Будь моим другом

Будто чёрным одеялом ночь укрыла деревню темнотой. От убывающего месяца остался тоненький ободок, который иногда выглядывал через прорехи в плотной облачной пелене.

Днём разразился шторм, лило как из бочки, ветер кое-где поснимал с крыш куски шифера и черепицу. Теперь установился лёгкий бриз, на фоне прошедшего ненастья кажущийся безветрием. Сырая земля испаряла петрикор и аромат растительных соков, наполняя воздух потрясающими запахами. Тихо и прохладно и спокойно было на улице в этот поздний час.

В печи тлели последние угли. За печью привычно гремел, бренчал, шуршал и бормотал домовой. Ведьма в лёгком халате сидела у окна, с наслаждением подставляла лицо струям свежего ветра и шутя ругалась на домового. Она давно привыкла к его довольно громкой возне и даже полюбила её, но к протопке печи летом навряд ли привыкнет.

В руках ведьма держала тряпичный мешок.

Подвешенная за цепочку на гвоздике, вбитом в оконную притолоку, дымилась курильница. Из прорезей пузатого сосуда струился густой, тяжёлый дым, пахнущий хвоей и создавал преграду для настырных комаров.

А по небу кружили те, кому ночная темень не помеха — чёрные и серые вороны. Распластав крылья, парили они, улавливая воздушные потоки. Время от времени какая-то из птиц пикировала, хватала что-то с земли и тащила к ведьмину окошку. Ведьма раскрывала мешок, птица налету бросала туда находку и взмывала вверх.

— Полезные птички, — с улыбкой хвалила ведьма. — Городские кратно глупее.

— Только в деревне можно почувствовать вкус настоящего колдовства и вкус настоящей жизни, — авторитетно сказал многоопытный домовой.

— Давно ли деревенским стал? — засмеялась ведьма. — В городе есть свои плюсы, это я уже поняла. Но согласна — на природе и колдовать приятнее и жить.

Ведьма заглянула в мешок и удовлетворённо хмыкнула. Сложила руки «лодочкой» у рта и почти беззвучно зашептала. Птицы сразу оставили поиски, вернулись к дому и расселись на плетне, нетерпеливо сверкая глазами-бусинами. Ведьма высыпала за окно из кастрюльки щедрое угощение: хлебные корочки, крошки от печенья и вафель, несколько видов круп, жучки, червячки, опарыши и прочие рыболовные «деликатесы». В считанные минуты вороны управились с едой и выжидательно глядели на хозяйку.

— Хватит на сегодня, а то разжиреете и летать не сможете, — сказала она, махнув рукой.

Гулко хлопая крыльями, вороны поднялись, и, оставив под окном белые «подарки», улетели в сторону леса.

— Что делать будешь с этим безобразием? — спросил домовой, имея в виду мешок.

— Карту рисовать, — ответила ведьма, потирая ладони.

— А в этой твоей бесовской штуке нет карты? — это уже о компьютере.

Ведьма от души захохотала. Её так веселило, когда домовой заводил речь о «бесовских штуках». Кто бы говорил…

— Там многое есть, — ответила она. — Только не придумали ничего лучше колдовства, чтобы рисовать такие карты.

* * *

Антоша гордился опасной бритвой, доставшейся ему в подарок на совершеннолетие от деда. Дед в свою очередь купил эту бритву давным-давно в лавке известного еврея-антиквара когда служил в ГДР. Ну где, как не в Германии можно купить такое чудо? Не потерявшее с годами блеска лезвие с гравировкой, ручка слоновой кости, отделанная низкопробным, но настоящим золотом, а ещё деревянный футляр, убранный красным бархатом, ремень для заправки лезвия: с одной стороны кожаный, с другой — замшевый. Дед уверял, что это самая настоящая слоновая кость, самое настоящее золото и самая настоящая бычья кожа.

Сам дед никогда не пользовался «опаской», брился советской роторной электробритвой. Зато постоянно показывал немецкую диковинку внуку, позволяя подержать, но ни в коем случае не раскрывать — лезвие срезало волоски, едва только касаясь.

— Германское качество, — гордо заявлял дед, словно имел к этому качеству непосредственное отношение. — Вот подрастёшь, начнёшь бриться — твоя станет.

Бритву Антоше на восемнадцать лет вручила мать, потому что дед к тому времени год как умер. Парень смахнул скупую мужскую слезу по деду, вздохнул, жалея, что старик не смог лично исполнить обещанное и тем же вечером испробовал «опаску» в деле. Напоминанием о том дне остался тонкий шрам на шее.

Вернулся к бритве Антоша уже после армии, и только недавно, к двадцати пяти годам, почти научился правильно пользоваться этим, без сомнения, произведением искусства.

— Германское качество, — весомо повторял Антоша, рассматривая в зеркале выбритое лицо.

К чудесной бритве он прибегал чаще по выходным, а летом в погожие дни любил бриться на улице. Для начала неторопливо правил бритву на заправочном ремне: сперва на замшевой стороне, потом на кожаной. Затачивать её самостоятельно Антоша не брался, ездил пару раз в год к мастеру. Мастер скептически отзывался о стали бритвенного клинка, хотя, говорил он, видал и хуже. Антоша не менее скептически ухмылялся: чистая немецкая сталь, конечно, же с ней надо уметь работать, а мастер явно ничего лучше «совдеповских» ножей для хлеба и свиноколов из рессоры не видел. Но точил хорошо, пусть и брал дорого.

Так, доведя бритву на ремне до идеала, Антоша приступал к процедуре. В старый алюминиевый умывальник, прикрученный проволокой к берёзе во дворе, заливал горячую воду, распаривал лицо, взбивал густую мыльную пену и широкими мазками наносил её на щетину, смотрясь в квадрат полированного металлического зеркала, примотанного всё к той же берёзе. Изящными движениями смахивал лезвием с лица пену вместе с волосками, получая от всего этого какое-то особенное удовольствие.

Порезы Антоша сразу прижигал алунитом, который дико щипал и от которого у него оставались красные зудящие пятна. Но стоило умыться холодной водой, намазаться кремом после бритья и через пару часов от пятен и порезов не оставалось следа, только кожа в тех местах через пару дней начинала шелушиться.

Сквозило в этом откровенное Антонино ребячество, инфантильное желание казаться круче и взрослее. Родители к причуде сына относились с усталой иронией, считая, что он и так достаточно взрослый. И в глубине души (не так уж глубоко) надеялись, что вот скоро их великовозрастное чадо бросит дурацкую учёбу, найдёт нормальную работу в городе и съедет наконец на съёмное жильё. И вот тогда без сомнения сделается крутым и без всяких бритв.

Эта суббота обернулась для Антоши потрясением. На привычном месте — на полке между школьным кубком по волейболу и дембельским альбомом, как раз под плакатом с чудовищного вида участниками известной пауэр-метал группы, — не оказалось футляра.

— Только что было — только что нет, — пробормотал парень, помня, что вечером он был на месте.

Антоша обшарил комнату, заглянул под стол, под кровать, под тумбу, зачем-то под матрас и ковёр, перевернул и раскидал всё, что мог перевернуть и раскидать.

— Мать! — закричал парень, выбегая во двор.

Галина Михайловна, Антошина мама, полоскала на улице бельё перед тем, как отжать его и развесить сушиться. Стиральная машинка так не вовремя сломалась, ну прямо перед полосканием. На помощь сына женщина и не надеялась, хотела только, чтоб не лез под руку со всякими глупостями.

— Ну, что такое? — Галина Михайловна выпрямилась, вытирая руки о передник.

— Бритва где, мать?

— Гос-с-споди, помилуй, — закатила женщина глаза. — Где всегда, наверное?

— Мам, думаешь, я дурак? — вспыхнул парень. — Нет её там, где всегда.

— Значит, в другое место положил, — пыталась сохранять спокойствие мать.

— Я точно знаю, в какое место положил, — доказывал Антоша.

— Значит, возьми оттуда, куда положил! — закричала мать, швыряя бельё в таз. — Да что ж такое-то, а?! Что ты ко мне пристал? Помочь ты не в состоянии, а вот ерундой заниматься — золотые ручки!

Продолжая кричать и возмущаться, Галина Михайловна зашла в дом. Антоша не сомневался — будет искать пропажу, но вместо поисков мать стояла на кухне и звенела ложкой в чайной чашке.

— Всё, ничего делать не буду, — заявила она. — Стирай себе сам, жрать готовь себе сам. Отец твой пашет день и ночь, а ты что? Бритву… Петли на дверях провисли, забор починить прошу вторую неделю, крыша…

Женщина перечисляла вещи, которые Антоше, как будущему представителю грамотной интеллигенции были совершенно не интересны. Тем более в такой момент.

— Мама, я тоже не сижу на диване, я учусь…

— Заочно! — перебила мать, всплеснув руками. — На филолога, мать твою! В двадцать пять лет учится он!

Антоша выдержал паузу, состроив страдальческую мину.

— Мама, учёба — моё решение и спорить на эту тему я намерен. Пойми лучше, что пропала вещь не просто дорогая мне, как память о дедушке, а дорогая в принципе. Тебя не заботит, что ценная вещь исчезла из дома?

Мать судорожно вдохнула. Казалось, сейчас заплачет.

— Пошли, показывай, — сказала Галина Михайловна.

Глядя на бардак в комнате сына, женщина только покачала головой: всюду разбросанные шмотки, книги, тетради, ещё эти чудовища на стенах, которых сын считает музыкантами и зовёт музыкой звуки, которые они производят.

— Вот, — Антоша указал на полку. — Говорю же, нет бритвы.

— Пыль убирал бы, что ли, — поглядела Галина Михайловна сперва на полку потом на сына. — Слушай, а ты точно меня не разыгрываешь? Потому что если это твои шутки…

— Какие шутки, мать?

— Тут пыль везде, а от твоей коробки след квадратный…

— Прямоугольный, — уточнил Антоша.

— Иди к лешему со своими придирками! Погляди, как будто только-только взяли, ни пылинки же сесть не успело… Ой! — ужаснулась женщина и бросилась в спальню.

Она зарылась в платяной шкаф, достала оттуда кожзамовый лакированный кошель, в котором хранила скромное золотишко и банковские карты и вытряхнула на столик содержимое. Обнаружив семейное добро нетронутым, Галина Михайловна с облегчением выдохнула:

— Слава богу.

— Нашла? — спросил сын из-за спины.

— Нашла, всё на месте. И колечки наши, и серёжки, и цепочка от тёти Кати и…

— Кому эти нужны побрякушки? — отмахнулся Антоша. — Думал, ты бритву нашла.

Мать бессильно присела на разложенный диван, служивший им с мужем кроватью и внимательно, будто впервые, поглядела на сына.

— Антоша, ты правда дурак? Мы думали, ты так, с причудами, а ты натуральный дурак. Нашёл что сравнить.

— И сравнивать не буду, — злился сын. — Самоварное золото да пара сотен тысяч в банке против антикварной бритвы? Ха… Старинное изделие, германское качество…

— Говнянское качество, придурок! — вскочила Галина Михайловна хватая с пола толстенный солдатский ремень, выпавший из шкафа. — Да твой дед с твоим отцом этот кусок дерьма с китайского поезда купили по пьянке! Вместе с этой люстрой пластмассовой! Когда с вахты возвращались! Это ещё в начале двухтысячных было! Поезд китайский, понимаешь, сынок? Поезд с ширпотребом!

— Мама, не ври! — закричал Антоша. — Мама, мне скоро двадцать шесть! — взвизгнул он, когда мать бросилась на него с ремнём.

Прежде чем Антоша выскочил на улицу, он успел получить голове, по спине и пониже с десяток раз металлической пряжкой. Мать гнала его и кричала что-то про работу, общежитие, самостоятельность и свои убитые нервы.

* * *

Соседки Ирина и Светлана во всём являли полное несовпадение друг с другом. Ирина низенькая и пухленькая, Светлана — высокая, сухопарая. Ирине чуть за шестьдесят, Светлане — чуть не доставало пятидесяти. Ирина смотрела исключительно импортные детективы, Светлана — отечественные мелодрамы. Ирина сидела на бесконечных диетах и считала калории, Светлана — ела всё подряд. Их взгляды на политику, искусство, религию, моду и всё прочее всегда расходились.

Но при полном несовпадении соседки всё же сходились в некоторых вещах, как-то: обе страстно любили огородничать, общаться на досужие темы, а образ жизни большинства соседей одинаково считали неправильным.

Погожий денёк после вчерашней бури так и манил, так и шептал: «Подёргай траву, взрыхли земельку, потрави жучков». Заядлому огороднику всегда хватает работы, порой и перекусить некогда.

Вот уже больше часа соседки Ирина и Светлана неустанно общались, подпирая с двух сторон забор. Перемалывая события прошедших дней, женщины не забывали касаться насущных тем: копки, боронения, мульчирования, солёности и кислотности почвы для тех или иных культур, частоты полива, жесткости воды и её температуры. Не сходясь практически ни в чём, Ирина и Светлана соглашались, что Ильинична делает всё не так, а урожай прёт, потому что земля удачная. И что Серёжка Баклушин как дом продал, так совсем запился и скоро сгинет.

— Дом продал, деньги с детьми поделил, купил себе дачный домик, там и живёт, — рассказывала Ирина. — Летом ещё туда-сюда, где подработает, где поможет — ему и заплатят, и поесть дадут, а зимой только сидит у печки и дружков ждёт. Дружкам-то надо куда-то приходить бухать, вот все к нему идут, там и пьют, а он подле них кормится-поится.

— Чего не жилось человеку? — причитала Светлана.

— И не говори, — кивала Ирина. — Я Ленку, дочку его в городе видала. Говорит, на тот год отмыли его, отчистили, повезли пенсию оформлять. Ленка пенсионную карту у себя хранила, ни рубля не тратила, продукты ему возила. Так Серёжку дружки подучили, он поехал в банк, мол, карту потерял и новую открыл. Вот так. И сразу на широкую ногу жить начал, недолго, правда. Даже ремонт намылился делать на даче-то. Печку сложил нормальную, унитаз купил фаянсовый…

— На кой ему унитаз, если на даче и воды нет? — удивилась Светлана.

— Говорил, поставит в уличный сортир, вроде ему так удобнее.

— Ой, выдумает…

— Это ладно, он же с самого райцентра с унитазом на горбу тащился, а потом не выдюжил и такси поймал на дороге. Представляешь — унитаз на такси! Таксист там, поди, обалдел. А потом… этот унитаз… — Ирина сипло засмеялась. — Дружки украли унитаз, одна сидушка осталась!

Вообразив такое, соседки зашлись в безудержном хохоте и долго ещё глумились над незадачливым пьяницей Баклушиным, оставшимся с сиденьем от унитаза.

— Ой, ладно, заболтались совсем, работать надо, — спохватилась вдруг Ирина. — Светка, а грабельки мои где? Куда я их сунула?

— Да к колышку ставила у грядки.

— А их нету. Или с ума схожу?

Озадаченные женщины стали искать грабли вместе. Грабельки, конечно, были миниатюрными, но не до такой же степени, чтобы потеряться среди грядок? И убежать сами по себе они не могли. В таком случае, где они? Радиус поиска расширялся, недоумение росло.

— Да как так? — Ирина глядела на соседку. — Мы же обе их видели!

— Обе, — нервно теребила косынку Светлана.

— И не приходил никто?

— Да что ты, в самом деле?

— А где тогда?

— Ну, как обычно бывает? Найдутся в самом неожиданном месте, — неуверенно предположила Светлана.

Ирина растернянно поглядела на соседку.

* * *

По деревне катилась волна загадочных пропаж. Коснись бесследные исчезновения только Антоши и Ирины, наверное, это не стало бы новой деревенской сенсацией. Новость, конечно, разошлась бы и погуляла бв в несколько приукрашенном виде, но задохнулась бы за пару дней. Однако творилось нечто действительно непонятное и масштабное.

Как в воздухе растворились новые тормозные колодки Володьки Демьянова. Он положил их на травку возле собственного дома и успел открутить только одно колесо своей «шестёрки», как запчасти исчезли. Вечером у него же из гаража пропал газовый редуктор.

Стала бесследно теряться кухонная утварь: черпаки, крышки от кастрюль, кружки, ложки, вилки. Испарялись садовые перчатки, секаторы. Куда-то пропал драный шлёпанец Марка Семёновича.

Само собой, подозрение сразу легло на детей. Действительно, кто, если не дети, мог шнырять по дворам и из-под носа уводить вещи? Первым делом стали коситься на неблагополучную семью Гнатовых, но быстро отмели заманчивую кандидатуру — их дети слишком малы. Ребята постарше, что иногда отирались с дурачком Камчатским, мелочиться бы не стали, воруя порой настоящий хлам.

А вот Нинина шайка… Если подумать, у этой приезжей было и влияние на детей (несмотря на запреты, мелкие так и крутились возле неё), и мотив. После случая с Любомировскими курами девка наверняка затаила злобу на односельчан.

А кто бы не затаил?

Опять-таки складывалась логичная и понятная картина: Нина, выждав немного, стала жаловаться детям, как её обижают в деревне, хотя ей и слова плохого никто не сказал после того случая, и вообще старались не замечать её и не здороваться, за исключением нескольких штрейкбрехеров. Тут-то дети и стали с радостью пакостить по её научению. А то и сами придумали — с них станется. Таким вот образом Нина и мстила за обвинения.

А кто бы не отомстил?

При всей своей придурковатости Камчатский Петя иногда мог проявлять хитрость или что-то вроде — для настоящих хитростей ему не хватало ума. Прознав, что люди вновь настроены против Нины, он конечно захотел воспользоваться этим. Нину он возненавидел всей душой, ведь это из-за неё его опять избили, из-за неё мать совсем забросила домашние дела: придёт с работы, сядет на завалинку и сидит колодой, смотрит в землю, будто там кино показывают. Откуда проклятая девка узнала, что он украл кур? Что такого она наговорила Любомирову, если тот сразу поверил и кинулся драться? Околдовала? Ведь говорят же…

Камчатский не знал, как отплатить Нине. Всё, что мог придумать Пятак — это поджечь дом, машину или дать девке в глаз. За поджог дома и машины он точно поедет в тюрьму, только уже надолго. Бить в глаз Пятак тоже опасался. Если папаша Нины правда имеет привычку гонять людей лопатой, то связываться с такой семейкой не стоит. Может, он вообще бандит. Вон, какая тачка у неё. А если колёса проколоть?

И пока Пятак думал, выискивая возможность, возможность сама его нашла. Просто нужно подзуживать и поддакивать местным сплетникам, пока вся деревня не ополчится против наглой чужачки. Шепнул там, обронил слово здесь, а остальное сделают болтливые старухи. Можно даже приврать, мол, видал, как девка с воронами разговаривала и перекреститься для убедительности.

Пятак хихикал, наблюдая, как множится народная молва, обрастая домыслами и грязью. Не понимал только, почему народ не идёт уже к Нине с разборками?

А народ опасался опять попасть впросак. Во-первых, Нина оказалась не из пугливых, во-вторых, далеко не дура, и обвинять её надо с мощными доказательствами на руках. В первый раз её обвинили ни за что, это факт, и хитрая девка сыграла на том, что молния не бьёт в одно место дважды. Но то молния, а люди ещё как бьют. Иные только тем и занимаются.

В общем, обвинители осторожничали и не проявляли былого единогласия. Пятак пытался подбивать народ на скандал, но его посылали подальше с обещанием хорошенько вломить.

Да, Камчатский Петя иногда мог проявлять что-то вроде хитрости. Ума у него не было от рождения.

* * *

О новой порцией сплетен вокруг себя Нина узнала от детей. В этот раз было обидно, потому что девушка и правда считала себя виноватой. Кому как, а ей всегда было легче переносить несправедливые обвинения, тогда хотя бы рождается праведный гнев и желание себя оправдать. Сейчас рождалась только кислая гримаса.

И не скажешь ведь: «Знаете, я и правда ведьма, я тут колдовала и накосячила, но я не нарочно, я обязательно всё исправлю».

Нина вообще не хотела раскрывать себя сколько, сколько было возможно. То, что Валентина Петровна работала открыто — выбор Валентины Петровны. Нина же считала, что колдовство — это заветное искусство, призванное служить людям тайно, чтобы не было соблазна лишний раз подмять под себя естественный ход вещей, чтобы чудо оставалось чудом, а не средством.

Нина понимала, что явись к ней человек в большой беде, ей придётся помочь. Да, рано или поздно так и случится, но пока есть возможность исследовать деревню незаметно и незаметно помогать людям — она будет эту возможность беречь.

— Помогла, блин, идиотка, — ругала себя Нина, вспоминая ночь, когда она собиралась делать карту.

На столе красовалась отглаженная скатерть, выбеленная ведьмой в наговоренной воде с порошками и снадобьями. На скатерти по сторонам света в блюдцах стояло восемь коптящих свечей. Их оранжевое пламя создавало на стенах трепетные полупрозрачные множественные тени, которые наслаивались друг на друга.

Содержимое мешка ведьма вывалила на скатерть: посыпались грязные камешки, ржавые проволочки, мокрые щепки, осколки стекла, обломки шифера, тряпочки, словом — мусор. Ткань моментально потеряла свежесть.

Чувствительные птицы, служившие ещё Валентине Петровне, сделали ровно то, о чём просила ведьма: облетели окрестности и натаскали весь этот с виду бесполезный хлам из мест особой силы.

Под едва уловимый шёпот заклинаний пламя свечей потянулось к стоящей у стола ведьме. Камешки, осколочки, деревяшки задрожали, поползли медленно, потом быстрее, быстрее, оставляя за собой грязные на белом следы.

Вскоре землистые помарки стали походить на штрихованный карандашный рисунок. Всё чётче прорисовывалась местность, река, прилипшая к правому берегу деревня, рваные границы леса, чёткие контуры полей, лужицы озёр.

Когда набросок был готов и всё замерло, ведьма собрала мусор со скатерти и сложила в каменную ступу. Удивительно, но под нажимом пестика и камни, и проволока, и стекло перетирались в мелкую серую пыль. Этой пылью ведьма стала посыпать скатерть. Оседая, пыль вырисовывала объёмные изображения тропинок, домов, дворов, деревьев. Получался настоящий макет деревни в масштабе, только живой. Кроны деревьев качались и рябь бежала по реке.

Ведьма засмотрелась на свою работу. Что-то подобное она уже делала на днях, вычисляя воришку, но теперь вышло нечто особенное. Смущало лишь пустое пятно на юго-западе от деревни.

— Почему мои птички облетают это место? — удивлённо повела ведьма бровью.

Сравнив участок на колдовской карте и на компьютерной, она удивилась ещё больше.

— Это же просто кладбище.

Вопреки народным суевериям, ведьма не считала кладбища опасными или страшными. Место, да, не из весёлых, а к человеку может привязаться какая-нибудь вредная сущность, если не соблюдать приличия. Например, к кладбищенскому вору. Но то же студенческое общежитие ведьма считала гораздо более опасным и жутким местом.

Доходила половина второго ночи. Ведьма прикинула, сколько ночей не спала по-человечески, широко зевнула и… Побросала в сумочку всё, что считала нужным, вышла на улицу и завела машину. Предчувствие неудержимо тянуло её прямо сейчас осмотреть то место, а своим предчувствиям ведьма привыкла доверять. И вообще, не должно быть на территории ведьмы никаких «тёмных мест».

Кладбище пребывало в запустении. Не было ограды, одни бетонные останки от неё да покосившиеся столбы ворот. Издалека заброшенный погост встречал высящимся в небо остовом часовни, обложенным гнилыми строительными лесами и густым бурьяном. Редкие могилы выглядели ухоженно, буквально единицы, прочие же давно заросли сорняками, и только памятники тут и там торчали из кустов, как из воды головы утопающих. Кое-де валялись фрагменты оградок. Их, видимо, разорили воры, чтобы сдать в металлолом.

— Паршиво, — цедила ведьма сквозь зубы, оглядывая разруху. — Ворот нет, забора нет, оградок нет. Это для ворюг заборы и ворота не преграда, а для покойников… За могилами никто не следит. Сколько же бедолаг разбрелось по округе?

Ведьма знала, что мёртвых состояние их могил заботило меньше всего. Но люди, ухаживая за местом погребения, проявляли заботу и любовь. Умершие чувствовали это, тем и успокаивались.

На кладбище пока царила относительная тишина, но по земле струился ощутимый холод не по погоде, а значит, бродили где-то здесь беспокойные тени, просто почуяв ведьму не спешили показываться.

Ведьма задрала голову и прислушалась:

— И ни одной птицы. Чего именно они боятся?

Холод усиливался. По ногам тянуло настоящим морозом. Ведьма понимала, что помимо унылых бродячих душ здесь обитает совершенно иная, невероятно сильная душа.

«Неужели, блуждающий огонек?» — с испугом и надеждой думала она.

Об огоньках ведьма знала немного, лишь то, что рассказывал много лет назад гостивший у них дома отцовский друг дядя Лёша — настоящий шаман родом из Якутии. Вместе с ведьминым отцом дядя Лёша учился в школе, вместе они служили в ракетных войсках, вместе начинали работать на большегрузах, но однажды дядя Лёша всё оставил и подался на родину продолжать семейные традиции.

С виду это был обычный усатый мужик с грубыми, сильными руками. И одевался он обычно, и ругался иногда нехорошими словами, и пил пиво шумными долгими глотками. Даже не скажешь, что какой-то шаман. А как он рассказывал! Совсем ещё маленькая Нина слушала рассказы дяди Лёши с замиранием сердца, не зная покуда, что и ей придётся столкнуться с потусторонним миром.

— С давних пор огоньков призывали, как хранителей кладбищ, — рассказывал шаман. — Великая честь и великая ответственность, такую ещё заслужить надо. Только над достойными проводили обряд. Так говорят старики, которые ещё что-то помнят из историй своего детства — во как давно это было. А спроси, хочет кто из них такой чести? Не найдёшь, все хотят по своей вере или безверию упокоиться. Огонёк-то безвольный, привязанный к своему кладбищу, кургану или склепу на вечные года. Следит за порядком, пугает расхитителей, гоняет лезущих в мир из загробия духов.

Обряды призыва давно уж забыты, и хорошо это и плохо. Хорошо, потому что это зло — обрекать на такое бедную душу. Огонёк не может забыться, помнит свою земную жизнь, а с годами разум у угасает, а потом огонёк и сам растворяется в мировом эфире. И каково той душе угасать? Наверное, старики так горюют, когда впадают в слабоумие и пока ещё могут это понимать. А пока он развеется, таких натворит дел! На людей бросаться начнёт, обезумев, или наоборот, совсем забросит кладбище и будет там бардак среди умерших. А если сам вырвется с кладбища? Страшно подумать!

А плохо то, потому как мы теперь не знаем, как упокоить огоньки. Старые шаманы-то могли отправить огонька к сородичам в загробный мир, могли даже своей силой подкормить, чтобы тот с ума не сходил. Случалось даже, какой-нибудь жадный шаман подменял огонёк чужой душой. Придёт к нему тайком родственник той души, принесёт полбарана: «Ты уж, могучий, упокой нашего близкого, подмени». Он и подменит новым умершим.

Ещё ведьмы могли поймать огонька и в животное его обернуть. Фамильяр получался. Ох, сильные были фамильяры, только злые и своенравные. А кому нравится, когда его пленяют? Что глазками хлопаешь? Душа — она такая, её хоть куда запихать можно…

Но нет, нет, варварство всё это самое настоящее! Есть же другие способы угомонить этих самых неупокоенных, нежели огоньков призывать. Для такой работы мы — шаманы, колдуны и ведьмы и нужны. А для воров — милиция. А души нельзя запрягать, как коней. Не нам решать их посмертную участь.

Маленькой Нине до слёз было жалко бедные души, которые могли просто перестать существовать.

Бело-жёлтый шар с неоновыми ломанными прожилками, похожими на молнии, метался среди покосившихся оградок, гонялся за блуждающими силуэтами, прошивал их насквозь, но те его даже не замечали.

Ведьма сжала в руках янтарные чётки на посеребрённой нити, чтобы защититься в случае чего.

— Шаманка… — скорее ощутила, а не услышала она прямо в голове.

Огонёк дрожал в воздухе. Ведьма сделала шаг назад. Огонёк приблизился. Она шагнула снова. Огонёк сорвался с места и бросился к ней!

Ведьма вскинула руку с чётками, нашёптывая слова оберега и сделала широкий взмах. Следуя за рукой, огонёк по крутой дуге облетел девушку и пропал где-то в зарослях у дальних могил.

Руку сковал нестерпимый холод, будто она по локоть оказалась в проруби. Пусть и проходил холод почти мгновенно, испытать такое снова не хотелось. Пока огонёк не вернулся, ведьма побежала с кладбища к машине. Драться с блуждающим огоньком — лишь зря причинять ему страдания.

— Шаманка… — снова влез в голову тихий голос.

Прозевавшая атаку, ведьма припала на колено. На миг показалось, что все органы грудной клетки заменили глыбой льда.

«От этого не умрёшь, от этого не умрешь», — убеждала себя она.

— Лучше бы кладбищенских воров так гонял! — крикнула ведьма и широким взмахом руки отправила огонёк в новый полёт.

И правда, как допустил огонёк такое обращение с захоронением? Вообще, откуда он взялся? Кладбище-то не языческое.

Внедорожник завёлся с пол-оборота. Ведьма насколько возможно быстро ехала по извилистой грунтовой дороге. Полёт огонька быстротой не отличался, но было у него преимущество — он срезал углы.

— Вот, что значит ни ворот, ни забора на кладбище — хоть кто может выбраться, — ворчала ведьма, опасно входя в поворот.

С приближением блуждающего огонька машина забарахлила: гасли фары и приборная панель, сбоил топливный насос и электромагнитный клапан. Ведьма заглушила двигатель и выскочила на дорогу, не доехав до дома несколько улиц.

— Ты или машину мне угробишь, или домой ко мне припрёшься, а я пока не жду гостей и ремонт не планирую, — говорила ведьма, не выпуская светящийся шар виду.

Она подпустила огонёк поближе, зашвырнула его в кусты и, не особенно торопясь, побежала в чащу. На бегу откупорила флакон с полынным настоем, набрала жидкость в рот и стала тщательно полоскать.

— Шаманка… помоги…

«Помогу, помогу, обязательно, только разберусь как», - мысленно пообещала ведьма.

Отмахиваясь чётками, ведьма выбежала на полянку размером с комнату в её доме. Она выплюнула настой на землю — на земле зашипело, повалил пар.

— Поищи пока тут, потерянная душа, а я подумаю, — сказала ведьма и, пригибаясь, скрылась в чаще.

Блуждающий огонёк метался, не в силах вырваться из образовавшегося тумана, а ведьма гадала, что он натворит, когда чары спадут.

«Надо дом посильнее заколдовать», — решила она.

* * *

Дети ни в какую признавались в творимых ими безобразиях, потому что никаких безобразий они не творили. Но родители не верили детям. В самом деле, кто ещё мог проворачивать такие ловкие кражи, если не малышня?

— Как партизаны молчат, — злились взрослые на своих чад.

В ход шли уговоры, манипуляции, хитрости, обещания, угрозы, затрещины, но всё оканчивалось только детской истерикой и слезами обиды.

Даже у сдержанных родителей Максима и Оли закончилось терпение после того, как Оля стала утверждать, что светящийся огонёк разбил старый стеклянный будильник и чуть не сломал телевизор.

— Наслушалась бабок и сочиняет, — качал головой глава семейства, с укоризной глядя на дочь.

А спокойная мама даже раскричалась, что случалось крайне редко:

— Расколотила вещь и огоньков выдумывает! Правы бабы — много мы с отцом вам дали свободы!

И тем не менее взрослые больше и больше склонялись к тому, что дети не врут. Но неужели в этом случае нужно всерьёз принять версию с Олиным огоньком? Или, того лучше, поверить в «пупырей с барабашками», которых якобы наслала на деревню ведьма? Ходили и такие версии.

Пока родители безуспешно тянули из своих детей признание, отравляя им жизнь, сами дети пытались докопаться до истины. И тоже с нулевым результатом.

— Кто у нас главные подозреваемые? — деловито спрашивал Макс, когда человек десять мальчишек и девчонок собрались у старого причала.

Ребята ухмылялись и хихикали. Максим после случая с курами и их с Олей «расследования», кажется, возомнил себя детективом. Впрочем, вопрос имел место.

Валерку, Максима, Олю и Нину, как и остальных присутствующих, общим обсуждением оправдали.

— По традиции виновен Пятак, — сказал Даня, рыжий парнишка тринадцати лет, и засмеялся. Засмеялись и другие.

Но Пятак если крал, то крал что-нибудь полезное, что можно быстро пропить и за что много не дадут — и пинков и тюрьмы. Пожалуй, бритву, часы и тормозные колодки пропить можно, а как быть с остальным? Например, со скалкой, старой сковородой, граблями и стоптанным шлёпанцем Семёныча?

— Да дед сам по пьяни потерял, — предположил Валерка то, что могло быть правдой.

— А я говорю, это огонёк, — в который раз вклинилась Оля.

На неё стали цыкать и потребовали не возникать, когда «взрослые разговаривают». Кто-то из девочек дал Оле леденец на палочке, и она замолчала.

Получалась странная штука: подозреваемые «отлетали» (так выражался Максим) один за одним, пока их совсем не осталось. И выходило, что никто не виноват, а вещи пропадают.

Не будь Максим так увлечён ролью детектива, он кое-что бы заметил. А именно: когда Олю не не принимали в расчёт, она куксилась, сопела и капризничала. Теперь же девочка спокойно грызла леденец и задумчиво глядела на волнистую водяную гладь, на которой сверкала золотистая закатная дорожка.

Ночью, изо всех сил стараясь не уснуть, Оля размышляла о том, как неудобно устроен человек. Если нужно спать, то можно часами лежать с закрытыми глазами и всё равно не уснуть, но только решишь не засыпать хоть какое-то время, как сон нестерпимо одолевает тебя.

— Всё равно дождусь, — еле двигая губами шептала Оля. — А не придёт, я и завтра спать не буду.

В прошлый раз шарик появился днём. Едва заметный, дрожащий, бело-жёлтый с сияющими синим цветом прожилками. Замигал телевизор, затарахтел холодильник, захрипело радио. Шарик метнулся по комнате, накрыл старый стеклянный будильник и потащил его через зал. Часы проплывали мимо Оли, словно окутанные облаком.

Девочке стало до онемения страшно. Но она так любила эти часики! Играя с ними, Оля представляла, что корпус сделан из горного хрусталя. Мама очень восхищалась именно горным хрусталём. А стрелки циферблат из чернового золота — ей просто нравилось это выражение.

— А ну, отдай! — пискнула Оля, набравшись храбрости.

И шарик испугался. Он бросил будильник и тот со звоном разлетелся, ударившись об пол. Вытеснив страх, девочку захватило горе. Разбились любимые часики, которые, если поставить их на солнечное место, делали радугу. Оля горько заплакала.

Ругать за будильник её не стали, обещали даже починить его, как получится. Но вот в существование шарика не поверили и велели не выдумывать.

Рассуждая теперь, Оля поняла, что шарик был вовсе не страшный и не опасный, ведь её-то он не тронул, да и сам напугался. Вспомнила ещё, как незадолго до его появления стало… интересно в животе? Девочка не могла объяснить это сложное чувство, просто не знала нужных слов, а всё, что приходило в голову — это «внутренняя щекота». Такое же чувство появилось и теперь. Пока ещё слабое, далёкое, но именно оно давало девочке надежду на скорую встречу с огоньком.

Оля сидела в кровати, надеясь, что так уснуть не получится, но всё равно клевала носом. Тогда она стала поднимать руки и держать их вытянутыми над головой. Руки быстро затекали и противно кололи. Оля начала поднимать руки по одной по очереди. Стоило ей погрузиться в сон, как рука падала и она просыпалась.

Около часа ночи, когда Оля почти сдалась, за окном мелькнул холодный свет. Чуть не завизжав от радости, она выбралась из кровати и на цыпочках, чтобы не разбудить весь дом, пошла к коридору. Шар пролетел мимо, совсем такой же, как днём, только в темноте смотрелся ярче и красивее. Остановился. Крутнулся в воздухе И резко потом поплыл к выходу. Оля запрыгнула домашние тапочки и поспешила вдогонку.

Напрасно огонёк пытался уйти от неё. Она хорошо бегала и видела его свечение издалека, где бы он ни притаился.

Оля не боялась ходить по деревне в одиночку и постоянно бегала в магазин за всякой мелочью, но гулять по ночам ей раньше не доводилось. Во время погони ей было не до страха, а теперь, незаметно для себя оказавшись в лесной глуши, Оля ощутила укол ужаса. Смешно назвать это лесной глушью — рощица на окраине деревни, но девочка видела то, что видела: густой, мрачный лес вокруг и огонёк впереди.

Ноги сделались ватными. Девочка задрожала, на глаза навернулись слёзы, но тут ей на плечо легла тёплая, ласковая рука. Оля обернулась и увидела кудрявого парня, совсем взрослого, лет, наверное, пятнадцати.

— Оля, ты заблудилась? — спросил он добрым голосом.

— А ты меня знаешь? — удивилась девочка. Страх тут же отхлынул.

— Кто же тебя не знает?

— А тебя я не знаю.

— А меня никто не знает, — засмеялся парень и кивнул в сторону поляны. — Хочешь, познакомлю?

— С ним? — растерялась Оля и совсем забыла спросить, почему парня никто не знает.

— Да. Хочешь?

— Ну, он, наверное, не злой, — неуверенно сказала девочка.

— Совершенно не злой, — серьёзно подтвердил парень. Он взял Олю за ручку и мягко повлёк за собой.

Огонёк мелко дрожал в воздухе, переливался белым и жёлтым, неоновые прожилки пульсировали, ломались и сверкали.

— Ой! — вскрикнула девочка, наступив на что-то металлическое.

Это были маленькие грабли. Совершенно тупые и короткие, потому девочка не пропорола ногу и получила деревяшкой не в лоб, а лишь по колену. Она потёрла ушиб и огляделась. В свете, струящемся от огонька, валялись разбросанные по всей полянке пропавшие вещи.

— Ну вот, а они не верили! А я им докажу, только… — девочка поглядела на огонёк, мерцающий в нескольких метрах от неё, затем на улыбающегося парня. — Только вы меня до дому доведите, мне страшно.

Огонёк закружил вокруг девочки, будто сканируя её.

— Обычная… Видит… Нет та?… — услышала Оля в своей голове. — Та придёт за этой… Пусть спит… Спи…

* * *

С четырёх утра почти вся деревня стояла на ушах, по крайней мере, ближайшие кварталы. Разбуженный и похмельный участковый капитан полиции Кулишников Никита Игнатьевич приехал к Колпаковым на велосипеде. Это был полный стареющий мужчина, которому давно пора на пенсию. Многие справедливо полагали, что ему вовсе не стоило браться за работу в органах. Увы, даже если вызвать группу быстрого реагирования, в деревню всё равно явится Никита Игнатьевич.

После формальных вопросов к Наталье Фёдоровне и Александру Николаевичу — родителям Оли и Максима — капитан предположил, видимо, первое, что взбрело в голову:

— А может она, самое, в уборную пошла и уснула?

Лицо Натальи Фёдоровны вытянулось. Александр Николаевич сдержанно объяснил:

— У нас туалет в доме. И там мы уже смотрели.

Участковый поправил фуражку и живо заинтересовался:

— Слушай, Толя, а ты как яму рыл, сам или?…

— Игнатич, давай о ямах потом?

— Ах, что же я… — участковый виновато кивнул и взял под козырёк. — Надо теперь, самое, опросить население.

Попросив соседку Марину — ответственную и отзывчивую девушку — приглядеть за Максимом, чтобы никуда не удрал, супруги Колпаковы пошли вместе с участковым. Слишком важное это дело, чтобы доверять его одному лишь Кулишникову.

Только ушли родители, Макс кое-как вызвонил Валерку. Валерка сперва хотел послать друга подальше и поспать ещё, но когда услышал, в чём дело, бросился к нему огородами, едва одевшись. Благо, мать уехала на работу. Но при таких делах Валерка всё равно бы сбежал. Подумаешь — выдерут. Друг в беде!

Вскоре участковый, опрашивая соседей в довольно хаотичном порядке, добрался до Нининого дома. Нина легла спать около часа назад и чувствовала себя ужасно. Она ворожила третью ночь подряд, днём же читала в интернете, на сайтах, куда не попасть обычным людям, всё про блуждающие огоньки. И находила там удручающе мало. А встречаться без должной подготовки с огоньком ей больше не хотелось. Огонёк её не убьёт — она сама помрёт от истощения. Слишком уж древняя и могучая сила создавала на языческих кладбищах этих огоньков-хранителей.

Больше всего Нина хотела помочь духу, освободить его, позволив слиться с сонмом душ его предков. И так хотелось узнать о нём побольше, что называется, из первых рук!

Словом, Нина была совсем не рада визиту полицейского и решила, что односельчане наконец решили заявить на неё, непонятно, правда, за что.

— Господи, — выдохнула Нина, глядя то на участкового, то на Колпаковых, когда узнала, что случилось. — Я ничего не знаю, но…

— Ваш, самое, автомобиль? — указал участковый папкой на внедорожник.

— Мой, если надо, отвезу куда угодно, — сказала девушка.

Участковый кивнул и что-то записал в блокноте и спросил:

— Пройти позволите в дом, на минуточку.

— Вы думаете, я прячу дома ребёнка? — нахмурилась Нина, припоминая, не оставила ли она колдовских предметов на виду. Вроде, всё убрала. — Проходите, конечно.

— Да я, собственно, не хотел при родителях, — уже внутри сказал Никита Игнатьевич, — Как бы неуместно, но, — полицейский перешёл на интимный шёпот, — такой вот агрегат, как у вас, за сколько сейчас взять можно?

Поначалу Нина даже не поверила, что участковый спрашивает о машине. Уж очень дурацким казался вопрос в такой ситуации. Поняв, что служитель закона спрашивает именно про внедорожник, Нина посмотрела на него так, что на широком лбу полицейского выступил бисер.

— Действительно, неуместно, — сказала девушка, и участковый сам потом удивлялся, как ему удалось спокойно выйти из дома, а не выбежать оттуда на четвереньках.

У калитки полицейский оглянулся:

— Значит, Нина Вячеславовна, вы…

— Станиславовна, — поправила Нина.

— Да, — кивнул полицейский и обратился он уже к супругам Колпаковым: — Гражданка Травянская, самое, согласилась помочь…

— Троянская, — подсказала Нина. — Я могу помочь только машиной, но вы обращайтесь, пожалуйста. — Это она сказала конкретно бледным, как полотно супругам, глядящим почему-то в сторону реки. У Нины по спине пробежал мороз.

Когда родители Оли и Максима вместе с участковым ушли, Нина, постаралась забыть выражение их лиц.

Голова болела и кружилась, в глазах — словно плёнка, соображалось туго, ещё и тошнило периодически. Примерно так себя чувствовал сегодня и участковый.

— Потому что спать надо, спать, а не колдовать от заката до рассвета, — бормотала девушка, роясь в запасах трав.

Отыскав нужный порошок, она налила из термопота воды, бросила туда щепотку снадобья, кривясь от запаха, а лучше сказать от вони. Не все травы пахнут… травами. Мелкими частыми глотками Нина выпила горячее средство и на всякий случай склонилась над раковиной, подавляя рвотные позывы.

— Ох, какое гов… — прохрипела она и закашлялась, вытирая слёзы.

Но головная боль отступила. Зрение сделалось резче. Прибавилось сил. Зелье начинало работать. Нина знала, что если после этого не отдохнуть, придёт тяжёлая расплата. Интересно, как у них тут, в деревне, с неотложкой?

Нина взяла телефон и почти набрала номер Максима. Ей нужна была личная Олина вещь. Вдруг, бросив мобильник на стол, она достала из тумбы свой ежедневник. Там, зажатый между страниц лежал сложенный техникой оригами пёстрый тюльпан. Оля сделала его специально для Нины и даже раскрасила карандашами как попало. Что может быть более личным, чем такой искренний подарок?

Гадальные камни строили вокруг поделки мало что значащие фигуры. Магическая карта тоже ничего не могла показать, хотя от обилия колдовской энергии в воздухе волосы Нины приподнимались и шевелились змеями.

— Ничего, совсем ничего, — шептала она.

Одно Нина могла сказать точно — Оля жива. Как об этом сообщить родителям? «Я тут нагадала, что Оля не погибла, но где она, я не знаю». После недотёпы-участкового, которому на всё плевать, именно гадалки и не хватало Колпаковым.

Нина снова взяла телефон и теперь уже набрала Максима.

— Ниночка! — раздался в трубке дрожащий голос мальчика после второго гудка.

Нина собрала волю и сказала как можно спокойнее и увереннее:

— Тише, Макс, тише, всё будет хорошо. Ты один? Говорить можешь?

— Валерка тут и Маринка, говорить могу, — всхлипнул мальчик.

— Макс, сейчас ты мне расскажешь всё, что было перед исчезновением Оли. Даже то, что кажется неважным. Понял?

— Я понял.

Наперебой с Валеркой они вспоминали всякую чушь, от волнения срываясь на споры. Уходило драгоценное время, в любой момент домой вернуться домой Колпаковы, но Нина не перебивала и слушала.

— Пацаны, это точно всё? — спросила Нина, когда дети наконец замолчали. — Думайте, мои хорошие, что-то ещё было?

Услыхав про блуждающий огонёк, Нина едва сдержала нехорошее слово. Но, ничем себя не выдавая, девушка попрощалась с ребятами и попросила их быть умницами.

— Проснись! — властно сказала Нина.

За печью зашевелилось, загремело.

— Да что же это делается, честному домовому поспать не дают, — дурашливо принялся возмущаться дух.

— Ничего, выспишься за века, — осадила его Нина.

Уловив настроение хозяйки, домовой перестал паясничать и замолк.

— Скажи, домовичок, может огонёк ребёнка на себя подменить сам?

— Не силён я в этих вещах, деточка, но ты сама подумай, если бы мог…

— Ну да, вряд ли… Освободить огонька может только тот шаман, который создал его?

— Нет, деточка, только нужно такое колдовство, которого ты не ведаешь.

— А если бы я ведала, смогла бы? Или другой колдун или знахарь?

— Смогла бы и ты, и другой. Дело в цене.

— Спасибо, домовичок, — выдохнула Нина. — Не обессудь, что разбудила, отдыхай.

Нина спешно влезла в джинсы, из той же тумбы вынула наплечную кобуру с боевым пистолетом и нацепила её, прихватив с собой на всякий случай документы, накинула ветровку и выскочила во двор.

Снадобье наконец подействовало в полную силу. Казалось, сейчас Нина могла прошибить кулаком железобетонную стену. Очень опасное заблуждение. Теперь нужно особенно точно осознавать свои пределы возможного.

В заборе на видном месте Нина оставила бумажку с номером мобильного, приписав, что уехала на заправку. Она прыгнула в машину запустила мотор и, не прогревая, тронулась, прося у железного друга прощения.

То ли аура у блуждающего огонька была особенная, то ли память подводила Нину, но сразу отыскать нужное место она не смогла.

— Там я бросила машину, туда я побежала, — бормотала она, пытаясь сориентироваться.

Не самое удачное тут было место — на перекрёсток выходили окна нескольких домов, пока ещё закрытые ставнями, но закрытые ставни вовсе не означали, что за тобой не следят.

— Вот, есть! — воскликнула девушка, найдя след от своего ботинка.

Ещё раз оглядевшись, Нина погрузилась в чащу.

А через пять минут она чуть не расплакалась от облегчения: среди пропавших в деревне вещей на упругой подстилке из лапника как ни в чём не бывало спала Оля, живая и невредимая, и улыбалась во сне.

Нина порылась в сумочке. Куда чаще она использовала бродящий порошок и он постоянно кончался, зато сонного хватало с избытком. Нина тихо подкралась к девочке посыпала, ей на лицо совсем немного средства, и стала ждать, рассматривая хлам, натасканный огоньком.

Выходит, Оля заметила огонёк и пошла его выслеживать? Или дух нарочно привёл сюда девочку? Неужто нашёл того, кто исполнит поганый ритуал? Или дух или надеется на неё?

Нина расстегнула молнию ветровки и открыла клапан кобуры. Против духа пистолет не поможет, но как знать, с какой сволочью встретишься здесь. Нине никогда не приходилось стрелять в человека, а заиметь оружие советовала наставница, уверяя, что ведьме точно пригодится. В гадину, покусившуюся на ребёнка, она точно выстрелит. И наверняка её за это посадят.

Когда Нина уже представляла себе обстановку её будущей тюремной камеры, она почувствовала знакомый облизывающий щиколотки холод. Девушка коснулась своей голени — лёд. Потрогала Олины ножки — тёплые.

— Ну да, не пошла бы ты за огоньком, ощущай ты его, как ведьма, — вздохнула Нина.

Не убирая пистолет, девушка взяла в руки длинную вереницу янтарных бус — это посерьёзнее чёток, к тому же на днях она пропитала всеми составами, которых не выносят духи.

Блуждающий огонёк не заставил себя долго ждать.

— Стой! — ведьма вытянула бусы в левой руке. — Зачем украл девочку?

Огонёк замер между двух сосен, подрагивая и искрясь.

— Не крал… сама…

— И остальное само? — спросила Нина, угрожающе потряхивая бусами.

Огонёк первым бросился в атаку. Нина ловко парировала. Сбитый дух, прижатый к земле, истошно закричал. Как хорошо, что простые люди не могли этого слышать — у Нины даже зубы зазвенели от громкости этого вопля. Веки одурманенной Оли дёрнулись, но девочка не проснулась.

— Ты не справишься со мной, дух, — блефовала Нина, — и я не драться пришла! — сказала она чистую правду. — Зачем ты на меня напал тогда на кладбище? Помнишь?

Огонёк двинулся вперёд, но наткнулся на защитную стену оберега, воздвигнутую Ниной.

— Не понимаешь? — Нина убрала в кобуру ненужный пистолет и протянула огоньку свободную руку. — На, подкрепись немного.

Огонёк нерешительно дрогнул, но, почуяв колдовскую живительную силу, как голодный котёнок на соску набросился на ведьмину руку и стал насыщаться.

Нина держалась, сколько могла. Но долго продержится человек, сунувший руку в промышленную морозилку?

— Всё, хватит! — дёрнула она онемевшей рукой и пригрозила бусами.

Да уж, кормление огонька — сущая пытка, более того, действия бодрящего отвара оказалось явно маловато для такого.

— Ты не заманивал девочку в лес? — спросила Нина, пошатываясь.

— Я!… — затрясся огонёк. — Не хотел обижать. Только шаманка и девочка меня видели. Хотел забрать девочку, чтобы шаманка меня нашла.

— Я ведьма, а не шаманка. А вещи зачем воровал?

— Шаманка обманула, Ялата, посадила в туман, потом Ялат стал искать шаманку, но не смог, ум работал плохо. Я не мог найти твой дом в ауле и придумал таскать вещи, я знал, что шаманка найдёт. А девочка потом смогла видеть Ялата.

Дух разговаривал тяжело и странно. Нину сбивала с толку его манера говорить о себе и других сразу в двух лицах. Ещё проклятая усталость.

— Ясно, глотнул на кладбище каплю моей силы и стал хитрить. Дух, ты не смог бы меня найти, и я не шаманка. А там — давно не твоё кладбище и покойники не твои.

— Не мои. Раньше были мои, теперь не мои. Не слушают. Раньше было хорошо, потом пришли с рычащими железками, навалили земли, поставили кресты.

— Так и думала. Разровняли древнее кладбище и устроили новое. Как давно это было?

— Ялат не считает больше вёсен.

— Ну да, зачем бы? — усмехнулась Нина. — Послушай, если ты хочешь подменить себя душой девочки, то…

— Не делай так, шаманка! — закричал огонёк и бросился в бой.

Он успел зацепить Нину. Снова лютый холод, снова дикая ломота и ужас. Стиснув зубы, Нина взмахнула бусами раз, другой, третий, огонёк упал на землю. Бусы в руках превратились в путанный живой шар.

— Не трогай девочку, шаманка! Нельзя! Плохо! — Огонёк достаточно напитался от Нины сил, окреп и стал соображать намного лучше. Зато Нина еле держалась.

— Я не собиралась! — рычала в ответ Нина. — Я думала, ты хочешь её подменить!

— Нет! Ялат сам себя отдал за Тойзу! Не вреди девочке!

Дух несомненно испытывал страдания от пут, которыми обмотала его Нина, но переживал именно за девочку. Казалось бы, что ему какой-то ребёнок?

— Девочка — мой друг, я не хочу вредить ей и тебе тоже. Дух, я тебя сейчас отпущу, но в последний раз. Нападёшь снова — будет худо, — серьёзно пообещала Нина, понимая, что вряд ли сможет что-то сейчас сделать против блуждающего огонька.

Огонёк вздрогнул, шар в руках Нины тоже.

Нина распутала клубок. Блуждающий огонёк поднялся над землёй, но в бой уже не рвался.

— Вот и молодец, — выдохнула девушка. — Оля скоро придёт в себя, я просто перенесу её поближе к дороге, а барахло… Да плевала я, пусть сами ищут. Ты, дух, следуй за мной. Я приехала на белой машине… на белой железке. Приглашаю тебя к себе домой. Только близко к железке не подлетай, а то она из-за тебя ломается.

Когда сонная Оля, вся в земле, сухой траве, палых листьях и хвое топала по дороге к дому, протирая глаза, она ровным счётом ничего не помнила. Помнила только, что хотела дождаться светящийся шарик, и, кажется, дождалась. Как она оказалась на улице, девочка сказать бы не могла. И сейчас просто брела в полусне по знакомой тропинке домой. Её встретил истошный крик матери, которая уже мчалась дочери навстречу. Участковый, обрадованный тем, что дело можно не заводить, подхватил велосипед и убрался восвояси. Но Колпаковы ни на чём и не настаивали, они понимали, что участковый — давно бесполезный, перегоревший, одинокий стареющий мужик, всё строящий планы на будущее. Главное-то — вот она, Оля, живая и без единой царапины, только угваздалась вся.

Ничего не помнящую и не понимающую девочку принесли домой. Максим с рёвом бросился к родителям и сестре, но подкосились ноги, и он упал. Так и обнимал любимую сестрёнку, не поднимаясь с пола, пока совсем не успокоился. Рядом молча утирал слёзы верный друг Валерка.

— Типичный случай лунатизма, — сказал позже городской педиатр, когда Олю возили на приём. — Наблюдайте за девочкой, я вам обозначу меры, которые надо предпринять. Если будет повторяться, будем со специалистом подбирать режим сна и прочее. И не бойтесь вы, это пустяки, к подростковому возрасту пройдёт.

Но сколько бы не следили родители за Олей, случаев лунатизма не повторялось. И светящийся шарик девочка забыть не могла.

— Оленька, ты просто убедила себя, что шарик существует, вот он тебе и приснился, — убеждали родители. — Будешь о нём думать — снова приснится.

Но Оле почему-то казалось, шарика ей больше не видать.

* * *

Лишь только Нина привела домой блуждающий огонёк, его тут же взял в оборот домовой. Вся техника разом отказалась работать, компьютер даже не пытался включаться, потому подсказывал теперь Нине не могучий интернет, а не менее могучий домовой.

Нина готовила ритуал. Не самый, надо сказать, приятный. Для него нужен был клок шерсти мёртвого животного, причём лишь кошки или собаки — другое не годилось.

Вороны без труда нашли где-то на окраине деревни подходящую падаль и надрали шерсти. Нина брезгливо взяла полиэтиленовым мешочком омерзительный клок и убрала пока что с глаз долой. А потом проспала до вечера.

С наступлением сумерек, ведьма расчертила круг мелом на полу, зажгла в центре четыре свечи и между ними вытряхнула комок слипшейся шерсти.

— Дух, — властно позвала она, — войди в круг. Не бойся, я дам тебе выбор.

Из-под пола вынырнул блуждающий огонёк и замер в центре круга как раз между свечами. В углу комнаты виднелась шевелящаяся куча пыли, очертаниями напоминающая человечка ростом не выше табуретки.

— Ялат — это твоё имя при жизни, а Тойзу — это кто? — спросила ведьма, сидя на коленях перед кругом.

— Тойзу — невеста Ялата, Ялат и Тойзу одного племени, — рассказывал дух, и в голосе слышалось волнение. — Тойзу красивая, но больная, но Ялат всё равно хотел Тойзу. Смеялись. Ялат дрался и доказывал своё право. Тойзу не дождалась двенадцатой весны и её не стало. Дед Тойзу, шаман, горевал и сделал плохое — Тойзу стала огоньком. Я… я просил шамана отпустить Тойзу и предлагал себя. Он не хотел. Но Ялат был пастухом, пас кобыл, он справился бы с покойниками лучше девчонки!

Ведьма слушала, прикрыв глаза. К манере духа изъясняться она уже привыкла.

— Ялат убежал из дома в горы, где жил дурной шаман. Он согласился, если Ялат угонит кобылу. Кобылы нашего племени лучшие. Я сделал так. Ялат убил себя, было почти не больно, и Тойзу ушла к отцу и бабке, а я стал пасти не кобыл, а духов.

— Сколько лет… вёсен ты встретил, Ялат? — тихо спросила ведьма.

— Тринадцать, — ответил шар.

По ведьминой щеке пробежала одинокая слеза.

Ветром по комнате прошёлся скорбный вздох домового.

— Я не смогу тебя кормить своими силами, — сказала, помолчав, ведьма. — Если ты хочешь сохранить разум и дожить… просуществовать до дня, когда я смогу тебя вернуть к твоим предкам и твоей Тойзу, ты примешь облик зверя и будешь мне служить. Нет! Будешь моим другом. В конце концов, — грустно усмехнулась ведьма, — должен ведь быть у меня фамильяр.

— А если я не захочу?

— Твоё право, — пожала ведьма плечами. — Но тогда ты будешь дожидаться свободы в заточении.

Она взмахнула рукой, свечи загорелись ярче, круг стал светиться и сужаться.

— Шаманка обманула, не дала выбор, — негодующе воскликнул огонёк — ну совсем мальчишка.

— Прости, — искренне казала ведьма, — но это и есть выбор. Я не могу тебя кормить своей силой, потому что мне не хватит её самой. Ваши шаманы делали как-то иначе или были намного сильнее меня. Но и не могу оставить всё так — ты потеряешь разум и снова наделаешь бед. И я не могу… Я могу, но не хочу запирать тебя в янтарной тюрьме, потому что ты будешь страдать. Но сделаю это, если придётся ради твоего блага. Я прошу ещё раз — будь моим другом.

Долго дрожал в центре круга блуждающий огонёк. Что оставалось ему? Старого кладбища больше нет, там теперь бродили чужие души, которые даже не замечали его.

— Каким зверем станет Ялат? — с надеждой спросил огонёк.

Ведьма смутилась и неловко улыбнулась, разглядывая шерсть:

— Знаешь, вороны мне не сказали, кошка то была или собака. Кем-то из них.

— Лучше бы конём, — вздохнул призрачный мальчишка.

— Найти дохлую кобылу в наше время сложновато, — хохотнул домовой.

— Да и не годится она, — добавила ведьма.

— Ялат согласен, шаманка, только не обмани, — сказал тихо огонёк.

— Слово ведьмы.

Завеса между мирами крайне тонка, видеть через неё могут лишь немногие. Если бы могли, то сельчане в этот вечер увидели бы ярчайшую вспышку в бывшем доме Валентины Петровны Казначеевой. Будто взорвалась световая граната, только без шума. А через несколько дней у Нины появился шикарный, черный с белой грудкой, белыми «сапожками» усатый кот.

— Приблудился, — отвечала Нина, если кто-то спрашивал о питомце.

Загадочные кражи в деревне прекратились, продолжились только самые обычные.

А вскоре плотник, искавший подходящий ствол в рощице, набрёл на полянку, заваленную пропавшими вещами.