Цена прогресса

Рондарк – волшебный город. Здесь обретались по улицам и важные гномы, и грузные тролли. На фронтонах домов и лавок сидели горгульи – самозанятые декорации, которым показывали где можно расположиться, чтобы получать поек и не быть согнанным шваброй.

Но что очень и очень важно – образование. Оно давалось прямо на улице, под ясным (на этот раз) небом... напротив алхимической лавки «Булавки Джо», который уже третий раз вылетал из своего заведения. И вылетал – это не фигура речи. Кто-то говорил, что Булавка Джо ищет секрет философского камня, но очень многие из тех, кто наблюдал его продукцию, знали, что он ищет секрет нитроглицерина.

Старик Боян – высокий, сухощавый, с придурью на лице и запахом едреного волка, получил профессию преподавателя случайно.

Началось все с того, что уличная детвора, состоящая из большой толпы мурзатиков, решила создать свою гильдию под названием «Пацаны». Планы у них тянулись далеко – до захвата целой Империи. Однако, как часто бывает с взрослой жизнью, столкнулись с налогами, членскими взносами, арендой помещения, легкой реформой в области названия (теперь оно было «Пацаны и дамы»), и главное - Статусом. Прочие гильдии не считались с ними, и детьми было принято очень взвешенное, очень сложное и неприятное решение – стать образованными, что было оскорблением лишь отчасти.

Вербовали учителей чаще всего насилием. Дети сами по себе слабые создания, но когда их много, невольно понимаешь, что мудрость толпы строится на силе. Даже самые глупые доводы, сказанные самым маленьким ротиком, внезапно становятся очень даже убедительными... особенно если около твоего кадыка находятся обросшие пеной губы и подточенные зубы.

И если учителей математики, химии, физики и черчения получилось поймать легко (физрук бегал чуть проворнее чем дети), то Боян, для потенциального учителя риторики, оказался неплохо подкован в боевых искусствах и чуть менее подкован в правилах этики. В частности, под правилом «детей бить нельзя» он добавлял маленькое «но»...

И этого маленького «но» хватило, чтобы дети выучили массу новых уроков, которые долго саднели, болели и чесались.

За такую дерзость Боян был назначен еще и на вторую ставку учителем фехтования, сверху получив нагрузку в виде кружка по этимологии и общему языкознанию.

Дети уважают силу. Так сильно, что вечно эту силу проверяют. Если эту проверку вдруг случайно не пройти, можно оказаться на социальном дне, вместе с Полиной Чеполиной, и Антоном... да, после открытия вулканизации каучука и развития резиновой промышленности в новой области контрацепции Антоны очень сильно пострадали.

Тем временем старик Боян постучал в золотой колокольчик над правым плечом:

– Ну-с, бездельники, урок закончен. На следующий раз готовьте полноценную речь по правилам: инвенция, диспозиция, элокуция, ну и так далее... Алан! Не бей дубинкой Грума по черепушке. У троллей она, конечно, каменная, но учитель по этике должен был вам донести, что это не очень правильно.

– Так, звонок прозвенел!

– Звонок для учителя! – рявкнул Боян, он был одним из немногих учителей, чей крик на детей работал. В основном, потому что тот очень умело и больно метал мелки, попадая четко меж глаз.

Тишина повисла гробовая. Никто не спешил двигаться с места, и это было странно. Обычно, если ребенок ведет себя тихо, это значит, что он что-то задумал или, того хуже, чего-то хочет....

– Я ж сказал, что урок закончен. Чего вы свои седалища до сих пор на другую часть улицы не ретировали?

– Так... вы историю обещали, – шепнула самая умная из класса девочка по имени Ариадна. Ее немного побаивались, ибо знали как ловко она орудует струной для резки сыра. – Ну, если мы постараемся и получим на неделе чуть больше хороших оценок чем... одну.

– И вы постарались? – спросил Боян, недоверчиво хмуря кустистые брови. – Слабо верится.

– Грум получил де-е-есять! На металлургии и на кружке по ко-о-о-овке, – потянула маленькая пародия булыжника утробным гулом. – И Грум получил не-е-е-уд... по технике безопасности.

– Он выпил сплав меди и олова... – шепнула Ариадна. – Но если не считать того, что работал голыми руками, без инструмента, сделал все, как говорил учитель... А в конце выдал чистый слиток бронзы.

Как оказалось, было еще несколько счастливчиков, кто получил приличный бал на уроках. Боян, пусть и был тем еще засранцем, старался слово держать. И если он обещал им историю, значит ее придется дать:

– Раз уж поймали старика за бороду, значит он должен выяснить, что же за историю вы хотите. Ваши предпочтения!

– Чтобы приключения были! – крикнул кто-то с задних рядов.

– И чтобы главный герой был, ну-это, крутым! Не рыцаришкой и из наших, ну-это, воров! И, ну-это, всех на...

– Бал, – тихо шепнула Ариадна. – Можно... там будет бал? Или праздник. И... о любви.

– И чтобы драки! С демонами там всякими!

– А главное с глубо-о-оким смы-ы-ыслом, - загудел голос тролля Грума.

– Магию! Хочу магию!

Запросы на долгие пару секунд закончились, и Боян поспешил их перекрыть, пока список не пополнился комплектом новых уточнений.

– Задачку конечно вы мне подкинули...

– Ты учитель риторики или кто?! Отрабатывай! – пискнул мелкий мальчуган с задних рядов и почти сразу ойкнул от удара чьей-то дубинки.

Боян сделал вид, что не заметил.

– Что же... есть у меня для вас история. Интересная история! В которой будет место и ворам, и славным приключениям, праздникам, которые лучше, чем царский бал, дракам, магии и мрачным демонам!

– И глубо-о-окому смы-ы-ы-слу! – подсказал Грум.

– Да-да, ему в первую очередь, – отстрелялся Боян. – А началось все с того, что некто прознал, что по дорогам колесит повозка, запряженная тысячью диавольских чертенят...

**

И тут Боян не солгал, ибо история началась именно с этого.

В стареньком селе с названием Липка, видавшем столетние кедры еще совсем зелеными шишками, приучилась нечистая сила являться. И ладно, если бы как вся иная тварь Врага человечьего эта нечистая сила вела себя тихо. Но нет! Разъезжала она на новеньком, лакированном экипаже, с шипованными колесами, и тысячею чертей вместо лошадей!

Правда, человеческий глаз черта в его истинной форме уловить не может, а потому все, кто эту повозку видел, говорил, что едет она сама собой. А так как все знают, что повозки сами собой не ездят, местные жители быстро набросали общую массу телеги, поделили ее среднюю грузоподъёмность одного беса и ввели коофициент хаоса (ведь бесы будут друг другу мешать).

Вышло, конечно, не ровно тысяча чертей, но очень близко, примерно тридцать пять миллионов, но общим делом было принято округлить. Тысяча звучит эффектнее.

Церковь, будучи достаточно чувствительным институтом государства, всегда держит руку на пульсе народа, даже если этот пульс неровный или представляет из себя один удар в час.

Первый донос на бесовскую телегу списали на очень красочную выдумку; второй донос – на менее оригинальную выдумку; третий и вовсе оставили на потом, ибо кагор со славным бобриным хвостом в соусе будет чуть поважнее.

Спохватились именно тогда, когда доносы прекратились... Ведь это странно. Народ, который уже придумал себе легенду, от нее так просто не откажется, даже если ему угрожать крещением. Это повод задуматься. Или даже начать волноваться.

Именно поэтому со стороны церкви был отправлен ревизор. Инквизиция привлекла бы много внимания, учитывая, какие методы те предпочитают. Тут нужна была тонкая рука и тонкая работа, а для таких случаев у духовной Консистории были особенные люди: служители Святого Альцера.

Воры, убийцы, рецидивисты, раутбиттеры, монахи предавшие обет, негоцианты, растовщики, взломщики, воры – вот, кого принимает под свое крыло Святой Альцер и кого пытается перевоспитать, ибо, если блудница смогла войти в чертоги Рая, то и все вышеперечисленные, если постараются, тоже это могут.

Но не нужно думать, что искупление идет без лишений. Монастыри альцеранцов представляют из себя тюрьмы со строгим распорядком, трудной физической работой, узкими койками и аскетичным пайком. Что самое главное, оттуда никто не пытался бежать, ибо у церкви, порой, руки бывают много длиннее, чем у светских властей. Да и все вышеперечисленное лучше, чем смерть или вечная гонка с оною.

А еще это неплохой полигон для тех, кто любит учиться. Если ты любознательный, то в конце концов от скуки или обычного желания скоротать время начнешь учиться у сокамерников их ремеслу. И если долго учиться всему, что умеют местные обители, так или иначе можно стать «ценным кадром», в сторону которого рано или поздно покажет палец отца настоятеля. .

Так случилось и в этот раз.

Фома Аквинский, полноватый мужичок с широкими плечами, в белой рясе, с бритой тонзурой на голове, шел мимо сгорбленных над капустной грядкой альцеранцев. Те смиренно продолжали делать свою работу, махая мотыгами, как культиваторами, останавливаясь лишь на то, чтобы стащить с зеленого цветка особенно наглую гусеницу.

Ноги Фомы Аквинского остановились аккурат рядом с крепким юношей. Не смотря на достаточно знойную погоду и сильный ветер, он работал в одной рубахе, оставив свою рясу трепаться на плетенной изгороди. Парниша сделал пару взмахов, взрыхлив землю, а затем встал во весь рост, который оказался не очень и внушительным. Едва-едва выше самого Аквинского, который никогда не отличался ростом.

– Настоятель? – обратился парнишка и вытер с лица пот полами рубахи, а затем запоздало поклонился.

– Пройдись со мной, Сиэль, услужи старику, – улыбнулся Фома. – Есть вещи, которые нам нужно обговорить.

Шепотки прочих альцеранцев притихли еще на том моменте, когда Аквинский ступил на грядки, однако теперь тишина стала прямо таки феноменальной.

– Да, настоятель, – поклонился названный Сиэлем и двинулся к плетенной изгороди, чтобы забрать свою рясу.

Это был странный парнишка. Никто не помнил, как тот появился в монастыре, и главное, никто не помнил за что. А те альцеранцы, что подсылались к Сиэлю, чтобы разведать этот ускользнувший от бюрократии факт, получали каждый разную версию, одну страшнее предыдущей.

Но этот парень был умен. Быстро учился, быстро схватывал, быстро... приспосабливался. Фома Аквинский лично внес его имя в списки «ценных кадров», который после отправил в духовную Консисторию.

Разговор продолжился уже в келье Фомы Аквинского. Она была просторная, но аскетичная, с большим окном, в которое били белые лучи ускользующего солнечного света. Отец настоятель стоял около стола, смотрел на списки, смотрел на доносы, и смотрел на Сиэля, опустившего глаза в пол.

И тогда Фома решил заговорить:

– Сиэль.

– Да, настоятель?

– Ты можешь представить, сколько лет я живу пастырем в сим монастыре?

– Десятилетия? Сорок лет?

– Именно. Сорок пять лет и столько же зим. Сорок пять лет я обращал волков в пастушьих псов, чтоб те помогали нам оберегать агнцев. И за эти годы, представь, я научился смотреть на людей глубже, чем они предполагают. И знаешь, что я вижу, глядя на тебя?

– Признаюсь, не могу представить.

– Себя. И мне это не нравится, ибо из всех грешников себя считаю самым худшим, – серьезно ответил Фома Аквинский. – Но, философию оставим философам. Ты не слепец, Сиэль, и следишь за жизнью нашего монастыря, а потому знаешь, зачем оказался здесь.

– Вероятно, у церкви появилось дело. И вам нужен человек, который мог бы на это дело повлиять.

– Именно так.

– Я могу узнать о подробностях?

– Присядь. Вон там, под красным углом. Можешь взять вина... оно все ровно вычхалось, – нахмурившись, сказал Фома и кивнул в сторону полупустого кубка. – Дело... Село Липка. Двадцать сорок дворов. Не так давно у них сгорела кирха. Говаривали, из-за этого нечистик и завадился навещать их землю. А он и завадился, черт бы их в гузно подрал.... прости Господи. Рассказывают про экипаж, телегу стало быть, что по ночам без лошадей по тракту разъезжает. Рычит, кричит, и уезжает. И деревня апосля от страху спать не может и странные видения, видит. Морок, говорят. Право слово, Сиэль, не удивлюсь, коль узнаю, что про морок они от какой знахарки узнали. В таких селах, как Липка, всегда есть эти... знахарки.

– Этим могла бы заняться инквизиция...

– Не могла бы. Иначе нам придется переваривать такое количество доносов, с которым даже легионы бесов покажутся мелкой шайкой. Создай только народу прецедент, что греховный отдел откликнулся на сказку про самоходную телегу, и любители фольклорного образования начнут выдумывать жуткие вещи. Еще вина?

– Нет. Благодарю.

– Туда был отправлен один из наших. Демьян. Толковый малый. Он должен был вернуться три дня назад. О том, где он и как он, нету ни малейшего понятия, ровно как и о том, что происходит в Липке. Доносы прекратились в один день, седьмицу тому. Бродячие пилигримы, проходящие селом, не сообщили ничего нового. Просто деревня. Просто люди. Просто! А я знаю, что ничего ПРОСТО не бывает. И альцеранцы просто не пропадают. Особенно такие как Демьян.

– Это было первое задание? Если да, – пожал плечами Сиэль. – Свобода... могла вскружить ему голову. Вы не думали, что он просто сбежал?

– Нет. Не думаю, – поставил точку Фома. – Видел его, когда был по делу у моего доброго друга Сергия, и уверен в нем так же, как в тебе. Вы чем-то похожи. Разве что, он стал верным псом после долго учения, а ты был таким с самого начала. К тому же, в окрестных городах и селах уже есть ориентировки на Демьяна, по трактам ходят патрули. Будь он беглецом, уже б себя выдал.

– Выходит, мне нужно будет расследовать дело о повозке и пропаже нашего человека, настоятель?

– Именно. Твои зубы и когти окрепли достаточно, чтобы отточить их о шкуру Врага человечьего. Ибо не писано ли... Каждому же из нас дана благодать по мере дара Великого..

–...И Он поставил одних Апостолами, других – пророками, иных – Евангелистами, иных – пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Великого... – закончил цитату Сиэль.

Было что-то особенно в том, как он это сделал. С какой-то легкой иронией и бесконечным трепетом перед сказанным. Очень странное сочетание, от которого бросало в дрожь.

– Ага... Ты выезжаешь следующим утром. Если не распогодится, придется идти по мороси. Возьмёшь один из плащей у нашего келаря. На этом можно и кончить наш разговор, Сиэль. С Богом, парень.

Последние слова настоятель проводил крестным знаменьем и легким жестом куда-то за свое плечо. В келье стрельнула золотая молния и около головы Фомы Аквинского возник яркий золотой крест размером с небольшое распятье. Учитывая, что Фома не был ни боевым клириком, ни паладином, крест этот говорил о смиренной вере своего носителя и чистых помыслах, которые и позволили кресту появиться. А так же о силе, которой наделяет Великий каждого, кто отдает ему свою веру...

Впрочем магики из университета Ведоктерия до сих пор не считали клерикальную силу новым ответвлением чародейства. Магия – она живая. Она ищет способы выбраться наружу, из-за чего и возникают лешие, русалки и прочие метаморфозы здоровой фауны. «Клерикальная магия», она же «магия знамений», по мнению людей в остроконечных шляпах, была одной из аномалий, возникших из-за очень своенравной природы магии, и "наукой" считаться не может, ибо строится не на фактах, а на очень сильном убеждении.

Сиэль поклонился настоятелю, но никаких знамений делать не стал. С одной стороны, это оскорбление – все равно, что не пожать протянутую руку. Однако настоятель знал, что у парня с этим проблемы, и никто из альцеранцев никогда не видел, чтобы Сиэль пробовал применить знамение. Он только наблюдал, повторял пасы, но ни разу креста у него либо не вышло призвать.

Что-то в лице Сиэля треснуло, как край хрустального кувшина. Но трещина почти мгновенно заросла, став снова покорной маской. Однако того мгновения, что застал Фома хватило, чтобы он увидел там... страх?

Ответ на этот вопрос ушел вместе с мальчишкой, растворившись в резвом крещендо дождя по застекленному окну.