Бумажный автомобиль

Свет ослепил его, и он машинально прислонил ладонь к голове, пытаясь прикрыть глаза от жгучего солнца.

Он стоял на небольшой зелёной поляне, и короткая, только что подстриженная трава слегка колосилась под лёгким ветром. Каждый стебель казался неестественно ярким, а запах свежести и земли кружил голову, напоминая о чём-то давно забытом.

Где-то вдалеке раздавались звуки радио — обрывки слов, обрывки мелодии, словно кто-то крутил ручку настройки, но так и не смог поймать волну. Голоса и музыка тонули в гуле, будто доносились из-под толстого слоя воды. И чем пристальнее он вслушивался, тем больше звуки напоминали не радиопередачу, а чьи-то сдавленные крики, смех, плач — эфир ловил не станцию, а само время, разорванное на куски.

Ветер усилился, трава зашелестела громче, и на миг ему показалось, что он слышит своё имя. Обернулся — но вокруг никого не было. Только солнце, слепящее, как прожектор.

Перед ним стоял старый ржавый мангал из детства. Тот самый, на котором когда-то жарили шашлыки, смеялись, спорили о чём-то неважном. Его покоробленные бока хранили следы былых пиршеств — потёки жира, обгоревшие угли, царапины от шампуров. Казалось, если прикоснуться, он ещё будет тёплым, будто огонь погас всего минуту назад.

Он обернулся — дачный домик. Лето. Тишина.

Солнце грело серые доски веранды, в воздухе витал сладковатый запах перезревшей малины и сухой хвои. Ветер шевелил занавески в распахнутых окнах — те самые, в синий горошек, которые мама шила на старенькой машинке. Всё было так, как должно было быть.

Дачное умиротворение, которое когда-то казалось спасением от школьной суеты.

Но что-то было не так.

Он знал, где находится, но в голове крутилось что-то тревожное. Он не помнил вчерашний день. И что было позавчера. И за день до этого. Да что там — он даже не мог назвать год.

Время будто соскользнуло с оси, оставив его в этом месте, в этом мгновении, как забытую вещь на полке.

Будто его вырвали из реальности и поместили в картину, написанную по мотивам его же воспоминаний. Стоп-кадр из жизни, которая уже давно прошла.

Откуда-то донёсся смех — детский, звонкий. Он резко обернулся, но во дворе никого не было. Только маятник старых часов за окном качнулся в такт его внезапному страху.

Забор ограждал участок, но что было за ним — разглядеть не получалось. Белое марево поднималось вверх, как невидимая стена, плотная и непроницаемая. Если приглядеться, в дымке мерещились силуэты — то ли деревья, то ли люди, застывшие в ожидании. Но стоило сделать шаг ближе, и видение расплывалось, оставляя после себя лишь тихий шепот ветра.

Дверь в дом скрипнула, нехотя впуская гостя. Скрип этот был слишком знакомым — таким же, как в детстве, когда он возвращался с прогулки и боялся разбудить бабушку. Только сейчас за дверью не послышалось ни укоризненного вздоха, ни ласкового: «Ну наконец-то, я уже начала волноваться».

Всё было так, как он помнил, но… что-то было не так. Казалось, стрелки часов отмотали назад, только вот крутились не минуты — годы.

Он прошёлся по комнатам, касаясь пальцами пыльных поверхностей. Стол, заваленный старыми газетами. Ваза с засохшими полевыми цветами. Фотографии в рамках — лица улыбались ему с пожелтевшей бумаги, но их смех больше не звучал в памяти. Всё на месте.

Время текло странно — сумерки наступили внезапно, щёлкнув выключателем. Тени поползли по стенам, сливаясь в причудливые узоры, и воздух стал густым. Веки стали тяжёлыми, плечи согнулись под невидимой ношей. Кровать манила, мягкая, знакомая. Надо поспать. А завтра… завтра во всём разберёмся.

Он разделся, укутался в пуховое одеяло и закрыл глаза.

Свет пробивался сквозь шторы, разливаясь по комнате бледными золотистыми пятнами. Но разбудил его не он — а будильник. Резкий, назойливый, впивающийся в сознание. Привычным движением, не открывая глаз, он отключил один, но знал: через минуту зазвенит следующий. Всегда так. Пора вставать на работу.

Рутина. Встать. Почистить зубы. Душ. Одеться. Завтрак.

Он проделывал этот ритуал тысячи раз, и тело подчинялось автоматически, будто кто-то другой управлял им, а он лишь наблюдал со стороны. Вода в кране была ледяной, как всегда. Зубная паста — мятной, как всегда. Даже рубашка висела на том же месте, где провисела последние три года.

Но сегодня было слишком тихо. Время на часах замерло, но он не придал этому значения. Нужно двигаться дальше. Дверь открылась перед ним, и он шагнул.

Свет от фонаря неожиданно ослепил его, и он машинально прислонил ладонь к голове.

Фары режут темноту, превращая дорогу в тоннель из света и теней. Он прибавляет газ — двигатель рычит, как живое существо, а стрелка спидометра дрожит где-то за сотней. Город в этот час пуст, и это делает его другим: не скоплением улиц, а бесконечной трассой, где можно раствориться в скорости.

Неважно куда он ехал. Главным был не пункт назначения, а сам момент — когда время растягивается, как резина, и можно украсть у жизни ещё пять минут, ещё десять, ещё час.

Но теперь это воспоминание пронеслось также быстро, как и сотни других.

Боль, потихоньку окутавшая все его тело, отпускала.

Сталь скрипела, сдавленная гидравлическими ножницами. Покорёженный автомобиль напоминал теперь скомканный лист бумаги — капот втоптан в лобовое стекло, двери неестественно сложились вокруг сидений, а двигатель, тот самый ревущий зверь, что разгонял его до трёхсот, теперь торчал наружу, как вырванное сердце.

«Осторожнее! Он ещё там!» — кричал кто-то из спасателей.

Его тело, зажатое между рулём и креслом, не чувствовало боли. Только тепло — липкое, медленное, растекающееся по грудной клетке. Где-то рядом капал бензин, звонко ударяясь об асфальт.

«Сейчас вытащим, держись!»

Но он уже не здесь.

Мир дрогнул.

Резкий звук. Длинный, пронзительный гудок.

Больничный потолок плыл над ним, ослепительно белый. Запах антисептика.

Где-то рядом голоса, торопливые, но уже безнадёжные:

— Время?

— Десять минут сорок три секунды.

— Продолжать?

— Нет. Констатируем.

Тени склонились над ним. Но он уже не чувствовал тела. Только лёгкость.

Последнее, что он увидел — прямую зелёную линию на мониторе.

И Гудок.

Длинный.

Бесконечный.