Цена Мечты

Над головой нависало свинцовое небо. Оно почти сливалось с клубами промозглого тумана, разогнанного имперским десантным кораблём класса «Марс».

Инквизитор Фамулус неспешно сошёл с трапа на мягкий ковёр травы. Дикий ветер гонял по зелёному морю призрачные волны влажного серебра, гнул долу яркие венчики полевых цветов. Сквозь тяжёлые силовые латы ощущалась пронизывающая промозглая сырость. Воздушные фильтры гермошлема пропускали тающий аромат, наполненный горьковато-сладким запахом влажной земли, трав и цветов, которые напоминали о покое и забвении.

Пока поисковая группа – свита инквизиторов, отряд Адептус Сороритас, и приданные им в помощь отделения Имперской Гвардии, – высаживалась на поляну, отбивая коваными сапогами дробь по металлу трапа, Фамулус огляделся. Встроенные в гермошлем компактные сенсоры прозондировали окрестности, а на окуляры была выведена краткая информация об окружающей среде. Никакой угрозы, опасности, да и просто подозрительной активности вокруг обнаружено не было. Лишь темнеющий вдали лес казался живым, словно затаившийся зверь. Казалось, будто деревья странно, незаметно двигаются, а их ветви неестественно шевелятся, и во всём ощущалась враждебная настороженность. Фамулус глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая чувства. Да, стоило признаться самому себе, что годы заточения в отдалённом мире-монастыре, среди вечных льдов и снегов, притупили боевую закалку. Как бы это не умалило его ментальные силы – у него появилось предчувствие, что здесь они ему будут очень и очень нужны. Что-то в этой тишине и покое было не так. В них чувствовался тонкий, сладковатый привкус лжи, таящей смертельную угрозу.

Мир, названный Арквилея 1, был обнаружен имперской исследовательской экспедицией около года назад. В условиях непрекращающейся войны с внешними и внутренними врагами, да даже и просто ввиду того, что Империуму было необходимо кормить миллиарды граждан, обнаруженная планета стала настоящим подарком. По своим физическим характеристикам найденный мир не только не уступал мирам Империума, но даже и превосходил их своей первозданной чистотой. Благоприятные условия позволили быстро развернуть колонию и начать работы по разведке и добыче ресурсов. А отчёты, посылаемые в Администратум, свидетельствовали о том, что работы идут быстро, строго по плану и даже с некоторым опережением. Спустя какое-то время, стало понятно, что колонистам ничего не угрожает, и крупные контингенты Астра Милитарум были выведены с планеты и переброшены на другие, куда более напряжённые и сложные участки. Остался лишь необходимый гарнизон сил планетарной обороны с частями поддержки. И какое-то время всё шло хорошо…до тех пор, пока Арквилея 1 не замолчала. Отчётов больше не было, а на сигналы колония не отзывалась. В Администратуме забеспокоились приняли решение отправить на Арквилею экспедицию, которая должна будет разобраться на месте, что к чему.

Фамулус недоумевал, почему выбрали именно его? Его, запятнавшего себя безумием ереси? Его, едва прошедшего искупление? Даже учитывая его искреннее раскаяние и возвращение к Свету Императора, ему светило, в лучшем случае, сожжение заживо, а в худшем – болезненная операция превращения в киборга-фанатика, арко-флагелляция. Однако ему дали второй шанс. За него просили его коллеги-инквизиторы во главе с самим инквизитором Винченте, что было особенно странно. Ведь именно Винченте он чуть не убил, когда попытался защитить свою еретичку-ученицу. Почему его простили, для него оставалось загадкой. Возможно, причиною стал его дар. Умение проникать в сознание, видеть мысли, угадывать намерения, его чувствительность к тонким материям. Это особенно ценно, когда Империум нуждается в каждом, кто может его защищать. При этом, у Фамулуса не было иллюзий — он понимал, что его свита, на самом деле, его конвоиры, которым приказано следить за действиями Прощённого. И если что-то, хоть что-нибудь, пойдёт не так, насчёт своей дальнейшей судьбы Фамулус даже не сомневался. Однако теперь Фамулус вряд ли встанет на путь ереси. Последние потрясения, обнажившие ложь, из-за которой он пал, а также годы заточения заставили по-новому взглянуть на многое.

К Фамулусу подошла его коллега-инквизитор. Её воронёные латы с серебристыми вставками запотели на промозглом холоде. Продолговатые линзы окуляров изящного гермошлема отливали кроваво-красным.

– Псайкер говорит, что здесь произошёл мощный психоэмоциональный всплеск. Около трёх месяцев назад, брат Фамулус, – промолвила инквизитор, – Как раз тогда, когда перестали приходить отчёты в Адептус Астрономика. След от него ещё очень отчётлив.

Фамулус был с этим согласен. Он тоже ощущал возмущения в эфирном поле – как круги на воде от брошенного камня. Это какой силы должно было быть возмущение, чтобы не затихнуть до сих пор! Даже если брать во внимание чувствительность и податливость тонких материй под покровом реальности.

– Это было нападение? – поинтересовался инквизитор.

– Не похоже, – покачала головой бледная дама с длинными белоснежными волосами, закутанная в тёмную робу. В руке она держала психосиловой посох с бронзовой аквилой на навершии. Деметра Прайм. – Я не ощущаю ярости и ужаса, след от которых отчётлив после сражений и разносится по тонким материям на приличные расстояния. Скорее…скорее здесь трепет, восторг…отчаяние…надежда. Это похожи на те ощущения, которые возникают у человека, когда он получает то, чего очень долго ждал.

– Что это значит? – насторожился Фамулус.

– Возможно, я неправильно выразилась, Ваше Преосвященство, – тряхнула ломкими волосами Деметра, – Но как сказать лучше, я не знаю.

Фамулус кивнул. Ладно.

– А варп? – спросил он.

– Я не чувствую следов прилива или затопления, – ответила псайкер. – Тем более, за последние два года здесь не наблюдалось никаких бурь и штормов. Эфирный фон очень спокоен. Да и Хаос не ощущается. Если бы это был прорыв, мы бы это почувствовали.

– Может быть, тут поработали колдуны и демонопоклонники? – предположила инквизитор Вейл.

– Не похоже, – возразил Фамулус. – Действительно, если бы это было прямое нападение, то сработала бы аварийная автоматическая система защиты, а мы бы давно поймали их сигнал о помощи. Но этого не было. На картах база выглядит целой. И планетографы уверяют, что следов атаки или саботажа нет. Остаётся только внимательно осмотреться.

Выстроившись в походный порядок, отряд двинулся в сторону леса. Во главе отряда – Фамулус и Вейл. Рядом с ними — их свита. Инквизиторы и рослые, закованные в тяжёлые латы крестоносцы прикрывали псайкера и аколитов. Их, в свою очередь, прикрывали Сёстры и гвардейцы.

Прочитав короткую молитву, сконцентрировав таким образом силы, Фамулус сосредоточился на ощущениях. В лесу, сквозь фильтры гермошлема, слабо чувствовался запах палой листвы и горьковатой свежести. Фамулус слышал шёпот ветра в скрипучих ветвях и тёмной листве, свивающих над ними и вокруг них плотную сеть. Словно скользящий по коже шёлк ощущал он движение тонких энергий, пронизывающих пространство. Обжигающие прикосновения. Эхо далёких всплесков страха и надежды, разочарования и радости, злости и наслаждения. И по мере того, как они шли, эти ощущения становились всё более отчётливыми. Они обдавали холодом прикосновения хищной стали, теплом согревающего огня, пляшущего в домашнем очаге, обжигали ударом плети по обнажённой плоти.

Но было и ещё одно. Навязчивое и липкое как воспоминание о врезавшемся в душу ночном кошмаре. Это было ощущение слежки. Озираясь по сторонам, меняя приближение и режимы встроенного в шлем визора, Фамулус осматривал колючие заросли, вглядывался в переплетение ветвей, в клубы тумана между корявыми, кривыми стволами, на которых устроились колонии желтоватых грибов и ярко-зелёного мха. Но листья и ветви шевелил лишь заплутавший ветер.

И всё же Фамулусу казалось, что кто-то неусыпно за ними наблюдает. Но кто или что? Эти ощущения не были похожи на обжигающую смесь ужаса и праведной ярости, рождаемых нечистым присутствием богомерзких тварей Хаоса. Это ощущение напоминало эхо монотонно пульсирующей настороженности и смутной тревоги. Однако без вмешательства сил Эмпиреев дело явно не обошлось. А где Эмпиреи – там жди беды. Хотя при этом более-менее стабильный ритм тонких энергий исключал факт прорыва энергий варпа. Тогда откуда эти колючие ощущения чьего-то присутствия?

Фамулус решил поделиться своими ощущениями с коллегой по личному каналу связи.

– Да, – согласилась инквизитор Вейл, – у меня те же ощущения, и я хотела поделиться ими с тобой, брат Фамулус.

– Ты можешь понять, что это?

– Затрудняюсь ответить, – призналась Вейл. – Это нечто, как будто бы, повсюду. Оно разлито в воздухе. Деревья, кусты, трава, камни. Как будто…как будто, лес следит за нами.

– Как ты считаешь, это Имматериум?

– Понятия не имею, – в голосе сестры Вейл звучали раздражённая неуверенность и тень досады. Она помолчала, а потом ответила. – Псайкер не чувствует проявлений варпа, но в Эфирной Плоскости что-то есть. И это что-то очень даже разумное и очень даже живое. Хотя… Хотя оно всячески старается от нас скрыться. Надо быть готовыми ко всему.

– Похоже, ты права, сестра…

Лес поредел, и впереди замаячила поляна, затянутая туманом. В белёсых клубах, вьющихся на завывающем ветру, темнели очертания островерхих сторожевых башен и стен силовых заграждений, окружавших лагерь.

– Вот и исследовательская база, – промолвила Вейл.

– И выглядит она заброшенной, – ответил Фамулус. Информация, выведенная мини-компьютером на визор, свидетельствовала об остутствии всякой охраны и неактивности силовых заграждений. – Даже ворота открыты.

– Святый Император! Что же тут произошло? – выдохнула Вейл.

– Сейчас и узнаем, – Фамулус дал знак следовать за ним.

***

Тишина казалась осязаемой. Запустение действовало угнетающе. Между жилых блоков ползли извивающиеся полосы тумана, цепляясь за серые стены, а в узких проходах и в тянущихся между крышами и столбами проводах глухо подвывал холодный ветер.

Группа Фамулуса осторожно двигалась по пустой базе, озираясь по сторонам. Но вокруг не было ни души. Лишь серые сумерки. Лишь холодный туман. А сквозь слепые окна на них глядела тьма.

– Как будто все вымерли, – прозвучал в динамике голос одного из сержантов.

– Однако, это не так, – ответил инквизитор.

Он подошёл к двери одного из жилых блоков. Сосредоточившись, он «прощупал» пространство за дверью, и не обнаружил ничего враждебного. Но, тем не менее, осторожность не помешала бы. Дав знак кнехтам, он отошёл от двери.

Солдаты по-кошачьи скользнули к проёму.

Группа приготовилась.

Один из гвардейцев снял с пояса свето-шумовую гранату и активировал её. Кивнул товарищу. Тот коснулся сенсорной панели у двери. Сёстры Битвы, прочитав короткую молитву, приготовились прикрыть своих братьев от любой неожиданности.

На удивление, паннель оказалась рабочей. Как только створка отошла от стены, гвардеец вкатил внутрь гранату.

Раздался оглушительный хлопок и яркая вспышка. Гвардейцы с кошачьей грацией и скоростью ветра влетели в помещение.

– Ваше Преосвященство? Взгляните!

Они оказались в чистом герметичном помещении, освещённом тусклым матовым светом, который не раздражал глаз и, в то же время. Был достаточно ярок, чтобы можно было жить и работать. Внутреннее убранство помещения было простым и в то же время напоминало о чём-то, что с натяжкой можно было бы даже назвать домашним уютом. У стены стояла двухъярусная кровать. На почётном месте — маленький алтарь, посвящённый Императору Человечества. Тут же, оборудованное рабочее место с когитаторами, соединёнными в сеть для лучшего хранения и лучшей обработки данных. Темнели мониторы. На рабочих панелях лежало два безжизненных планшета. Противоположная стена была заставлена металлическими шкафами с прорезями. Через приоткрытую створку можно было заметить средства личной гигиены. А с другой стороны проглядывали корешки толстых книг, в основном научных изданий и справочников.

Но привлекло внимание вошедших другое. За столом, словно уснув от перенапряжения в разгар работы, полулежал человек. Мужчина. По возрасту ему можно было дать как пятьдесят пять, так и двадцать пять. На нём была серо-зелёная форма полевого научного сотрудника. Это был один из планетографов.

Гвардейцы осторожно и быстро перетащили его на кровать. Однако в чувства его привести не удалось. Не справился даже медик из свиты Вейл. Прошелестев одеждами, к человеку подошла Деметра Прайм. Она присела на край кровати. Коснулась тонкими, хрупкими пальцами ладони найденного.

– Он жив, инквизитор, – после небольшого осмотра, сказала Прайм. – Только как будто бы в глубоком сне или коме. Его жизненные процессы крайне замедлены и заторможены. Как будто в… анабиозе.

Фамулус кивнул. Подошёл к человеку, коснулся пальцами его лба и сосредоточился. Глубокий вдох. Медленный выдох. Ещё раз. Сосредоточиться на дыхании. Освободиться от телесных ощущений и роящихся в голове мыслей. Освободиться от своего Я. По телу прошла тёплая волна расслабления, словно его затягивало в тихий омут. Погружение в сознание происходило быстро. В мягкой полумгле вспыхивали и гасли меняющиеся образы, звуки, обрывки фраз. Фамулус увидел маленький и уютный жилой блок-квартиру. Миловидную женщину в длинном домашнем платье. Она хлопотала на кухне, резала хлеб, складывала его в хлебницу. Ей помогала девочка лет десяти. На варочной панели стояла кастрюля, из-под крышки которой тянулись извивающиеся локоны пара. Пахло чем-то наваристым и вкусным, отчего в животе приятно урчало в предвкушении. Фамулус ощущал тёплую тяжесть у себя на коленях. У него на руках сидел мальчик лет пяти. Он чувствовал, как покачивает его на колене. Чувствовал напряжение мускулов лица, растянутого в счастливой улыбке. Мальчик улыбался в ответ. Семья. Ощущение покоя и умиротворения, растекающегося по телу после тяжёлого рабочего дня гражданина Империума…

Потом была тьма. Грохот. Тьму перечёркивают очереди автоматических винтовок, трассирующие пули вспарывают черноту. Пушисто вспыхивают и гаснут взрывы. Пламя освещает развалины домов. Щербатые, изломанные стены. Среди этих стен, укрываясь от шквального огня и огрызаясь очередями в ответ, перебегают имперские гвардейцы. Лязг стали. Грохот, за котором не слышно криков людей… Руки сжимают лазган. По железобетонному укрытию лупят осколки и заряды. Стиснув зубы, он выскакивает из укрытия и… Его ослепляет вспышка и оглушает грохот…

Его несут на носилках медики. Их прикрывают гвардейцы. Во вспышках света он видит отблески керамитовой брони. Неужели Его Ангелы пришли к ним на помощь?!

Снова тьма. Тупое оцепенение. Потом дикая, ни с чем не сравнимая боль, словно от тебя зверски оторвали кусок тебя самого. Горечь вины. Страшное в своей непоправимости «больше никогда». Бессильная ярость. Ненависть к себе. Пронизывающий холод безысходности и одиночества.

– Тебе это знакомо, не так ли? – прозвучал чей-то голос. Нежный, тихий, такой, который мог бы принадлежать очень молодой и очень красивой женщине.

– Кто ты? – спокойно спросил Фамулус, – Именем Императора, назовись!

– Скоро ты сам всё увидишь и узнаешь.

Снова мгла.

Снова контратака имперских войск. И перекрывающий рёв и грохот битвы Ave Imperator… «Вера — наш щит! Преданность — наш меч!»

Свет. Весна. В воздухе сладко пахнет цветами. Шумит город. Стены ремонтируют от выбоин, оставленных бронебойными разрывными зарядами. Он прижимает к себе крепкое и тёплое тело жены. Та плачет:

– Я думала, тебя убили!

Его горло стискивает клещами. Сводит челюсти:

– А я думал, что это вы все погибли. Но теперь всё позади, хвала Императору. Мы больше никогда не расстанемся. Никогда.

– Никогда…

Фамулус с тяжёлым сердцем понял, что видит и чувствует плотью и разумом выжившего из мира Каприкорнис 15. Десять лет назад, из-за предательства губернатора, мир неожиданно подвергся нападению хаоситов. Сначала началось восстание демонопоклонников, тщательным образом подготовленное, к ярости и стыду Святой Имперской Инквизиции. А потом волны варпа, в которых скользили, летели, рвались к смертным орды голодных демонов и отряды предателей, захлестнули сектор. Солдаты планетарной обороны отбивались героически, но силы были неравны. Кровавые Ангелы подошли слишком поздно. Поэтому было принято решение уничтожить этот мир, дабы не допустить распространение заразы. Эвакуация происходила очень быстро. Вывезли оттуда всех, кого сумели. Остальных поглотило очистительное пламя.

Холод одиночества, бессилия, ощущения неотвратимости, необратимости, пронизывал ледяной болью. Личность, вынырнувшая из тёплых объятий сна, съёжившаяся на суровом, обжигающе ледяном ветру истинной реальности, изо всех сил рвалась обратно, в объятия сладкого сна, где атака была отбита, а планета осталась целой и невредимой. Где выжила семья учёного, вступившего в ряды ополчения, и его счастье никто и никогда не отбирал.

– Императором Милосердным прошу, отче, отпусти меня. Не зови меня обратно в этот мир. Это всё ночной кошмар, который затянулся слишком надолго. Но теперь я проснулся. Она меня разбудила. И теперь я хочу остаться с семьёй. Она подарила мне дар, о котором я и не смел мечтать. Оставь меня.

Инквизитор тут был бессилен – душа человека рвалась обратно, в сеть иллюзий, и рвалась так, что Фамулус едва мог её удержать. И это бессилие отозвалось в нём чёрной горечью. Но человек сделал свой выбор. И ему ничем нельзя помочь. По крайней мере, он не знал, как. Сейчас не знал.

Словно из ледяного омута Инквизитор вынырнул из окутанного мглой сознания человека. Его слегка трясло и мутило. Так всегда бывает после сильного слияния.

– Ваше Преосвященство? – спросила Прайм. Ей тощее, угловатое лицо было озадаченным и напряжённым. – Вы видели его сон?

– Этот сон стал для него реальностью, – голос инквизитора был тяжёлым и хриплым, таким, что Фамулус даже сначала не узнал его. – Каким-то образом он поверил, что прошлое не такое, как он думал. Что наша реальность – это всего лишь сон. Реально то, что он видит и чувствует сейчас.

– И кто такая эта "она"? – спросила Прайм.

– Слаанеш? – полушёпотом с отвращением спросила Вейл.

Повисла напряжённая тишина.

– Хотел бы я знать, – ответил Фамулус

***

Везде лежали люди. Точнее, их телесные оболочки. Души их бродили где-то далеко за пределами этой реальности. Там, где каждый хотел быть. У одного из гвардейцев, охранявших исследовательскую базу, осталась в живых неизлечимо больная мать. И теперь, каждый отпуск, он может ездить к ней и проводить с ней время. Может сказать то, что не сказал по каким-то причинам, сделать то, что не сделал, исправить старые ошибки, которые с её смертью легли на его душу неподъёмным грузом. Молодая женщина, историк, сумела сохранить своего ребёнка, умершего в возрасте двух лет из-за того, что она не доглядела за ним, сумела вылечить младшего брата и стать ему лучшей, более любящей и заботливой сестрой. Инженер избежал ошибки, приведшей к гибели его группы, за что он проклинал себя всю оставшуюся жизнь. И многое, многое другое. Непрожитая боль. Непоправимые ошибки. Сожаление. Недоделанные, несделанные дела, нити, оборванные безжалостной судьбой и неумолимым временем. Здесь, они попали в мир, где всё возможно. Где нет ничего непоправимого. Где смерть не имеет власти над живыми. И никто не хотел возвращаться из этого мира. По мере того, как Фамулус, Вейл и другие рыцари осматривали заброшенную базу, росла тревога инквизитора. Всё отчётливее и отчётливее он ощущал присутствие чего-то чужого, бесконечно могущественного, видящего душу человека насквозь. Словно живые, извивающиеся нити прохладным шёлком проскальзывали под кожу, проникали в плоть, опутывали душу, отравляли ядом, текущим по этим нитям. Фамулус отдал приказ собирать всех людей и двигаться к месту приземления десантного корабля. Задерживаться здесь было смертельно опасно. Он это чувствовал.

***

Он видел забитую народом площадь под нависающими стрельчатыми арками соборов и административных зданий. Затейливая ажурная резьба сплеталась в великолепное каменное кружево, застывшим пламенем рвущееся к небу. Искусно вырезанные из камня статуи ангелов и святых застыли в немой скорби. Оцепление окружает широкое пространство – возвышение с тремя столбами, приготовленными для казни осуждённых. Рядом со столбами стоит сгорбленная фигура сервитора, изуродованное человеческое тело в глухом шлеме, к которому идут многочисленные провода и гофрированные трубки. В костлявые руки этого бывшего человека – тоже некогда осуждённого, – были вживлены огнемёты, к которым от уродливо выпуклой горбатой спины, шли такие же трубки и провода.

Фамулус был там. И видел процессию Аутодафе. Слышал протяжное пение клириков. Крики осуждённых, полубезумных от пыток, надеющихся вымолить прощение или смягчение наказания показным религиозным рвением.

Только она одна молчала. Такая хрупкая, точно фарфоровая куколка Древней Земли, ещё до Эры Раздора, в длинной белой рубахе, пропитанной вонючей горючей смесью. Растрёпанные светлые волосы волновались на холодном ветру, открывая тонкое, по-детски нежное личико с остреньким подбородком и большими глазами, под которыми залегли тени. Она была бледной, как мел. И потерянно-несчастной. В то же время от неё веяло силой, такой, что бросало вызов всем им, всей Инквизиции, всей карательной машине Империума. Как вы можете говорить о милосердии, когда приговариваете к мучительной смерти таких прекрасных и нежных созданий?! Это ли так поразило его тогда? Или он спутал это с другим чувством? Чувством острой вины и отчаянием непоправимого, бессилием перед тяжёлой утратой? Вины перед её нежным и чутким сердцем…которое и толкнуло её на путь ереси и предательства Императора, в котором она, по его недосмотру, усомнилась. Вины, а ещё и злости на неё. Злости за её ересь. За то, что заставила его почувствовать себя потерянным, предателем самого себя. Фамулус не присутствовал при её допросах, но он знал их бесчеловечную жестокость. И его самого изводила мысль о том, что где-то там, в подвальных операционных, хрупкую юную девушку растягивают на дыбе, режут, жгут, колют, чтобы заставить её отречься от своих взглядов, признать их еретическими и выдать её сообщников. Так не должно быть. Но Империум воевал не только против против смертных предателей-культистов, еретиков и ксеносов. В лице Экклесии он вёл войну против реальных тварей, что таятся во тьме вечной ночи, охотясь на человеческие души и даже плоть. И только Экклессия с её грубой физической силой, воплощённой в закалённых телом и духом элитных бойцах, могла противостоять им всем. Только Экклессия с её силой веры, воплощённой в священных Ордосах, верных псайкерах и астропатах, с их способностями находить пути в Имматериуме и сдерживать разрушительные тёмные тонкие энергии, могла противостоять мощи Хаоса и тем, кто продал ему душу. Защитить людей, всех и каждого от страшной и мучительной смерти, и ещё более ужасающего посмертия. Ад оказался намного ближе, чем люди могли себе представить, и слова мудрецов Древности, таких как Данте, оказались не просто красивыми метафорами, отражающими внутреннее состояние и борьбу человека с самим собой. А на войне хороши все средства – даже столь бесчеловечно жестокие. Ибо что такое жизнь одного по сравнению с жизнями миллионов?

Но что если именно эта жизнь тебе дороже всей вселенной?

Он видел, как её привязывают к столбу. Как капеллан произносит молитву, отпуская осуждённым их грехи. Как, хромая и переваливаясь – гротескно и уродливо, в то же время жалко, – к ним подходит киборг, и как активируются его огнемёты…

Киборг не знает ни садистического удовольствия, ни жалости, ни страха, ни боли, ни самосохранения. Именно поэтому из них получается отличное пушечное мясо, которое часто выпускают против врагов на поле битвы в первую волну атаки. Никакой дисциплины и намёка на эстетику военной мысли и тактику. Просто жутко завывающая толпа арко-флагеллантов, механических полулюдей, невзирая ни на шквальный огонь, ни на потери, рвётся к вражеским позициям, чтобы рубить, колоть, рвать и жечь врага вживлёнными в тело смертоносными орудиями. А также это отличные помощники палачей. Им всё равно, кто лежит на пыточном столе, или подвешен на крюки, или привязан к столбу. Перед ними просто стоит очередная задача – очистить тело Экклесии от отравляющей его скверны предательства и ереси, ведущей прямиком к Хаосу и Тёмным Богам.

Фамулус тогда больше не думал. Автоматический пистолет сам оказался у него в руке.

– Ты можешь это изменить…

– Кто ты?

– Можешь звать меня милосердием вашего Бога. Святым состраданием к вам вашего божественного Спасителя Императора. Я – та, что исцеляет раны. Та, что дарует прощение. Истинное прощение, когда ты освобождаешься от своего греха и своей вины. Греха перед самим собой. Я – та, что укрощает взбесившуюся совесть и помогает исправить то, что исправить ты не можешь. Так тебе говорили – изменить судьбу невозможно. И при этом тебе что-то вещали о свободе воли. Тебя сажали за четыре стены. И перед тобой была дверь, единственная, которую ты мог выбрать окончательно и бесповоротно. Поверь, всё это лишь мнимая свобода. Это не свобода воли. Свобода воли начинается тогда, когда ты понимаешь, что нет ни стен, ни дверей. Ты сам выбираешь свой путь и можешь в любой момент выбрать другой. Изменить то, что казалось неизменным. Поправить то, что казалось непоправимым. Достаточно лишь понять, что для тебя открыты все пути, и неважно, какой ты выбрал. Стоит ли дальше мучить себя? Хочешь ли ты по-настоящему освободиться?

Тут бы впору читать молитву. Но ни взбесившееся сердце, ни потрясённо замолчавший разум, уже не служили ему. Было лишь одно. Отчаянно жгучее желание – согласиться, принять так кстати протянутую руку помощи. Чтобы дочь – пусть не по крови, но ближе её у него никого не было и не будет никогда, – была жива и была рядом с ним. Чтобы её не мучили. Чтобы не жгли заживо. Как ему хотелось снова увидеть её тёплую улыбку, лучащиеся нежным светом глаза. Она должна была жить! И да, сотню раз да, он хочет всё исправить!

***

Коридор, едва освещённый чуть брезжущим светом. Серые гладкие стены. На них пляшут троящиеся тени. Прохладно – это чувствуется даже сквозь силовые латы. Глухо колотится сердце – трепещет почти под самым горлом. Движения, однако, даются легко. Силовые латы увеличивают силу мускулов, придают ещё больше подвижности и ловкости натренированному телу, несмотря на кажущуюся громоздкость. Пахнет лекарственными препаратами. А ещё горелой плотью, ужасом и страданием. Викторию держат где-то здесь, в отсеках для заключённых, ведущих к просторной операционной, камере пыток. В ладони удобно лежит автоматический пистолет. Только бы успеть. Только бы сбежать и затеряться с дочерью среди просторов космоса. Где-нибудь они устроятся. Как-нибудь. Если им нечего ждать от людей, может помогут нелюдские расы Вселенной или даже Имматериума? Например, Эльдары? А, может быть, эти странные тау с их идеей Великого Блага? Они же не откажут в приюте?

Топот впереди. Сверкнули воронёные латы. Стража. Страж вскидывает автоматическую винтовку. Фамулус уклоняется от выстрела. Стреляет в ответ – рефлекторно, резко, быстро, не давая противнику опомниться. Проклятье! Промах! Страж отделался раненым плечом. Бросок. Не дать ему выстрелить! Вдалеке – ещё топот. Сколько их там? Страж и не думает стрелять. Бешеной кошкой бросается на Фамулуса. Бывший инквизитор уходит с линии атаки. Выворачивается. Поднимает пистолет. Выстрел. Слупив краску и цемент, пуля отрикошетила от стены. Шестым чувством Фамулус уловил угрозу откуда-то справа. Ещё трое стражей. Но стрелять не спешат. Бешено бросаются не него. Фамулус не успевает выстрелить. Раненый страж каким-то неимоверным усилием успел добраться до него, ударить по руке с пистолетом. Сумел уклониться от ответного удара. На Фамулуса налетели. Сбили с ног – с грохотом столкнулись силовые латы. Бывший инквизитор, словно надоедливых тварей, отбросил троих. Но раненый страж – до чего силён и живуч, паршивец! – коленом прижал его руку к гладкому полу, не давая выхватить меч. Размахнулся, и хлёстко ударил его по лицу, наотмашь, рукой в латной перчатке. Раз, ещё раз.

– Фамулус! Очнись! – страж бешено тряс его за плечи с поразительной силой. Откуда он знает его имя, и почему, во имя Императора, у него женский голос? – Фамулус, слышишь меня?! Именем Бога-Императора, Защитника и Отца Человечества, приказываю тебе, слушай меня!

Сила, заключённая в этих словах, прошибла его насквозь. Словно он тонул, а могучие руки схватили и вытянули его из пучины.

Он лежал, не понимая, где находится, и что произошло.

На него, полные безысходного отчаяния смотрели глаза инквизитора Вейл. Она крепко держала его за плечи. От неё веяло силой. Единственный образ, окутанный сиянием, среди хаоса, из которого постепенно начали проступать очертания стен жилых блоков. Серое небо. А также, крики, пальба, грохот сражения.

Вокруг Фамулуса и Вейл яростно переливался золотым и белым светом ментальный щит, окутывающий обоих. Что-то бешено билось в него. Словно зверь, у которого из пасти выдернули добычу.

Фамулус тряхнул головой, приводя в порядок чувства, унимая бешеный ураган эмоций, рвущий его разум.

–Поторопитесь! – это уже хрипела Прайм. Она стояла рядом, вцепившись в посох, по которому скользили яркие искры. Над ними простирался золотистый купол, по которому скользили золотистые разводы. Будто кто-то извне пытался пробиться сквозь него. У Прайм текли кровавые слёзы. Из носа хлестала кровь. – Фамулус… Помоги… Не справляюсь… Одна…

– Что произошло? – сознание медленно возвращалось к нему.

– Нам нужна твоя помощь, брат-инквизитор! – с неподдельным ужасом и отчаянием воскликнула Вейл. – Наши воины, братья…в них словно легионы демонов вселились!

Усилием воли Фамулус заставил чувства вновь служить ему. И не поверил тому, что увидел – словно видел глупый, ужасный сон. Их воины перестреливались друг с другом. Причём лишь Адепта Сороритас держали хоть какое-то подобие строя и как будто старались братьям не навредить. А вот мужчины, что крестоносцы, что гвардейцы, вели себя словно бешеные звери, наплевав на элементарную дисциплину. Они стреляли, набрасывались и на сестёр, и друг на друга, словно перед ними были злейшие враги, а не братья и сёстры по вере. Фамулус видел, как два гвардейца сошлись в рукопашной. Сверкали клинки кордов и разводы крови на броне. Бывшие братья сцепились как дикие звери.

Фамулусу стало по-настоящему страшно. И тут он заметил, что наплечник сестры Вейл пробит, и на броне, на руке поблескивают маслянистые разводы крови. И тут он вспомнил… И коридоры подземелий. И бой со стражами. И выстрел, задевший одного из них…

– Это же я тебя так, – с горечью выдохнул он. – Я тебя чуть не убил!

– Это неважно сейчас, – отмахнулась Вейл. – Мы попали под власть какого-то демона. Её голос звучал у меня в голове. Помоги мне, брат.

Фамулус кивнул, встал.

Оба, не сговариваясь, бросились в самую гущу хаоса, громко и ясно нараспев читая Литании Веры, вкладывая в слова молитвы все духовные и душевные силы, весь огонь веры, который был в них.

«Могущественный Император, ниспошли свой чудодейственный свет,

И да выведет меня он из тьмы.»

Вейл растащила двух гвардейцев, наложив руки, по очереди, быстро, на каждого из них, гипнотизируя могучей силой воли и души, успокоила их, приведя в чувство. Парни тупо озирались по сторонам, ничего не соображая, словно оглушённые.

«Страх — ничто, ибо вера моя сильна»

Одного из крестоносцев, уже поставившего ногу на ещё сопротивляющуюся, тщетно взывающую к нему деву-рыцаря, Фамулус просто сбил с ног плечом. Рыцарь попытался встать. Фамулус прижал его коленями к земле и обхватил ладонями его голову. Сила, подчинившая человека, сопротивлялась, но Фамулус сумел выдавить её из сознания брата-бойца.

«Всей своей силой,

Всей своей волей,

Всеми фибрами души

Желаю я отдать душу свою и веру

Бессмертному Императору,

Пастырю Человечества.»

Более сильный волей и духом, рыцарь-монах быстрее пришёл в себя, чем обычный гвардеец, и уже помогал Фамулусу и его коллеге.

Не обошлось без тяжело раненых. Десять гвардейцев и пять Сестёр, вступивших в неравный бой с более сильными и тяжеловооружёнными воинами.

– Скорее, уходим! – крикнул Фамулус.

Подбирая раненых, тех, кого ещё можно спасти, поисковая группа поспешила покинуть это проклятое место.

Или Фамулусу показалось, или он услышал тяжёлый, беззвучный крик. Крик, пронзивший его горечью утраты, неизбывной тоской и безнадёжностью. А ещё, что страшнее, неутолённым и неутолимым звериным голодом. Фамулус, читая Символ Веры, лишь пошёл быстрее, крепче подхватив обессиленных Вейл и Деметру Прайм…

«Жизнь свою отдаю Императору.

Молюсь, дабы Он принял ее.

Силу свою отдаю Императору.

Молюсь, дабы ее не лишил меня Он.

Кровь свою отдаю Императору.

Молюсь, дабы утолила она жажду Его.

Тело свое кладу на алтарь битвы,

Молюсь, дабы Он даровал мне благородную смерть.

Молю Его о защите, всё отдавая взамен.»

***

Глухо выл двигатель. Огромный корабль слегка потряхивало.

Вейл, сидящая напротив Фамулуса, немного пришла в себя. Медики дали ей успокаивающие препараты, перевязали рану. Она безучастно смотрела куда-то в сторону. Тусклый свет зажигал искорки в её зелёных глазах, подчёркивал восковую матовость кожи резко очерченного, волевого лица, поблескивал на забранных в узел светлых волосах. Фамулус думал, что чем-то она похожа на Викторию. Только, у Вейл было лицо взрослой женщины, многое пережившей, закалённой, волевой. Правую бровь рассекал шрам. Точно такой же был на подбородке, тянулся до края губ. Но глаза такие же светлые и лучистые. Виктория, ведь, тоже могла стать исповедницей.

– Тебе лучше? – спросил Фамулус.

– Да, спасибо, брат Фамулус, – Вейл слабо улыбнулась, благодарная за заботу.

– А Прайм? Как она?

– Медики говорят ей нужен отдых. – в голосе Вейл сквозило уважение. – Она потеряла очень много сил, чудом выжила.

– Она спасла всех нас.

– Спасла, – согласилась Вейл. И, помолчав, спросила: – Только…с чем мы, во имя Императора, столкнулись?

Фамулус помолчал.

– Кое-что вспомнилось из археологических отчётов, – начал Фамулус. – Помнишь мифы о местной богине, верховной владычице того мира?

– Так, – кивнула Вейл с видом, приглашающим Фамулуса говорить дальше.

– Жители Арквилеи называли её Лунной Владычицей и почитали как Праматерь, породившую и сотворившую весь проявленный мир, точнее, соткавшую его из некоей Праматерии, – Фамулус немного помолчал и продолжил. – Весь проявленный мир местные считали не более чем покровом снов, укрывающим истинную реальность, которая, в свою очередь открывалась им во снах. И царицей того, истинного, мира и была Лунная Владычица. Местные считали, что когда-то давно люди восстали против своей матери и были выброшены из идеального мира грёз в этот, сотканный, и своей целью они видели возвращение в тот мир. В мир, где страдание и смятение обернётся покоем. Грех – искуплением. Горе – вновь обретённой радостью.

– Как будто странное отражение древнего предания о Грехопадении и Изгнании из Рая, – хмыкнула инквизитор.

– Похоже он универсален для всех ветвей гуманоидных рас. Кстати, помнишь изображение из отчёта?

Фамулус говорил об изображении изящных человекоподобных существ с длинными ловкими конечностями, гибкими телами, и длинными волосами, как у мужчин, так и у женщин. Изображение барельефа на одной из стел дало представление о внешнем облике этих существ. Они, бесспорно, были красивы. А сам барельеф показывал их религиозную церемонию. Нагие, они несли сосуды к каменному алтарю посреди озера, над которым светила полная луна…

– Помню, – кивнула Вейл. – Я понимаю, к чему ты. И, пожалуй, соглашусь. Их странная религия, как мне кажется, и послужила гибелью их расы. Предки арквилейцев увидели в более высокоорганизованном существе, открывшемся им на заре их цивилизации, кого-то, вроде богини. Я читала о таких. Очень страшные и могущественные существа, похожие на вампиров, питающиеся жизненной силой человека. Но взамен они дают исполнение самых заветных желаний. Арквилейцы отдали ей самих себя, растворившись в мире своих снов и мечтаний. Похоже, что под её чары попали и мы.

– Но почему только мужчины отреагировали почти полным подчинением? – удивился Фамулус.

Вейл задумчиво скривила губы, склонив голову.

– Возможно, она сумела подцепить мужчин тем, что в их душе фигура, отвечающая за внутренние силы, бессознательное, за связь с этим глубинным источником психической энергии, имеет женскую сущность. Так называемая Анима. И у каждого она своя. Даже рыцари-монахи с их духовными практиками и строжайшей дисциплиной не всегда могут ей противостоять. А вот с женским Анимусом – так проводника к женскому бессознательному именовал один из древних мудрецов – ей слиться не удалось. Поэтому рыцари Девы Милосердной не подверглись такой мощной психической атаке. Хотя, она старалась. Я тоже слышала её голос. Она говорила, что вернёт мне мать, отца, моих маленьких братишек. Всех их, погибших при бомбардировке Иштвана 2 флотом Абаддона, – Вейл замолчала, отгоняя непрошенные эмоции, – Но не достучалась. И она приняла решение уничтожить врагов, то есть нас, физически. Вашими руками. Чтобы мы не мешали ей вас медленно сжирать.

Фамулусу стало стыдно и мерзко за себя. За свою слабость.

– Брат Фамулус! – во взгляде Вейл читалась поддержка, сострадание, понимание, – Ни тебе, ни кому бы то ни было ещё из вас, не стоит себя клясть и корить. С нами со всеми было бы то же самое. Противостоять таким демонам могут только высшие Инквизиторы и Экклессиархи. До которых нам всем ещё расти и расти. И не факт, что дорастём.

Повисло молчание.

– Значит, этот мир для нас закрыт, – тихо сказала Вейл. – А жаль.

– Пока что, – ответил Фамулус. Он помолчал и с лёгкой усмешкой добавил: – Такова, значит, цена мечты?

– Я тебя умоляю, брат! – скривилась Вейл. – Разве это мечта? Мечту создают своими руками. Мечта движет вперёд, а не тянет назад. По мне так то, что предлагала эта вампирша – это кошмар, а не мечта! Ад, самый настоящий! Бегство от жизни, от самих себя. Арквилейцы не захотели принимать мир таким, какой он есть, захотели получить всё и сразу. И пошли за иллюзией, принеся в жертву себя самих. Кем они стали? Да не более, чем пищей для ненасытной утробы хищной твари! По-моему, это ужасная судьба.

Они снова помолчали.

– Что решишь, брат Фамулус? – спросила Вейл, пристально взглянув на инквизитора.

– Что говорить об Арквилее? – приподнял бровь Фамулус. – Правду, конечно. Конечно, это не аванпост инфернальных сил, но зараза, которая может прийти оттуда, пострашнее будет. Мы же всегда хотим всего и сразу. Часто жалеем о том, что жизнь нельзя отмотать назад. Легче закопаться в прошлое, чем идти вперёд. А для нас это неприемлемо. Для нас путь назад – это смерть.

– Так что? Экстерминатус?

Фамулус не ответил. Почему-то в памяти всплыли отблески пламени, пожирающего хрупкую фигурку, привязанную к столбу.

Дальше они молчали.

Корабль упрямо прокладывал свой путь сквозь бездну бесконечного космоса. Домой.