рот склянку с ярко-синей жидкостью и дождавшись, когда в переносице закололо, открыл глаза и взглянул на мир словно через синее стекло.

Чтоб вызнала хозяйка,
За крону не хочу!
Сойду-ка я в сорочке,
Да погашу свечу!
Подсмотрит и прохожий:
Приблизится к окну
И нас тогда приметит
Нам свечка ни к чему!

«Эвриномы!» – понял я, разглядывая спускавшиеся по стене (начхать им было на все законы тяготения) поджарые красно-коричневые тела монстров.

Хозяин мой с хозяйкой
Отправились в кровать.
Идет уж их веселье,
Зачем нам не начать?
Как станут целоваться
Не стыдно никому.
А мы целуем лучше…
Нам свечка ни к чему!

Они всегда миньоны, они служат более сильному чудовищу. Пресмыкаться в их природе. Я не торопился, продолжая спокойно сидеть в углу хотя один из уродов находился почти над моей головой. Я даже ощущал смрадное дыхание трупоеда. Мощные когти при спуске входили в стену словно в картон и мне за шиворот посыпались мелкие камушки и грязь.

О том, что делать станем,
Потише говори.
Чтоб лишний шум усладам
Не навредил, смотри!
Я даже поцелуев
При свете не начну.
Затем — молчок отныне,
И свечка ни к чему.

Каждый из этих гадов был почти вдвое больше меня. Вот только я абсолютно их не боялся. Чем как жители города трястись в тревоге перед неизвестным противником, вползающим тебе в голову по ночам, и заставляющим творить чёрте что, лучше встретиться лицом к лицу с чем-то реальным из плоти и крови. Пусть и не в слишком привычном вам облике.

Вот так твердила долго,
А парень не стерпел.
Как к свечке потянулась,
Обнять уже хотел.
Толкнула недотрога,
Отпрыгнула во тьму.
«Нет, погоди, любимый:
Нам свечка ни к чему!»

Шесть. Многовато конечно. Во рту у меня внезапно пересохло, но я списал это на побочные действия последней микстуры.

Эвриномы наконец спустились вниз и направились к столам на которых лежали тела Тоодов. Пасти их то и дело раскрывались, демонстрируя несколько рядов небольших, но острых кривых зубов.

И принялись резвиться;
Девица стала дуть,
И свечку загасила —
Уж вышло как-нибудь.
«Другое дело, милый,
Хозяйке не прознать…»
А что потом творили
И словом не назвать…

Фривольная песенка закончилась, и время эвриномов тоже. Мне совсем не улыбалось смотреть, как эти уроды начнут жадно откусывать куски от тел. Я просто разжал руку, и впившийся до крови в ладонь амулет упал на пол именно в тот момент, когда я замер за спиной у одного из эвриномов. Мягкий спуск, громкий хлопок, и пуля вдребезги разнесла голову монстру, забрызгав накрывавшую Оливера простыню отшмётками мозгов и кости. Вторым выстрелом я снёс голову монстру справа. «Четверо уже веселее», - подумал я, отбрасывая бесполезный Шаман в сторону и нащупывая бутылку из-под бурбона на ремне.

Лишившись головы второй, трупоед завалился набок и в судорогах дёргал конечностями, увеченными нешуточными когтями. По несчастью, рядом оказался один из его товарищей, и он серьёзно ранил его, срезав целый пласт твёрдой кожи с лодыжки монстра. Раздался вопль боли, и не мешкая, я швырнул бутылку в ближайшее чудовище. Нет, там была не яблочная вкуснятина крепость в тридцать пять градусов, там была разъедающая твёрдую кожу эвриномов кислота.

Всё внутри зала пришло в движение сразу двое противников с разных концов бросились ко мне. Заблокировав клинком трости удар страшными когтями первого (аж искры полетели во все стороны), я отшвырнул трупоеда ногой в стену, одновременно нанося колющий удар в грудь второму. Серебряный клинок, который я накануне обработал ядом василиска ещё дважды с хрустом погрузился в него пробивая грубую двухсантиметровую кожу. Однако смотреть на смертельно раненого эвринома мне было некогда - пришедший в себя первый взмахнул лапой перед моим лицом и мне с большим трудом удалось увернуться от атаки. Воспользовавшись тем что чудовище оказалось между столами Мии и Изабеллы, я взлетел на прозекторский стол и прыгнул на трупоеда сверху, целясь оружием в затылок твари. Пришлось даже навалиться на клинок всем весом загоняя на полную длину.

Переступив через убитого кислотой монстра, я отправился к раненному в ногу эвриному. Странно, но тот даже не пытался нападать на меня. Жалко подвывая словно собака, он испуганно отползал, оставляя на полу кровавый чёрный след.

- Кому ты служишь? - произнёс я по-греческом прислоняя блеснувшее в темноте остриё серебряного клинка к шее трупоеда.

* * *

Вернувшейся в больницу персонал с изумлением смотрел на останки эвриномов в морге, кланялся мне до самого пола, но знаете, что самое интересное? Читая мысли этих людей, я не нашёл в них сводящей с ума ТРЕВОГИ. Она словно ненадолго отступила, выветрилась. Я знал, что она вернётся, ведь одержана совсем маленькая победа, а нужно было выиграть войну, но всё-таки было приятно.

Неспешно обедая в таверне ростбифом с корочкой сверху и кровью внутри и йоркширским пудингом, я думал о епископе. Знал ли старый лис, что так всё и будет? Конечно знал. Сомнений у меня не было. Исповедуя много лет горожан, давая им советы, столько лет сдерживая тьму Саутленда он стал знатоком душ, ловким манипулятором, если хотите кукловодом. Будь он плохим человеком мне пришлось бы его убить.

Покидая таверну, я оставил «бутылку яблочного бурбона в подарок от заведения мистеру Фицкларенсу», нетронутой.

А потом вернулся в «Пятое колесу» и целый час (я не лгу и не преувеличиваю) разглядывал шкатулку так и валяющуюся в моём номере на помятой кровати. Наконец я открыл её, застегнул запонки с изображением тысячелетнего дуба на манжетах сорочки, и сразу подул в старый бронзовый свисток. Словно бросился в пропасть со скалы боясь передумать.

И нескольких секунд не прошло как я очутился посреди тьмы. Абсолютной тьмы. Я был один, но я не был одинок. Густой мрак вокруг жил своей жизнью и когда он на мгновение рассеялся, обнажив ряды белесых силуэтов разных видов, форм и размеров, я должен был бы, наверное испугаться, но не испугался. Губы мои растянулись в довольной усмешке. Я даже не дрогнул, когда монстры, готовые разорвать на части, порвать в клочья, сожрать мою плоть без остатка, со всех сторон ринулись на меня.

- Он не боится! – раздался многоголосый хор.

Они вроде как даже были удивлены.

- Кто он?! Кто он?! Кто он?! Кто он? – заметалось под сводами (если бы они тут были).

Что-то без лица, размером в четыре раза больше меня (захоти он просто расплющил бы такого малыша как я), наклонил огромную рогатую голову к запонкам и всё в мгновении изменилось.

- ТКАЧ!!!

- ТКАЧ! ТКАЧ! ТКАЧ! – снова заметалось эхом.

- НОВЫЙ ТКАЧ! МЫ СЛУЖИМ ТЕБЯ ГОСПОДИН! ПРИКАЗЫВАЙ!

И тут же ряды разнокалиберных монстров приняли привычный для меня облик. Облик бесконечной шеренги солдат.

* * *

Под подошвами ботинок моих скрипел пепел, вперемешку с обычным мусором так часто встречающимся в заброшенных домах. Ветер свистел в разбитых окнах без рам и стёкол. Шагая через холл, я думал о том, что бурбон, опиум, бордели остались позади. По крайней мере, прежнего удовольствия они мне уже точно не принесут. Да и бежать мне больше некуда и не от кого. Стану ли я строгим аристократом, как мой дед, или скупым на эмоции джентльменом, как мой отец, неизвестно. Но я точно стану причиной смерти многих опасных существ, часть из которых живёт в страшилках, а о существовании другой части рядовой обыватель даже помыслить не может. И тем не менее, они существуют и обожают лакомиться человеческой плотью, страхами и тревогами людей. Поэтому и нужны Ткачи.

Посреди зала стояло чёрное кресло с позолоченными витыми ножками и подлокотниками в виде изогнутых тел гарпий. «Какая самовлюблённость, нарциссизм», - подумал я, обходя кресло по кругу. Демоны оказывается тоже грешат этим. Мысль эта заставила меня улыбнуться.

- Мы готовы, Ткач! Ждём приказа! – раздалось в моей голове.

Оглядевшись вокруг, я снова, на этот раз озорно, улыбнулся и просто уселся на чёрное кресло посреди столовой залы. Бронзовый свисток под одеждой на моей груди стал тёплым. Он будто готов был поддержать меня, согреть в этом продуваемом всеми ветрами брошенном здании.

Ждать пришлось недолго. В десяти шагах от меня материализовался высокий силуэт во фраке и цилиндре. Кажется, у него даже пенсне было. Вот только ни лица, ни переносицы, на которую его можно было надеть. Я прямо чувствовал, что безымянный демон, зло воплоти взбешён тем, что я занял его место, тем что перебил его верных подручных.

- КТО-О-О ТЫ-Ы-Ы ТА-А-АКОЙ? – прогремело в столовой зале и поднявшийся ледяной ветер, закрутивший пепел на полу во внезапно распавшийся смерч (кажется это немало расстроило демона) взъерошил мои волосы. Совсем чуть-чуть. Не испортив причёску.

- Я тот, кто не дышит вам в спину, ибо нить ваших жизней и так всегда в моих руках. Но ты, тварь, называй меня Ткач…

ГЛОССАРИЙ:

В рассказе используется английская уличная песенка XVIII века «Свечка ни к чему» в переводе В.С.Ржевской.