Бушующее пламя

Сибуя впадала в вечерний транс. Улицы, распаренные дневным зноем, теперь пульсировали ритмичным биением неона и гулом бесчисленных голосов. Воздух был густым коктейлем из ароматов уличной еды, духов и выхлопных газов. В самом сердце этого хаоса, в клубе «Неон Дрим», готовился к рождению новый звук.

Для группы «Phoenix» этот вечер был не просто концертом. Первый раз, когда за их искусство платили, а не они сами, стиснув зубы, выкупали зал. В подвальной гримёрке, пропахшей старым деревом, пылью и сладковатым дымным одеколоном, царила творческая суматоха.

— Ёчи, телефон! — крикнул кто-то из угла, едва перекрывая гам.

— Я слышу! — бросила в ответ хозяйка аппарата, не отрываясь от зеркала.

Кончик языка Ёчико скользил по губам от концентрации. В зеркале её глаза, суженные до щелочек, следили за движением руки. Алая стрелка подводки ползла от уголка века, резкая и безжалостная, как лезвие. Мобильник на стуле продолжал свой назойливый танец. Отблески экрана играли на разбросанных гитарных медиаторах и пустых банках из-под энергетика.

— Да ответь ты уже тётушке! — Аяме на секунду оторвалась от своей миссии — она, высунув кончик языка, заливала лаком и без того немыслимый ирокез барабанщицы, превращая его в подобие застывшей лавы.

— Потом!

Ёчико резко набросила на плечи пиджак, увешанный десятками металлических цепей. Они звякнули, холодные и непослушные, и тут же с наслаждением вцепились в длинные пряди её волос, словно хищные лианы.

И тут мелодия звонка сменилась. Весёлый рингтон сменился на низкое, настойчивое гудение, похожее на сигнал тревоги. Ёчико тихо выругалась, одним движением сгребла со стола старую раскладушку и щелчком открыла её.

— Чего тебе? — голос сорвался на рык.

Голос в трубке был холодным и острым, будто лезвие, обёрнутое в бархат. Но сквозь эту мягкость проступала сталь. Даже через шипение динамика была слышна едва сдерживаемая ярость.

– Прекрати нервировать маму и быстро возвращайся домой.

— Отстань! Приду, когда приду!

Она швырнула телефон на стол так, что он захлопнулся и, перевернувшись, замер экраном вниз. Цепочки пиджака впились в волосы ещё больнее. Ёчико дёрнула за прядь, от боли на глаза навернулись слёзы, отчего мир поплыл в радужных бликах.

— Зря ты так с ним. — Тихо прозвучало рядом.

Аяме подошла сзади и её тонкие пальцы, привыкшие к капризам ткани и фурнитуры, принялись за работу. Медленно, без единого рывка, она освобождала шелковистые пряди.

— Это нормально — волноваться за своих родных, — костюмер отступила на шаг, окидывая Ёчико критическим, но одобрительным взглядом. Её творение было готово к выходу.

— Вот ты за меня волнуешься, — голос Ёчико дрогнул, но её глаза все также были полны ярости. — А они… они просто пытаются меня контролировать.

Не дав подруге ответить, она наскоро обняла её, чувствуя на щеке шершавую ткань рабочей жилетки Аяме, и выпорхнула за дверь. В коридоре уже слышался рокот толпы. Настало время Фениксу взлететь и сжечь всё на своём пути.

Кайто отложил телефон. Тихий щелчок по дереву стола прозвучал как выстрел в гробовой тишине его комнаты. Он устало провёл рукой по лицу, пальцы с силой вдавились в переносицу.

В дверь постучали.

— Сынок, ты смог дозвониться? — Голос матери, Юко-сан, был надтреснутым от волнения. В руке она сжимала свой телефон так, что побелели костяшки.

Кайто заставил уголки губ поползти вверх, сделал лицо расслабленным маской. Но мышцы не слушались, и улыбка вышла кривой, вымученной.

— Всё в порядке, мам. — Он сделал голос нарочито бодрым. — Она с девочками задержалась. Репетиция хора, у них там ответственное выступление.

Юко-сан кивнула, но тревога в её глазах не угасла. Она медленно закрыла дверь, оставив его одного.

Кайто повернулся к окну. Эта несносная девчонка… Она бесила хуже, чем камень в ботинке. И мама — такая хрупкая и добрая, — была последним человеком, который должен был из-за этого волноваться. Он сжал кулаки. Как только ему исполнится 21 год, помолвка будет расторгнута и более ничего не будет связывать их с ненавистной Ёчико.