Быстролап из Фелисбурга. Дело об изнанке

Один раз проспала — и понеслась. Вся жизнь вверх тормашками.

Всё началось с того, что мой будильник сломался, кофеварка тоже сломалась, ну и я вслед за ней. Не могу проснуться без кофе.

Дальше — больше. На лестнице в подземку чуть не сбила с ног невысокую кошку — та аж сумку уронила. В последний момент я подхватила женщину, помогла поднять сумку. И лишь после этого наконец рассмотрела свою невольную жертву.

Длинный, до пят, синий балахон изукрашен золотыми узорами‑колечками. На руках — массивные браслеты, в ушах — столь же большие серьги‑колечки. Всё это выдавало в ней то ли путешественницу, то ли просто любительницу восточных нарядов. И ещё этот её тюрбан на голове…

— Ой, простите, — произнесла я, подавая сумку. — Я такая рассеянная, когда тороплюсь…

— Ничего‑ничего, — ответила кошка. — Я нормально.

В её голосе слышался неместный акцент, хотя больше всего она была похожа на обычную городскую кошку‑фелис. Однако палевый окрас шерсти и характерные полоски на бровях выдавали происхождение от старших кошачьих родов.

— Ничего страшного, — продолжила женщина. — Я сама виновата.

— Ну и прекрасно, — ответила я и навострила ноги к поезду, но уйти мне не дали: кошка продолжала держать меня за руку.

— Простите? — я в нетерпении дёрнула рукой.

— Считай уже простила, милая, — фелис сузила свои огромные жёлто‑зелёные глаза. Мне от этого взгляда стало немного не по себе.

Так мы простояли пару‑другую секунд. Всё это время — я слышала — прибывший на станцию поезд загружался пассажирами. А меня в их числе до сих пор не было!

— Освободите руку!

— Ах да, конечно!

Кошка встряхнулась, словно сбрасывая наваждение. Глаза её преобразились, вернулись в обычное состояние: огромные, глубокие — можно утонуть, — с большими, почти круглыми зрачками.

Тяжесть на руке исчезла.

— Иди, милая, иди, — произнесла женщина. — И помни: чистая рыжина хуже грязной. Худые намерения чисты, но порочны.

Я удивилась, но переспрашивать не стала. Поезд ждать не будет. Поправила на плече сумочку и бросилась к составу.

Я успела. Как и большинство жителей города, каталась вторым классом. Тут обычно теснее, но и вагонов для нас выделяют больше.

Состав тронулся. Мне улыбнулась удача в виде свободного места, и я с удовольствием присела. Что‑то дёрнуло записать сегодняшний случай с кошкой. Люблю интересные житейские сюжеты, из них получаются хорошие сценки перед объективами телекамер. А я тележурналист — и этим всё сказано.

Потянулась к сумочке за блокнотом, чтобы сделать зарисовку сегодняшнего забавного случая, и обомлела. Рука послушно провалилась внутрь — а я никогда не держу сумку открытой!

Так, поиск в мешанине нужного и ненужного. Ага, блокнот на месте. А чего нет? Ну да, конечно. Пропал кошелёк.

Воистину: хочешь неприятностей к вечеру — поговори с бродягой утром! Но я всё делаю быстрее. В моём случае от разговора с кошкой до неприятности прошло не больше минуты.

Вопреки моим ожиданиям, на конечной станции метро не было полицейского поста. Лишь один дежурный, который отправил меня в местное отделение.

К счастью, недалеко — добралась меньше чем за час. Как только заполнила все бумажки на первом этаже, меня направили к дежурному дознавателю.

Ожидание — ещё полчаса. Наконец из‑за двери послышался чей‑то голос:

— Идите сюда, ву́льпес!

Вульпес — это ко мне. Официально я кани́да‑ву́льпес. Не люблю это обращение, у нас на родине так не говорят. Но в политкорректном Фелисбурге приходится использовать только его.

Грузный и скучающий медведь, что стоял рядом и следил за мной, пригласил войти. Я метнулась к вожделенной двери, рывком открыла массивную створку, зашла внутрь и огляделась.

Книги и кино врут про «бурю и натиск» на рабочих местах крутых дознавателей. Здесь было тихо. Щёлкала пишущая машинка — так, будто её освоили час назад. Двое полицейских в форме шептались, перебирая документы под жёлтой настольной лампой. Рядом дознаватель в гражданском допрашивал здорового свина‑самокатчика — по виду курьер. Никакого гама. Всё чинно и спокойно. И это центральное отделение Фелисбурга.

Все сотрудники были волками, как и назначенный мне офицер. Хотя я понятия не имела, что полицейские могут выглядеть настолько… кхм, по‑домашнему.

Мохнатый свитер в сине‑салатовую полоску, такая же мохнатая синяя вязаная шапка с прорезями для ушей. По мне — уже слишком для сентября. Густая шевелюра дознавателя кучерявилась и в полнейшем беспорядке обильно вылезала из‑под головного убора, пробиваясь и через неровные, разлохмаченные из‑за частой стирки отверстия. В довершение всего — старая спортивная куртка на вешалке рядом с рабочим столом. Судя по фасону и затасканности — с распродажи пятилетней давности.

Сначала я просто сидела рядом и ждала, когда инспектор заговорит. Но он читал заявление. Причём делал это настолько тщательно, что мог бы изучить всю историю моей жизни, задумай я изложить её на бумаге.

Табличка на столе: Н. Ульфсон. И всё. Даже звания нет.

Н. Ульфсон оторвался от чтения, поднял на меня свой тяжёлый и внимательный взгляд. Я ожидала вопросов, но…

— Подождите минутку, — произнёс он всё тем же скучающим голосом, каким подозвал меня к своему рабочему месту. — Нужно сделать пару звонков.

Инспектор встал из‑за стола и, не говоря ни слова, вышел за дверь. Я дёрнулась было следом, но меня остановил давешний медведь. Здоровяк покачал головой. Я всё поняла и снова уселась.

От нечего делать начала считать папки на столе. Когда они кончились (я остановилась на сорок второй), стала пересчитывать папки на столах других инспекторов. Этим можно было заниматься до конца света.

Н. Ульфсон вернулся чуть раньше — минут через тридцать. Неспешным шагом прошёл к своему месту, уселся на скрипнувший стул (всё‑таки мужчина был не самого субтильного телосложения) и бросил мне что‑то по столу.

Я машинально схватила это «что‑то» — и остолбенела: это был мой кошелёк! Я вскочила с места, поблагодарила волка и уже направилась к двери, когда Н. Ульфсон крикнул вдогонку:

— А кто расписку будет заполнять?

— Расписку? — я остановилась и обернулась на следователя.

— Расписку, — кивнул тот и выложил из ящика стола стопку писчей бумаги. — Вместе с анкетой потерпевшего.

— Зачем?

— Так положено.

Я вернулась за стол, вытащила ручку из держателя и начала изводить бумагу. К счастью, у нас на работе тоже хватает бюрократии, поэтому с первым листом я справилась всего за две минуты. Начала второй, когда Н. Ульфсон подхватил исписанный с двух сторон документ и погрузился в чтение. Спустя несколько секунд инспектор породил непонятный булькающий звук.

— Вас на телевидении не учат политкорректности?

— В смысле? — не поняла я.

— В том смысле, что в официальных документах недопустимо использование обиходных выражений. Тем более способных стать поводом для иска по неуважению.

Я полностью потеряла нить разговора.

— Какое ещё неуважение? — спросила я.

Детектив вздохнул.

— В графе «происхождение» вы называете себя лисой. Если этот документ зарегистрируют, меня обвинят в неуважении ваших гражданских прав. Это ясно?

— Нет, — я честно ничего не понимала и отрицательно покрутила головой.

— Смотрите вот здесь. Видите? — Н. Ульфсон повернул лист ко мне и показал пальцем на место где‑то внизу документа. — Здесь я буду ставить своё имя, должность, личный номер и согласие со сказанным выше. Если подпишу, формально я назову вас лисой. Это понятно?

— Ну да, — кивнула я. — А что в этом не так?

— Да всё не так! — впервые поднял голос детектив. — С таким же успехом могу официально обозвать вас курятницей, остромордом или, простите, рыжей метёлкой. Перепишите.

Не успела я взорваться праведным гневом, как детектив поспешно добавил:

— Можете зачеркнуть и исправить. Здесь это можно. Но на обороте не советую — канцелярия может не принять.

Я с осоловевшим видом исправила совершенно нормальное «лиса» на канцелярское «канида‑вульпес». Ульфсон тем временем подсунул следующий лист. Я принялась заполнять. На это ушло ещё минут десять, и, наконец, я смогла покинуть эту обитель бюрократов.

Когда мы с провожатым медведем спускались по лестнице, я поинтересовалась у него, с чего бы это столько писанины.

— Таковы правила, сударыня, — улыбнулся медведь. — Не должно быть обращений граждан, не оформленных как следует.

— Понятно, — сказала я. — А того, кто меня ограбил, тоже по хорошо оформленным обращениям граждан взяли?

Медведь усмехнулся:

— Его нашли в подземке, на платформе. Ульфсон звонил в бюро находок метрополитена, а потом кошелек пневмопочтой сюда отправили. Это быстро и без бюрократии.

Я воздержалась от комментариев и покинула заведение со стойким желанием больше никогда не иметь дел с полицией. Тогда я ещё не знала, насколько сильно реальность разойдётся с моими хотелками.

***

Она не считала себя избранной. Талантливой — может быть. Насколько это вообще возможно для обычной кошки, промышляющей «магическими» ритуалами в чужом городе. Таланта хватило, чтобы стать той, к кому обращаются в по-настоящему сложных случаях. В итоге за двадцать лет она сколотила небольшую, но платёжеспособную аудиторию состоятельных клиентов.

Однако возраст берёт своё. К пятидесятилетию Абессинская подошла с разбитым здоровьем и в долгах, как в шелках. Репутация оставалась при ней, однако уставшие ждать своего сеанса клиенты разбежались. Последовала неизбежная в таком случае бедность. Кошачьи снадобья, необходимые для магических сеансов, дороги.

Когда на квартиру гадалки заглянул аж целый госсоветник, госпожа Абессинская не смогла сдержать радости. Ещё бы: желанный клиент — состоятельный, с чётким пониманием целей и задач, а главное, со щедро оплачиваемыми визитами.

Звали чиновника Хайде Зикенберг; он был членом Госсовета и пардом — то есть представлял обширную семью больших кошек Фелисбурга. Вчера утром госсоветник озадачил гадалку: надо было разузнать о какой‑то журналистке‑вульпес. И выдал Абессинской такую скудную информацию, что кошка взбунтовалась: невозможно что‑то узнать о человеке, владея столь малым количеством сведений о нём!

Пард сказал, что на этот раз никаких ритуалов не нужно. Достаточно просто коснуться вульпес, на несколько секунд войти в транс и считать её недавнее прошлое. За выполнение задания Хайде Зикенберг пожаловал ей полугодовой доход.

Казалось бы, счастье! Но госпожа Абессинская осторожничала. Госсовет — не та организация, что слезет с шеи, однажды туда забравшись. Поэтому кошка подстраховалась и на случай неожиданностей подбросила девушке в сумку свою фирменную визитку. Мало ли что… В случае чего можно будет предметно поговорить, объяснить ситуацию и снять с себя подозрения, если они возникнут. С годами приходит определённая дальновидность.

Гадалка возвращалась с кухни в комнату, когда в дверь позвонили. Абессинская удивилась: гостей она не ждала. Вышла в прихожую, привычно глянула в глазок. Там стоял неизвестный пард. Он заметил, что хозяйка смотрит, поднял и показал удостоверение госсоветника. Кошка открыла дверь.

— Здравствуйте, — произнесла кошка. — Вы от Зикенберга?

Это был единственный член Госсовета, с которым она была знакома, поэтому предположила, что гость от него.

— Да, — произнёс стоящий на пороге пард.

Затем неуловимым движением достал небольшой баллон с распылителем и пшикнул кошке в лицо. Абессинская даже не успела удивиться — ноги подкосились. Гадалка рухнула бы, подхвати пард её под руки.

Не мешкая, он отнёс её в комнату, положил на кровать, затем сноровисто достал из кармана заполненный шприц и воткнул иглу в и без того исколотую вену кошки, нажал на поршень. После отвернулся от неподвижного тела и прошёл в угол спальни. Судя по движениям, гость знал, что искать. Из нижнего ящика комода он достал блестящий металлический контейнер, вынул оттуда точно такой же шприц, а также марлевый тампон, иглу и большую, запечатанную пробковой заглушкой ампулу. Проткнул иглой пробку, насадил шприц и откачал из ампулы половину объёма. Затем ввёл кошке препарат. Аккуратно вынул иглу, накрыл ранку тампоном, согнул руку в локте и оставил кошку на кровати. Свой шприц и иглу из ампулы аккуратно положил в небольшую латунную коробочку и убрал в карман. Шприц из металлического ящика бросил рядом с кроватью.

После подошёл к окну, распахнул створки настежь, впуская в комнату свежий ветер. Вышел из квартиры и уже на лестнице снял резиновые перчатки и каучуковые галоши с ботинок. С ними в руках он и покинул дом.

Если бы кто-то смог заглянуть в квартиру, он увидел бы, как в спальне буквально из ниоткуда появился высоченный, лысый, морщинистый кот, окинул взглядом хозяйку, после чего спокойно подошёл к домашнему фону. Снял трубку и попросил оператора принять текстовое сообщение. А потом отошёл в затемнённый угол и растворился в темноте.

***

Я вышла из полицейского управления и призадумалась — как лучше добраться домой? До ближайшей станции метро — полчаса пешком, если никуда не спешить. Я решила прогуляться. Тем более погода позволяла. Немного парило, как перед дождём. Я глянула на небо — никаких признаков непогоды. Светло‑прозрачная осенняя голубизна.

Думая обо всём и ни о чём конкретно, я прошла два или три квартала. До метро оставалось ещё столько же. Вдруг пискнул часофон — мой дорогущий аппарат, совмещающий хронометр с приёмником сообщений. Я удивилась: с работы я отпросилась ещё из полиции, выходные не начались — кто бы это мог отправить сообщение?

Я вытащила из кармана курточки латунную кругляшку своего «Ники‑тики‑таки». Откинула крышку и глянула на циферблат. Начало второго. Для весточки из родного Вульпинска слишком поздно — мама или сестрёнка отправляют сообщения с почты, а она в пятницу закрывается в полдень.

Я открыла вторую крышку — под часовым блоком.

Буковки на барабанчиках составляли такое сообщение:

ДОЛЖНА ВАС ВИДЕТЬ · БЫСТРЕЕ НЕ УВЕРЕНА ЧТО УСПЕЮ ВСТРЕТИТЬ · АДРЕС ВАШЕЙ СУМКЕ

Я дважды перечитала, но никак не могла понять, как у моей сумки может быть адрес. Потом стукнула себя по лбу: конечно, просто опущен предлог «в» — словно отправили не телетекст на часофон, а старую добрую телеграмму, где платишь за каждое слово.

Я нажала кнопку сброса и обнулила барабанчики. Устройство, словно почуяв свободу, снова радостно тренькнуло. Я уставилась на безобидный «Ники‑тики‑таки» как на нечто смертоносное.

БЫСТРЕЕ ИНАЧ БУДЕТ ПОЗДНО · ВИЗИТКА ВАШЕЙ СУМКЕ

И снова без подписи и без предлога. Жаль, что через часофон не отправишь сообщение в ответ! А то бы я спросила, кому это я так понадобилась.

Но что же у меня в сумке и при чём тут визитка?

Стоп!

Я решительно перевернула сумочку, и всё её содержимое с шумом вывалилось на тротуар. Немногочисленные прохожие с интересом посмотрели в мою сторону — такое и по ТВ нечасто увидишь. Впрочем, мне до них дела не было. Я разгребла кучу нужных (ну и не очень нужных, а местами совсем ненужных) вещей и нашла искомое: чёрная карточка с тиснением. Одна сторона картона была пуста, но на второй блестела надпись серебром:

Г-жа Абессинская

Наследственная прорицательница

Ворожея, магистр тайных знаний

Ул. Вешних ручьёв, д. 13, кв. 69

Я смахнула вещи обратно в сумочку, кинула часофон в карман куртки. К счастью, я знала, где улица Вешних ручьёв. Ехать туда — не ближний свет, зато по прямой ветке подземки, а затем всего пять минут на электробусе.

Скатаюсь, ничего со мной не случится.

Улица Вешних ручьёв расположена в промышленной части города, на востоке. Я добралась чуть дольше, чем за час, и всё это время думала, зачем могла понадобиться гадалке‑прорицательнице. Ладно, сейчас спрошу.

Я подошла к входной двери дома по указанному адресу и потянула за ручку. Вошла в подъезд, нашла список квартир. Из него следовало, что гадалка живёт на втором этаже. Поднялась, увидела дверь с латунной табличкой «69» и позвонила.

Нет ответа.

Повинуясь интуиции, аккуратно взялась за ручку и потянула. К моему удивлению, дверь легко открылась.

Я зашла в прихожую, прикрыла за собой створку и огляделась.

Небольшая двухкомнатная квартира. Сразу из прихожей — проходы в комнаты, а также небольшой коридор в кухню. По пути — туалет и ванная. Квартира обставлена прилично и со вкусом: стены завешаны гобеленами на египетскую тему, потолок скрыт навесными тканями, превращающими помещение в большой, неправильной формы шатёр. Все двери из тёмного полированного дерева: глухие, без стекла или украшений. Справа от входной — вешалка для одежды, калошница и держатель для зонтов.

— Госпожа Абессинская! — подала я голос. — Это я, Роксана Быстролап. Вы просили меня зайти. Я тут.

Молчание.

Полы застелены утоптанными ковровыми дорожками. Судя по состоянию, их не выбивали с момента укладки. Не разуваясь, я прошла в ближайшую комнату.

Вся комната утопала в темноте, но вместе с тем переливалась красками. Десятки, если не сотни, светильников таинственно мерцали, наполняя помещение оттенками фиолетового: от темно‑розового до глубочайшего, почти синего, пурпурного. Каких фонариков тут не было! Маленькие и большие, квадратные и круглые, многоугольные и плоские; металлические, стеклянные и керамические; на подставке и без, висящие на стене и подвешенные к потолку, стоящие на полках и даже на полу.

Стены комнаты были драпированы тёмно‑синим бархатом с нашитыми на нём мистическими символами: от знаков Зодиака до древних скандинавских рун и египетских иероглифов. Некоторые из них таинственно блестели, а другие, наоборот, жадно поглощали свет, превращаясь в провалы во тьму.

Массивный деревянный стол посередине оказался идеально круглым. Его столешница, размеченная на секторы, в центре несла многоугольную звезду. Её лучи испещрены тысячами всяких «тайных символов».

Всё, что нужно для работы шарлатана. Вот только «наследственной прорицательницы, ворожеи и магистра тайных наук» в комнате не оказалось.

Я аккуратно отступила назад, вышла за дверь и закрыла створку.

Ещё раз позвав госпожу Абессинскую и не услышав ответа, продолжила розыск хозяйки. Осмотрев ванную, кухню‑гостиную и коридор — и не найдя решительно ничего интересного, — я приоткрыла последнюю дверь.

И чуть было не вскрикнула.

Гадалка лежала в кровати в совершенно неестественной для кошек позе — распластавшись навзничь, чуть на боку, сверля потолок застывшим взором широко открытых глаз. Тёмно‑синий халатик хозяйки сбился, оставляя неприкрытыми ноги от бёдер. Левая рука госпожи Абессинской безвольно свешивалась с кровати, к локтевому сгибу прилип окровавленный тампон. Возле головы на подушке лежала трубка домашнего фона — витой провод змеился по кровати, прыгал на пол, пересекал комнату и уходил в розетку на стене. У меня тоже есть такая: я подключаю к ней часофон для подзарядки. Но хозяйка этого дома дорогими игрушками не пользовалась и говорила с обычной трубки.

Рядом с кроватью, сверкая полированными боками, лежал медицинский шприц с окровавленной иглой. Пустой. По всему выходило, что Абессинская что‑то вколола себе, после чего так и не проснулась. Точнее, уснула в попытках позвать на помощь? Но зачем тогда отправлять мне недешёвые телесообщения, если можно бесплатно вызвать скорую? Или она сделала и то и другое, а я оказалась быстрее медиков?

Совершенно исключено! Я некоторое время стажировалась медсестрой на станции скорой помощи и с уверенностью могу сказать: уж что‑что, а медслужба в нашем городе работает оперативно.

Я на мысках подошла к кровати и заглянула в лицо гадалки. Жизни на нём не было ни на грамм. Нет, это не для меня. Хватит с меня таинственных дел. Не хочу иметь с этим ничего общего. А с медиками, если они всё‑таки выехали и вот‑вот приедут по вызову, — тем более.

Я медленно отступила от бездыханной фигуры и чуть не подвернула лодыжку, наступив на шприц. Хорошо ещё не раздавила! Нет, с меня хватит! Я вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь, а потом развернулась и что есть духу рванула прочь из квартиры. Вихрем слетела по лестнице вниз, отчаянно дёрнула дверь подъезда — заперто! Ещё раз, сильнее — чуть не вывихнула руку: створка в другую сторону! Толкнув дверь всем телом, я буквально вывалилась на улицу… чтобы столкнуться с дородным городовым.

Я отскочила от пуза, как мячик, а удар выбил из груди остатки воздуха. Задохнулась и начала оседать на землю. Городовой аккуратно подхватил меня и поставил на ноги. Участливо похлопал по спине, чтобы дыхание восстановилось.

— Поаккуратнее, гражданка, — произнёс полицейский.

— Простите, я… я… я…

Я почти придумала себе легенду, почему мне нужно отсюда быстро‑быстро убраться, но тут всё обломалось. За плечом полицейского пса маячила знакомая синяя шапка.

Владелец головного убора решительно выступил вперёд, подвинув полицейского в сторону.

— Что вы тут забыли, Быстролап? — произнёс Н. Ульфсон вместо приветствия.