Цех

Шортпариж не приехал.

Беловьянск, или «Крыльцо Урала» – как давным-давно выразился один из местных лириков – до последнего оставался точкой на линии мартовского турне. Маршрут перестроили по чисто бюрократическим причинам, имя которым – траблы с площадкой. Из Оренбурга группа махнула сразу в Челябинск, а оттуда вообще неизвестно-куда. Деньги за билет, разумеется, бэк-ту-мама, но это было больно. До сир пор больно, несмотря на то, что прошло уже... сколько? Примерно полгода.

Впрочем, когда в обычном городском такси вдруг заиграет сингл «Страшно» – волей-неволей вспомнишь отменённый концерт. Вздохнёшь чуть громче обычного, покачаешься в такт залипающей ноте, и...

И водитель сменит радиоволну.

– Простите, а можно это... – Юля улыбнулась усталым глазам водителя в зеркале заднего вида. – Можно вернуть назад? Пожалуйста.

– Конечно! – водитель, в миг прикинувшись бодрячком, выполнил просьбу. – Всё бы в жизни так, а? Кнопочку – чпоньк! И назад вернулось.

Глубоко. Кто-то из одногруппчан – Миша Ермаков, кажется – называет это явление «внезапный ауф». Цитатка о жизни, вброшенная с целью реанимировать умирающий диалог, обычно его наоборот добивает. И вместо простой тишины наступает тишина библиотечная.

Потому и страшно. Потому и страшно.

До чего же лютое радио. Интересно, диджеи клип-то хоть видели?

– Н-да, реверс. – констатировал водитель. – Торопитесь? Сверну на Газопроводную?

– Давайте. – согласилась Юля.

Чёрный логан вырулил вправо – на какую-то козью тропу половецких времён – и ожидаемо почесался о землю брюхом. Фонари здесь то ли не работали, то ли вовсе отсутствовали – попробуй разгляди в такой темноте, под ливнем, осовелыми глазками после пяти пар.

Не погода, а потёкшая шариковая ручка. Сплошное чернильное пятно – а ещё ведь только начало ноября и нет даже семи вечера. Надо ли объяснять, что любой нормальный человек в такой ситуации пожелает телепортироваться поскорее в тёплую конуру, не жалея денег на такси?

Но такие, например, как Соня, душой живут не в Беловьянске, а в Беверли Хиллз. Вылетают с последней пары со словами «Юльча, пятница на дворе, го в Малибу!»

Даже смешно. На улице – скажем без сантиментов – нассано, всюду тьма, безнадёга и землистые лица, а тем временем в Малибу нон-стопом дрыгаются под «ТОП КЛУБНЯК 2019». Есть в этом что-то макабристическое. Вписон нечисти у Воланда.

Да и в целом, само место... как только этот Малибу не назывался. И «Парамаунт», и, прости Господи, «Вог». Вместе с названиями менялись владельцы и, соответственно, репутация. Сначала это был простой блядушник. Потом блядушник элитный. Затем – всё ещё элитный, но уже, вроде как, не блядушник. А теперь очень политкорректно – хороший клуб.

Но это как в детстве, с тем мальчиком из родного посёлка (городского типа!). Ты, уже повзрослевшая, приезжаешь на каникулы к бабушке, встречаешь его случайно у ДК «Молотобоец». Он теперь и сам как молотобоец с плаката, да и ты такая, что он шею себе свернёт, оглядываясь. Но очень скоро вы замечаете друг в друге эти едва уловимые штучки из детства, смутные мазки, что рисуют поверх вас всё тех же пиздюков. И как-то уже не то...

Поэтому – сорри, Сонь, я домой.

Айфон в кармане серебристого пуховика-дутика взбесился от пары уведомлений. Оба от соседки по съёмной квартире – Гиляны Ташибаевой. На неделю она уезжала к родителям в Вольшино и вернулась только сегодня.

Это было, на самом деле, одно сообщение, но настолько длинное, что Телега распилила его надвое. Юля бегло читала по диагонали:

«...ещё раз я на своей полке найду... под подушкой... вообще не заглядывала... три с половиной тыщи... блёстки и пробники... ты со своими контейнерами... волосы в сливе… шаболда белобрысая»

Вот не лень же было столько строчить. Зачем? С первых слов всё понятно. Вообще-то, согласно теории информации, самое точное сообщение – это сообщение минимальной длины.

Опираясь на теорию, Юля уверенно напечатала:

«Иди нахуй»

Вообще жаль, конечно. Когда всё успело так измениться? Год назад были прям подружки-бэстис: болтовня до немого языка, апероль, выставки, шоп-терапия.

А какую фотосессию устроили зимой! Называлась «coffee & milk». Брюнетка Гиля в белой балетной пачке, блондинка Юля в тотал-блэк. Немного командной работы, поиск рабочих сторон, взаимовыгодные ракурсы – и, как итог, полный Пинтерест. В унике все без исключения рукоплескали. Спрашивали, что за студия такая? Как такой свет получить? Дайте контакт организатора съёмки!

А это никакая не студия. Всё сами – на балконе, при самых простых кольцевых лампах, в окружении декора с Вольшинской барахолки...

Звук нового уведомления вернул Юлю в реальность вечернего такси. Кто там, опять Ташибаева?

Нет. Тиндер.

А конкретно – Глеб, 25. Внешне Глеб напоминал натурщика для героя «Гадкого Я», особенно на своих чёрно-белых, задумчивых фото в профиле. Он работал в местных новостях и удивительным образом сочетал в себе некую загадочность и занудство.

Беседы с Глебом походили на одностороннее интервью. Он постоянно выказывал заинтересованность и был хорошим слушателем – слишком хорошим, пожалуй. Настолько хорошим, что казалось, будто ему ничего больше и не требуется.

Поэтому общение, поначалу многообещающее, как-то незаметно соскользнуло в дружеское русло.

Сейчас Глеб, не утруждая себя оригинальностью, спросил «хей, ну как, где пропадаешь?»

Юля в умеренных подробностях описала всё: бестолковые пары, Сонькино предложение залететь в клуб, короткий срач с Гиляной.

«а чего в клуб не пошла?» – пришло от Глеба.

«Не захотела» – отмахнулась Юля, чувствуя, как от этой темы уже подташнивает.

Потом, сжалившись над ним, всё-таки добавила:

«Ничего не хочу в такую погоду. Ну и само место так себе. И вообще, я клубы не очень. Больше бары»

«пошли в бар тогда) прям сейчас)» – немедленно прилетел ответ.

Иногда Глеб обескураживал. Однажды он абсолютно прямо спросил «ты что, феминистка?» и в отместку получил абсолютно утвердительный ответ.

Это как спросить девушку «можно я тебя поцелую?». Даже если ты ей нравишься, она обязательно ответит тебе «нет», и виноват в этом будешь только ты сам, родной.

Просто некоторые ответы в жизни нужно получать иначе. Не с помощью вопросов.

Над сообщением Юля думала долго. Успели проехать и Дыбовский Пассаж, и новый парк на Яхновке, и «Сандэй», в котором она проработала два кошмарных месяца.

«Да блин, настроение не то. Давай как-нибудь в другой» – напечатала Юля.

Ответного тоже не было достаточно долго. Проехали новый корпус шара... то есть, Беловьянского Государственного гуманитарного университета имени Ханова, конечно. На радио теперь заиграли какие-то панки.

Глеб всё не писал, и Юля уже почти пожалела о своих словах – то есть, буквах. В «Rusty's» шикарная вишнёвая медовуха. В «Шесть-ноль-ноль» кайфовая музыка. А дома что? Дома одиноко. Гиляна перед зеркалом репетирует свою гневную тираду.

Совершенно не вовремя вспомнилась фамилия Глеба – Уваров. Вот фамилия, так фамилия... чего уж скрывать – шикарная. Никогда он, наверное, дважды её не повторял.

Другое дело – Юлия Станиславовна Никода. Нет, не «Никогда», а «Никода». Н-И-К-О-Д-А.

Мучение. Будто родители при рождении переоформили на тебя часть кредита, который ты вынуждена платить, пока не выйдешь замуж.

Но иногда бывает смешно. Автозамена, например, превращает приветливое «Юля Никода» в инфернальное «Бля, никогда».

Словом, за двадцать один год по отношению к фамилии выработалось что-то вроде Стокгольмского синдрома. Менять её наверняка будет жалко... да и никто не говорит о том, чтобы менять её сегодня. Можно просто выпить и поболтать. Можно, как делают эмансипированные женщины нового поколения, трахнуться «на здоровье».

Примечательно, что именно на этом мысленном этапе показался долгожданный ответ:

«слушай, Юль,

давай так) я понимаю, что между нами ничего не получится, и вообще, если быть честным, я тобой заинтересовался слегка с другой целью, прости что не признался в этом сразу.

короче, хочу тебе работу предложить, встреча будет, ну, полу-деловая) и я всё-таки настаиваю на сегодня, любой бар

что скажешь?»

Первым делом Юля напечатала с десяток отборных ругательств и в последний момент отложила телефон, едва их не отправив. Реакция совершенно нормальная: сомневаешься тут, достаточно ли деликатно отказала, позволяешь себе некоторые мысленные фривольности, примеряешь фамилию этого мудака, а он вот так. Кидает – кидает раньше, чем кинут его самого.

Но, разглядывая дождевые борозды на стекле, Юля ощущала, как эмоциональный шторм утихает, а интерес ко второй части сообщения, напротив, становится более явным. Ну разве Глеб не прав? С ним действительно бы ничего не вышло.

И насчёт работы он попал в яблочко. Работа нужна. Два унизительных месяца в «Сандэе» давно миновали, денег всё меньше, опция доить родителей не обсуждается. Где искать, что искать – неизвестно.

К тому же, Юля всегда наивно мечтала о таком: шаражкина контора, найденная нетворкингом через знакомых, договор на полставки, сытные сколько-то-там тысяч рублей в месяц за сидение на крутящемся стуле с девяти до шести. Разве может быть что-то лучше на период обучения?

И вообще, в том ли она положении, чтобы воротить нос? Она, которая два последних года постигает совершенно невнятную херню. Ничего толком не умеет – разве что, виртуозно закатывать глаза. Ну, допустим, ещё подбирать оригинальные, как супримы с Дыбовского Пассажа, метафоры.

Искренне надеясь, что Глеб не имел в виду эскорт в бедуинском гареме, Юля взглянула на часы и напечатала:

«Окей. Бар «Кураж». Только давай в девять, мне надо домой заскочить»

Реакция не заставила себя ждать:

«супер!!! буду к 9! обещаю ты оценишь, вакансия прям под тебя!»

«Потому и страшно» – в ответ написала Юля.