Цена ненависти

— Ты уверена, что хочешь туда пойти?

Раны на руках Линетты наконец-то зажили настолько, чтобы на них не требовалось накладывать новую повязку, и теперь, когда Ингвар снял старую, девушка усиленно разрабатывала запястья. Хотя присмотревшись, пятна загрубевшей кожи все еще можно было заметить, волшебное мурлыкание демона-кота делало свое дело.

Была надежда, что в скором времени от шрамов, обезображивающих ее руки, не останется и следа.

Со шрамом на душе, увы, справляться тяжелее.

— А что? — шутливо прищурилась принцесса, — Ты стесняешься появиться в моем обществе?

Против её воли ехидный ответ прозвучал откровенно игриво. Её ранение до сих пор делало болезненной нагрузку на руки, что лишало их многих приятных возможностей и в частности, так и не позволяло им перейти к долгожданной обоими супружеской близости. Но Ингвар не был бы собой, если бы упускал возможность поддразнить её. Вот и сейчас, стоило дуновению воздуха похолодить взопревшие под бинтами запястья, как пальцы мужчины мягко прошлись по освобожденной коже, лаская и чуть щекоча.

И Линетта мгновенно почувствовала, как приятная дрожь пробежала по всему её телу. Как будто все её женское естество вопрошало: «Ну когда же? Когда?».

— А что, похоже? — ухмыльнулся кесер.

Впрочем, он почти сразу же стал серьезным. Хоть и не прекращал он ласкать нежный шелк её кожи, в голосе мужчины звучало лишь искреннее беспокойство:

— Просто я подумал, что тебе это может быть неприятно. Когда человек умирает в огне, это страшно. Я знаю.

— Охотно верю, — откликнулась Линетта, — Но кем я буду, если теперь, после всей этой истории, струшу и не решусь увидеть все до конца?

— Ты вправе струсить, — не согласился Ингвар, — От женщины не требуется быть отважной и не дрогнув смотреть на страдания и смерть. Встречать их — обязанность мужчин.

— От женщины не требуется. Но требуется от принцессы.

Она замолчала, прикрыв глаза и наслаждаясь ощущениями. Присев на подлокотник её диванчика, Ингвар мягко массировал её руки, — аккуратно, чтобы не потревожить едва зажившие раны. Под его прикосновением Линетта ощущала себя особенно хрупкой. Казалось ей, что стоит ему приложить немного усилия, и её тонкие кости сломаются в его привыкших к мечу и убийству руках.

Но откуда-то она точно знала, что он будет с ней осторожен.

— Госпожа, ваше платье готово, — нарушил идиллию голос служанки.

Пока Линетта миловалась с мужем, демон-паучиха нечеловечески быстрыми стежками шила для неё наряд, на котором принцесса должна будет появиться на казни хеленда Ар’Бранда.

На казни человека, которого некогда звала другом.

Само платье было подчеркнуто сдержанным, закрытым. Оно надежно скрывало плечи и грудь, хотя все еще подчеркивало талию. Умеренно-пышный подол расширялся книзу, как пирамидка, а по краям черный шелк сменялся темно-багряной бахромой. Украшения на этот раз Линетта предпочла свести к минимуму, ограничившись парой золотых сережек.

Все-таки казнь не была для неё праздником.

Не без сожаления Ингвар остановил массаж и одним движением спрыгнул с подлокотника. Поддержав её под локоть, помог Линетте подняться на ноги. После чего неторопливо развязал полы её домашнего халата. Когда он был рядом, то помогать ей с переодеваниями предпочитал сам, не передоверяя это прислуге.

Забавно, но то, что для служанки было обязанностью, для мужчины было привилегией.

Линетта замерла, ощутив на обнажившейся груди его горячее дыхание. Странное, неуместное, иррациональное смущение захлестнуло её от мысли, что сейчас он невооруженным взглядом видит горящее в ней желание. В какой-то момент она, к своему удивлению, испугалась: не решит ли он, что все, теперь она у него в руках?

Не решит ли, что её желание делает её рабыней.

Ингвар поймал её взгляд, и не только страсть увидела Линетта в демонских глазах, но и понимание. Он чувствовал её страх. Он понимал её страх и не пытался на неё давить.

— Не бойся, — прошептал кесер, — Мое желание ничуть не меньше, чем твое.

После чего, осторожно взяв её руку, мягко уложил на наглядное доказательство своих слов.

Только вот если страх это заставило отступить, то смущение стало сильнее на порядки. Порозовев, как цветок наперстянки, принцесса поспешила слегка отстраниться.

— Мы на казнь собирались, — как бы извиняясь, сказала она.

И казалось ей, что её слова перебивает оглушительный стук её сердца.

— Может быть, я просто хочу уравновесить предстоящее чем-то более приятным? — улыбнулся Ингвар.

Но платье из рук служанки все-таки принял. И даже, помогая Линетте надеть его, почти не распускал руки.

Почти.

Слава героя, одолевшего демона-нетопыря в Великом Соборе, как-то вдруг кончилась на следующий же день после того, как с отца Бернара были сняты все обвинения в заговоре. Когда Ингвар и Линетта ступили на площадь, перед ними расступались. Им кланялись.

Но их скорее боялись, чем уважали.

Ингвару такое отношение явно было привычно. Он шел, гордо расправив плечи, и спокойно встречал взгляды людей. Он привык быть чудовищем, и он принимал эту роль.

То же самое старалась делать и Линетта, но против воли жалась под бок супругу. За прошедшие дни она научилась выставлять невидимую стену на пути человеческой ненависти.

Но это не значило, что она готова с этим смириться.

— Матушка.

Линетта намеренно обратилась к вдовствующей королеве так, как та накануне ей публично разрешила. Властное лицо Вин’Эдиты на секунду дернулось, а губы сжались в тонкую линию, но она прекрасно понимала: отозвать свое разрешение у нее повода нет.

Не всегда удается поспеть за изменением настроений.

— Присядь, дитя мое, — спокойно, но с холодком в голосе ответила женщина, — Сегодня мрачный день.

Для особенно высокоранговых зрителей предстоящей казни по обе стороны от королевского трона было сколочено нечто вроде деревянных трибун, возвышавшихся над толпой. Вин’Эдита уже занимала там одно из привилегированных мест, в вечном окружении «цветника» из изысканных асканийских дам. Кажется, она до сих пор не выбрала замену погибшей Челсее, и место рядом с ней оставалось свободным.

Линетте явно предлагалось сесть туда.

— Благодарю, матушка, — откликнулась принцесса, — Но за время своей болезни я слишком много времени провела без движения, и лекарь настоятельно советовал мне пользоваться любой возможностью, чтобы разрабатывать ноги.

Это была не вполне правда: благодаря магии демона-кота её выздоровление уложилось в считанные дни, на которые к тому же пришлись переезд из дворца в поместье и попытка похищения со стороны Бранда. Но чувствовала она ловушку и не желала следовать тому, что говорит эта женщина.

Вдовствующая королева не была ей другом.

— Прошу простить мою бестактность, — невозмутимо ответила Вин’Эдита, — Я забыла поинтересоваться твоим здоровьем.

— Благодарю, матушка, мне уже лучше, — заверила Линетта, не вдаваясь в дальнейшие подробности.

Здесь, под прицелом множества недружелюбных взглядов, она чувствовала себя крайне неуютно. Приходилось ей напоминать себе, что она не одна.

Что под защитой мужа ей ничто не угрожает.

А между тем, на трибуны поднялся тот, кого она меньше всего хотела видеть здесь. Тот, чье присутствие превращало казнь в сущую насмешку над правосудием.

Отец Бернар почти что не изменился с их прошлой встречи. Если и далась ему тяжело королевская немилость, ничем не выдавал этого священник. Хотя его черное одеяние казалось траурным, Линетта знала, что это свидетельствует лишь о том, что ему не принадлежит основная роль в сопровождающих казнь церемониях. Строго говоря, он даже не обязан был здесь появляться.

Однако все-таки появился.

— Кесер Ингвар. Ваше Высочество.

Предстоятель эормингской Церкви поклонился обоим так, будто и не устраивал совсем недавно заговор, при котором Ингвар должен был погибнуть, а Линетта — быть ославленной как предательница. Следовало ли ей возмутиться бессовестностью подобного поведения или же восхититься умением владеть собой, принцесса не знала ответа.

Но склонялась к первому.

— Отец Бернар! — улыбка Ингвара вызывала неуловимую ассоциацию с волкодавом, — Вы поверите мне, если я скажу, что именно вы — тот человек, которого мне сильнее всего хотелось бы увидеть на этом… мероприятии?

Он бросил демонстративный взгляд в сторону лакированного столба, предназначенного для аутодафе. К тому моменту слуги при городском суде заканчивали последние приготовления.

Священник же благостно улыбнулся, будто не уловил угрожающего намека:

— Я склонен верить, кесер Ингвар, — ответил он, — В конце концов, такова моя работа.

Кесер медленно кивнул.

— Полагаю, я не могу упрекнуть вас в том, что вы плохо справляетесь с ней, святой отец. Говорят, что вера похожа на маковый настой. Как он притупляет боль телесную, так и молитва притупляет боль душевную. Так скажите мне, отец Бернар. Часто ли вы молитесь по ночам, вспоминая тех, кто связан с этим делом?

Слов «тех, кто погиб по вашей вине» он не произнес, но они явно подразумевались.

— Я молюсь за каждого погибшего асканийца, милорд, — с достоинством ответил священник, — И даже данаанские семибожники удостаиваются посмертного слова, хоть и сами выбрали улечься в объятия Зверя.

Он оглянулся на столб для аутодафе.

— Я верю, кесер Ингвар. Верю, что юный Бранд сегодня примет смерть как настоящий хеленд. И тем самым искупит грехи своего отца.

— Ему хоть сообщат, как погиб его сын? — не выдержала Линетта.

От мыслей о том, как примет это известие старый Майрин, её передернуло.

Подобного она не желала никому.

— Разумеется, миледи, — кивнул отец Бернар, — Церковь Эормуна всегда брала на себя обязательство сообщить родственникам о каждом погибшем хеленде. А Ар’Бранд хоть и был отдан в руки правосудия, раскаялся в своих грехах и получит все посмертные почести, подобающие его статусу.

— Не сомневаюсь, что эти почести очень помогут отцу, чьего сына использовали в интриге и отправили на смерть, — хмыкнул Ингвар.

В ответ отец Бернар улыбнулся:

— В этом ему винить некого, кроме себя, семибожника. Тот, кто связывается с силами Зверя, рано или поздно становится его рабом. И в конечном счете его уничтожают.

Кесер кивнул:

— Даже если в какой-то момент его и защищает двор.

Впрочем, Линетта прекрасно видела, что он чувствует себя проигравшим. Невозможность достать виновника заговора, — виновника, о чьей вине прекрасно знал, — терзала её мужа изнутри, повергая в бессилие. Ничего не говоря, девушка украдкой нащупала локоть супруга и чуть сжала его.

Безмолвно выражая поддержку.

Поймав ее взгляд, Ингвар чуть улыбнулся. И странной была эта улыбка, в которой каким-то образом смешалась искренняя благодарность и бессмысленно-бравадное «не дождетесь!».

А между тем, объявили о появлении Его Величества, и собравшиеся поспешили занять свои места. Одетый в алые шелка, король Этельберт прошествовал к трону, и королева Ханна безмолвной тенью следовала за ним.

— Сядьте, прошу вас, — мягким голосом сказал король, поведя руками.

Однако слова, обращенные к страже, звучали гораздо строже:

— Приведите осужденного.

Белый балахон казнимого, представлявший собой, по сути, лишь прямоугольный кусок ткани с прорезями для головы и рук, резко оттенял смуглую кожу, характерную для выходцев из южного Данаана. Бранд выглядел плохо: губы его были разбиты, волосы спутались, а на точеных скулах красовался свежий шрам. Однако шел он самостоятельно и держался прямо.

— Перед вами государственный преступник, — повинуясь жесту короля, провозгласил Эддиф, — Хеленд Ар’Бранд признан виновным в черном колдовстве, злонамеренной клевете, поклонении Зверю, убийствах, покушении на убийство и попытке разрушить мир, заключенный по воле Его Величества. Преступник признал свою вину и за то удостоен права покаяться, прежде чем быть сожженным заживо. Милостью Его Величества, осужденному предоставляется последнее слово.

Бранд будто не замечал копий в руках стражи, нацеленных ему в горло. Поверх голов знати смотрел он в толпу.

И вещал:

— В этот день… Я плачу не о себе. Мне жаль мою страну. Асканию. В тот миг, когда вы пошли на поводу у семибожников, вы позволили им унижать нас. Нашу культуру. Нашу историю. Нашу веру. Сейчас данаанские кони вновь топчут нашу землю. Но вы предпочли откупиться моей жизнью. Что ж, Эормун вам судья. И когда ваших жен заберут данаанские колдуны. Когда ваших детей принесут в жертву. Когда ваши церкви будут осквернены язычниками. Вы вспомните мои слова. И вы поймете, что я был прав. Аскания… Счастливо выбраться!

— Да какие кони, где вы их видели?! — не сдержалась Линетта.

Но к её ужасу, речь возымела отклик в толпе. О, разумеется, никто не смел потребовать милосердия для заговорщика. Но тут и там слышался ропот, сомнения. Простонародье, ничего не знавшее о том, что происходит за пределами родного города, с удовольствием подхватило слова рыцаря.

— О, Аскания в этом нуждается, — громко откликнулась вдовствующая королева, — Но не полукровке и сыну семибожника пытаться ее куда-то вести.

И будто в ответ на ее слова тут и там из толпы послышались проклятья в адрес полукровки. В адрес «гнилой крови», что покусилась на их любимого короля.

Сторонники королевы потихоньку брали верх. Тут и там выкрики толпы сменялись спорами и сварами. Казалось, еще немного, и собравшиеся зеваки начнут бросаться друг на друга.

— Тихо! — поставленным голосом потребовал Эддиф, — К порядку!

Может, толпа и не прислушалась бы к нему, но мерный, ритмичный стук копий городской стражи об мостовую придал его словам дополнительный вес.

Медленно, тяжело, но порядок на главной площади постепенно восстанавливался.

— Исполняйте приговор, — повелел король.

Бранд не сопротивлялся, когда два дюжих стражника привязали его к столбу. Не тратя сил на бессмысленное сопротивление, рыцарь послушно завел руки за спину и лишь болезненно поморщился, когда веревки слишком туго впились в тело. Стража выполняла свою работу не церемонясь, — но и без излишней жестокости.

— Что это? — спросила Линетта, заметив, как толстяк-палач, прежде чем взяться за факел, вешает на шею Бранду небольшой холщовый мешочек.

— Порох, — пояснил Ингвар, — Взрывчатая смесь. Родственники казнимых через сожжение нередко платят палачам, чтобы таким образом дали им умереть без мучений.

Ему достаточно было обменяться с супругой коротким взглядом, чтобы понять её опасения. Не слишком заботясь о протоколе, этикете и приличиях, кесер подошел напрямую к королю.

И хоть неловко она себя чувствовала под осуждающими взглядами людей, Линетта решительно последовала за мужем, прикрывая ему спину.

— Брат, вернись на место, — приказал Этельберт, — Подожди окончания.

Слова «…и не позорь меня» не звучали, но явственно слышались между строк.

— Это срочно, — ответил кесер, — Ваше Величество, остановите казнь и прикажите проверить мешочек.

Его слова вызвали немую сцену, и первым очухался кесер Эсквин.

— Племянник! — воскликнул он, — Ты переходишь черту.

— Дядя, вас послушать, так я перехожу её по десять раз на дню, — поморщился Ингвар, после чего вновь перевел взгляд на короля, — Это серьезно. Проверьте мешочек.

Однако Ар’Эсквин не унимался:

— В тебе говорит кровь Зверя! Ты был жесток с самого рождения, и с годами твоя жестокость становилась все больше! Сейчас ты опустился до того, чтобы отказать поверженному врагу в последнем проявлении милосердия?! Так сильно требует чужой боли наследие проклятых теней?

— Нет, так сильно требуют задать вопрос элементарные мозги, — огрызнулся Ингвар, — Например, такой вопрос: если вся его семья сейчас в Везире, то кто бы мог заплатить палачу?

Этельберт заколебался, задумавшись над вопросом. Эсквин собирался возразить что-то резкое, но замолчал, остановленный взмахом руки. Бернар делал вид, будто его этот разговор не касается, но все-таки, как поняла Линетта, как бы невзначай прислушивался.

Вот только палача никто не останавливал. Поняв, что король не успеет принять решение, Ингвар обернулся и крикнул:

— Остановите казнь!

Но было уже поздно. Весело затрещал, занимаясь ярким пламенем, сухой хворост, и Бранд закричал от нестерпимой боли. Пламя разгоралось стремительно, и пока палач метался, не зная, подчиняться ему кесеру или королю, огонь охватил белый балахон казнимого.

Взвыла от восторга разгоряченная толпа, жадно внимая крикам умирающего рыцаря.

— Видишь? — спросил Эсквин, — Порох оборвет его страдания. Скажи, племянник, разве Зверь в тебе не наслаждается ими?

Ингвар покосился на него и готов был что-то сказать.

Но в этот раз его перебила Линетта.

— Что это?!

Вокруг пылающего столба разгорался свет. Странный свет, не имевший ничего общего с пламенем. Яркое золотистое сияние, казавшееся каким-то неуловимо-чистым.

И постепенно собиравшееся вокруг Бранда.