Целительные руки.

Chirurgus mente prius et oculus agat, quam armata manu (лат. Пусть хирург прежде действует умом и глазами, а затем – вооруженной (скальпелем) рукой. Довольно скоро весть о том, что в Третьей городской больнице появился хирург, который в буквальном смысле лечит руками, распространилась повсеместно, а вскоре появились и перебежчики от наших превеликих светил медицины, желающие излечиваться лишь у миленького Мартина. Никогда не забуду тот самый первый случай.

Отправив Ансельма с последней ношей грязного белья в прачечную, захожу в свой кабинет и мгновенно замираю на месте. Под сводами тихих застенков, на гостевом стуле восседает дама. Весьма пригожей наружности и в казенной ночнушке мило смотрит она на меня всевопрошающим взглядом и мило улыбается. Что такое?

Тут дамочка начала жалобно сетовать на болезненное уплотнение в правой груди и, не теряя за зря моего драгоценного времени, наглядно продемонстрировала данную грудь во всей ее пышной красе и незамедлительно дала согласие на подробный осмотр оной, собственноручно возложив мои ладони на свои соблазнительные округлости нежной плоти. Мне ничего не оставалось делать, как продолжить начатое.

Под радостное ликование дамочки изучаю сантиметр за сантиметром пылко вздымающейся груди на поиск всяческих уплотнений. В этот момент страстно разомлевшая дамочка, крепко прижимает меня к себе за талию. Ничего не имею против, раз ей от того спокойнее, то пусть!

В ходе осмотра задаю ряд должных вопросов. Тактично спрашиваю об образе жизни, о привычках, непосредственно влияющих на организм и сказывающихся на его здоровье. Также осторожно интересуюсь истинной стороной романтических отношений с мужчинами и наличием детей, вскармливаемых грудью.

Выслушав довольно развернутые ответы на поставленные вопросы, прикрепив их к тактильным ощущениям своих чутких рук, начинаю облегчать болезненное уплотненьице посредствам теплой камфоры, смешанной со спиртом.

Попросив дамочку прилечь на кушеточку и расслабиться посредствам ровного, глубокого дыхания, начинаю массировать разгоряченную кожу больших высот с вожделенно торчавшими затвердевшими вершинами.

Чувствую, что делаю правильно. Чувствую, как вбираю в себя стремительно отступающую боль… Вконец увлекшись, взбираюсь на кушетку и продолжаю в более удобной позе нависать над волнительно дышащей дамой. И тут заходит Ансельм! Заходит и видит интересненькую сценку: я пыхчу на узкой кушетке, а промеж моих колен лежит пылающая откровенной страстью. Я всецело увлеченный старательно сжимаю и разжимаю в трепетных ладонях соблазнительно-обнаженную дородную грудь, обворожительная носительница оной властно держит меня за уши.

- Ой, извините! - испуганно пищит Ансельм и устремляется за дверь.

Желая остановить это смущенное бегство, не нахожу подходящих слов, правильно описывающих сей излечивающий процессик, творимый мной над дамой, поэтому молча провожаю убегающего Ансельма.

Впитав в себя ощутимую скверну, ослабляю свой врачебный напор, параллельно заверяю дамочку, что никакой смертельной опасности данное воспаленьице не представляет. Для устранения оной напасти рекомендательно советую на ночь прикладывать капустные листы примотав их шерстяной шалью, а также попринимать слабо настоянный чай из череды, тысячелистника и пустырника с добавлением меда дважды в день за полчаса до еды, а ежели имеются, как у меня, проблемы с желудком, то за полчаса после еды.

В качестве общеукрепляющего советую сок из свеклы, моркови и лимона со все тем же медом и красным вином, заверительно предупредив, что в первые дни данное лечение может спровоцировать повышение температуры, что является вполне нормальной реакцией, ибо таким образом организм начинает иммобилизировать силы по устранению врага, имя которому Мастопатия.

Закончив сеансик, начинаю записывать озвученные рекомендации, всеподробнейшим образом расписывая дозировку должной рецептуры.

Протянув сии предписания, говорю, что ежели что, то миленький Мартин всегда рад принять под сводами своей Радушной обители, далее отпускаю счастливую дамочку домой. Выслушав сбивчивые слова благодарности, тактично киваю на прощание, смахиваю с рук притянутую скверну и возвращаю в кабинет смущенно стоящего за дверью Ансельма.

Не успели мы с моим маленьким ассистентиком поделиться между собой личными впечатлениями по поводу этого внепланового лечения, как нам наносит визит профессор Берекли.

Нервозно распахнув дверь, мой бывший наставник замирает на пороге и смотрит так, словно я ему должен крупную сумму денег. При всем при том он выказывает явное волнение с оттенком суетливой торопливости. В общем, вид у профессора Берекли более чем обычный.

В свою очередь тоже выжидающе смотрю, тактично хлопая глазами и улыбаюсь приличия ради.

Ансельм машинально замирает, всем своим видом давая понять, что прекрасно знает свое место.

Улучив нас на пару с Ансельмом во врожденном умственном недостатке, профессор Берекли начинает интересоваться аппендэктомией, которую якобы мы с моим маленьким ассистентиком должны были вот-вот закончить.

Не ведая ни о какой аппендэктомии, удивленно переглядываемся с Ансельмом и уже напару тактично хлопаем глазами, порешив приличья ради уже не улыбаться.

Тут выясняется, что моя внезапная гостья является ни кем иным как элитной больной профессора Берекли.

На сегодня этой дамочке была назначена операция по удалению опухоли левой груди, вот только с данной опухолью она не шибко и желала расставаться.

Накануне предстоящей лампэктомии дамочка краем уха прознает о миленьком Мартине, о его чудесах щадящего врачевания, и решает во что бы то ни стало попасть на более привлекательное излечение, а узнав, что людей из приличного общества ко мне отправляют лишь при наличии аппендицита да ущемленной грыжи, идет на смелую авантюру, а именно перед самой операцией разыгрывает самый бурный приступ разрыва аппендикса со всеми прелестями стремительно вытекающих последствий.

То-то я тогда удивился, что низ казенной ночнушки был измочен, словно после стирки!

Я, конечно, тот еще превеликий актер, но мысленно преклонился перед эпатажной дамочкой, невольно позавидовав ее актерскому мастерству. Что-что, а умышленно подчинить своей воле кишечник!

Моему восхищению не было предела! В данном восхищении я молча выслушал все обрушенное на меня негодования профессора Берекли и даже смиренно кивнул на то, что я тупой осел, оставшись же наедине с Ансельмом без всяких угрызений совести приступил к своим обыденным врачебным делам.

На следующее утро возле моего кабинета толпится небольшая группка разноперой дамской публики с жалобами на больные груди. Что такое? Откуда сие счастье?

Напрочь забыв об ободряющем кофе, прошу дамочек дать мне минуту на утреннюю планерочку.

Водрузив на хрупкие плечи своего маленького ассистентика обход вверенных нам пациентиков, незамедлительно начинаю принимать одну за одной. Отмассировав последнюю, перевожу дыхание и мчу вымачивать стонущие от боли руки, параллельно принимаю словесный рапорт от вернувшегося с утреннего обхода Ансельма.

После обеда становится еще интереснее! Ко мне стали захаживать дамочки уже со всевозможными жалобами на здоровье! Ну что сними будешь делать? Не откажешь же просящим о помощи, а тем более дамам!

Помимо вверенных пациентиков, разрываюсь между своими неожиданными гостьями, параллельно умудряюсь помогать Ансельму со вспомогательной работой и готовить резко закончившиеся снадобья.

В процессе всего этого недоразумения, получаю письмо от незнакомого адресата, брошенное мне в лицо угрюмой медсестрой со словами: «Нечего сюда писать твоим шлюхам!».

Под завистливые взгляды оной с неописуемым интересом распаковываю крепко надушенный розовый конверт с пометкой «Миленькому Мартину от непомерно благодарной Роуз» и достаю… приличную сумму денег.

С нескрываемым ужасом смотрю на данную «благодарность», после испуганно кошусь на стремительно вытянувшееся лицо угрюмой медсестры, а после хватаюсь за голову, озадачиваясь вопросом: «Как быть и что с этим делать?».

Немного поуспокоившись от невольно свершенного мною преступления, начинаю внимательно изучать конверт.

К своему превеликому облегчению, довольно скоро нахожу на оном адресочек той самой непомерно щедрой Роуз. Впрочем, я сразу смекнул кем является та загадочная личность, ибо мои милые дамы напрочь лишены права переписки с клиентами.

Дождавшись полного окончания рабочих дел, отпускаю обессиленного Ансельма на заслуженный ночной отдых, сам же ловлю экипаж и прошу доставить меня по написанному на конверте адресочку. Кроме того говорю, что после желательно отвезти меня уже по моему домашнему адресу. Возничий соглашается, но с условием удвоенной оплаты.

Незамедлительно соглашаюсь на сию обдираловку, ибо лучше заплатить чуть побольше, нежели метаться по незнакомой местности в поисках транспорта.

С более-менее спокойной душой еду невесть куда с явным намерением попрекнуть непомерно щедрую Роуз в чрезмерном расточительстве денежных средств ее весьма обеспеченной семьи.

Данная семья встретила мой возмутительно-поздний визит грандиозным ликованием, начиная от прислужницы, которая посмотрев на меня как на светлое будущее, смущенно помяла свою относительно скромную грудь и заканчивая подлетевшей ко мне зрелой дамой, расплывающейся словами благодарности за чудесное исцеление ее горячо любимой дочери.

Ошарашенный столь бурной реакцией к моей весьма скромной персоне замираю в легком ступоре, теребя в руках конверт с «благодарностью». В это время получаю неожиданное приглашение на поздний ужин.

Пока что силюсь обрести власть над стремительно отпавшей челюстью, щепетильная мамаша осторожно интересуется, не смогу ли я подлечить и ее дорого мальчика, чуть ли не с рождения, мучимого всяческими проблемами со здоровьем. За щедрую плату конечно же.

Облегчив страдания оного мальчика, который на самом деле оказался здоровенным детиной, страдающим ожирением из-за пристрастия к перееданию и малоподвижному образу жизни, всеми силами отказываюсь от обещанного мне вознаграждения за выполненную работу, а заодно и от стремительно навязываемого благодарственного ужина.

Перепуганный до предела непомерной настойчивостью щепетильной мамаши, а также властным упорством взявшегося невесть откуда главы семейства, натыкаюсь и на саму Роуз, внезапно представшую передо мной в момент моего стремительного ухода. Облегченно выдохнув, вручаю ей обратно конверт с «благодарностью» и под предлогом, что крайне спешу, со всех ног убегаю к преданно ожидающему экипажу.

А на следующее утро получаю тот же самый мятый-перемятый конверт с тройной «благодарностью» в купе с новеньким конвертиком отдельной «благодарности» за лечение «дорогого мальчика». Грохочу на все отделение в неукротимой истерике.

Ближе к концу рабочей недели нервно икаю от все пребывающих и пребывающих конвертных «благодарностей». Отправляю их обратно по написанным адресам и днями позже получаю обратно, но уже в разы увеличенных денежных сумм. Да что ж такое-то?!

Самым пристальным взором осматриваю свой внешний вид… Да-а, костюмчик постирать не помешало бы… Да и рубашку сменить, а то, действительно, хочется денег дать такому вот! А на Ансельма вообще без слез не взглянешь.

Однако даже при выходном смокинге и наличии ненагруженного чрезмерной вспомогательной работой, объевшегося сладостями Ансельма, «благодарности» все продолжают и продолжают пребывать.

Впрочем, появляется еще и истинная почта с прошением проконсультировать по той или иной болезни, на которую я с превеликой радостью трачу свое послерабочее время.

Всегда бы такие письма приходили, а не эти «благодарственные»! В конце концов, я всего лишь мелкая нечисть, наделенная искусством врачевания, но никак не алчный сатана, за коего меня, по всей видимости, принимают.

Вконец разобидевшись на людскую слепоту, с большой нервозностью массирую, разминаю и рекомендательно советую целебное снадобье. Врачебные предписания пишу сильно дрожащей рукой, а вскоре получаю в ту самую руку конвертную «благодарность» от несказанно довольной пациентки. Ну хоть этой почтой отправлять не надобно!

После моего всеубеждающего заверения: «Не благодарите, это всего лишь моя работа!», получаю удивленный ступор, затем всепонимающий кивок, а несколькими часами кряду данная пациентка преподносит коробку грильяжных конфет и бутылку мятного ликера.

По всей видимости, пациентики считают, что я всего-навсего не доедаю! Что ж, уже легче.

Усмехаюсь на свою утонченную натуру, откармливать которую бесполезно и безоговорочно принимаю сию продовольственную благодарность, дабы когда-нибудь пренепременно угостить ею своих милых дам, но к концу вечера в порыве неукротимой щедрости решаю подсластить жизнь своему вконец обессилевшему Ансельму.

Но что мы видим? В коробке конфет лежит та самая растреклятая денежная благодарность! Да у меня целый склад этих «благодарностей»! Между каждой страницей моей Святой книги по конвертику! Да на эти деньги я мог бы в шелка Ансельма одеть и изумрудами обвешать! Я мог бы своим милым дамам недельный отпуск выкупить, и пусть они, итак, ежемесячно отдыхают продолжительностью в свои особые женские дни. Пусть еще отдыхают!

Я мог бы… Я мог бы… Но я не имею права тратить эти деньги! Как врач не имею! Даже в руки брать не смею!

По-братски обняв давящегося конфетами Ансельма, хвалю его за преданную службу и иду честно сознаваться во взяточности к заведующему нашего доблестного хирургического отделения.

Мое чистосердечное заботливый родитель воспринял… Спокойно воспринял. Впрочем, он всегда отличался непоколебимой невозмутимостью внешнего вида. Военный хирург как никак!

Пожурив обыденной фразой: «Ну что ж ты, солдат, державу позоришь?», он поспешил заверить меня в том, что никакого взяточничества тут нет и быть не может. Я же даю щедрые чаевые подавальщицам в кафе, так почему довольным пациентикам не поступать по отношению ко мне точно также? Тут я глубоко призадумался.

Безусловно в какой-то мере, мой заботливый родитель был прав, однако тратить деньги, заработанные на чужой беде, мне просто совесть не позволяла.

Чтобы развеять все совестливые ограничения, заведующий заявил, что данные средства я могу без опаски тратить на своих пациентиков, ибо он больше не в силах выделять средства из больничного бюджета на природные компоненты моих самодельных медикаментов.

Каломель – пожалуйста! Сулема, кодеин… Да хоть стрихнин! А вот на ромашку с подорожником больнице в средствах категорически отказано. Приказ растакой-то, будь он неладен! И в специальном питании при той или иной болезни тоже отказано. Самодеятельность за свой счет, и хоть убейся! А раз я желаю продолжать своей альтернативочкой, то придется себя пересилить и начать тратить «благодарности» обеспеченных пациентиков во благо других пациентиков, ну и самую малость - на себя, зарабатывающего менее больничной прачки и чуть более санитара.

Я безоговорочно последовал совету моего заботливого родителя и приказу заведующего, рьяно бьющегося во благо надлежащих условий пребывания и хорошего лечения больных. Да, тут вам не военный Аглаэре… Третья городская, будь она неладна! Питание скудное, условия как на скотобойне, отношение, впрочем, такое же.

Если за отведенные десять дней не помрешь, то считай, что тебе уже ничего не страшно! Правда еще долго будешь сотрясаться от ужаса пережитого здесь кошмара.

Итак, отныне свои чаевые я смело тратил на лечение своих дорогих перитонитничков, а также на свои руки, которые и приносили те самые чаевые.

Свои целительные руки я щедро баловал маслами и розовой водичкой, дабы они не ныли после исцеляющих сеансиков.

Не забывал я и о себе любимом покупая для своей никудышной кровушки гранатовый сок, который в отличии от терпкого красного вина можно было потреблять прямо на службе, ни сколь не опасаясь перегара и хмельного состояния.

Заботился и о своем маленьком ассистентике, подкрепляя его силы грильяжными конфетами, которые как оказалось, Ансельм более чем любил, а может просто не смел заявить мне обратное? Как бы то ни было, но давился он ими с большим удовольствием, запивая еле теплым какао, которое всякий раз приносил с собою в узком бидончике, не осмеливаясь пользоваться для варки оного кабинетным кофейником. В общем, несмотря на все возникающие преграды, я оказался везунчик!

Работа шла ровно и гладко, поток состоятельных пациентиков неумолимой рекой тек в Радушный кабинетик, верный Ансельм всегда был рядом, целительные руки не подводили.

Cui ridet Fortuna, eum ignorat Femida (лат. Кому улыбается Фортуна, того не замечает Фемида). Фемида может быть меня и не замечала, а вот наши превеликие светилы медицины очень даже замечали. Замечали и откровенно завидовали. Не столько стремительному выздоровлению моих нищих оборванцев, а сколько состоятельному контингенту желающих ощутить на себе целебную силу рук миленького Мартина.

Всякий раз ловя на себе завистливые взоры, я боялся, что рано или поздно мне эти самые руки оторвут с корнем, ну или напрочь переломают пальцы.

Откровенных покушений, правда, не было, хотя нечаянные попыточки приключались. В частности, со стороны Второй операционной, которая так и норовила невзначай прищемить мне пальцы любой дверью.

Этим-то с чего завидовать моим доходам? Спирт во все обилии закупается на нужды больницы, хоть упейся! Ан, нет, неймется! Видать, абсентику охота да закусочки подороже!

Профессор же Берекли вел более хитрую тактику, а именно калечил морально. Прекрасно зная о моих расшатанных нервах, он при любом удобном случае отвешивал всяческие замечания, всякий стараясь съехидничать покрепче да побольнее.

Однако вместо ожидаемого панического припадка, я давал стремительный отпор, рьяно защищая свои врачебные устои, защищая Ансельма и все то, что подвергалось критике со стороны Первой операционной, ибо кто лежал в Третьей городской уже ничего не боится! Тем более, что профессор Берекли уже не мой наставник, стало быть, мы с ним на равных.

Впрочем, ученик-то явно превзошел учителя. Так что критику своей бесполезной альтернативочки тупой осел по имени Мартин воспринимал с откровенным смехом, в обиду никого не давал, а целебные свои руки холил, берег и лелеял.