Цена счастья

Ветер на причале был не просто холодным — он выл, словно злобный волк. Хлестал по коже ледяными плетьми, свистел в ушах и рвал плащ, словно пытаясь задержать непрошеного гостя. Тёмные волосы, словно вороново крыло, прилипли ко лбу. Капли дождя срывались с неба, и в воздухе стояла взвесь из солёных брызг. Марвин, сжимая в окоченевших пальцах рукоять дорожного сундука, глянул наверх. Там, на утёсе, чернел замок — асимметричный, нависающий над пропастью, будто выросший из самой скалы. Обитель Гарона Чернокнижника. Чёрные блестящие стены уходили в свинцовое небо, где бесновался ветер, разрывая тяжёлые тучи. Дождь обрушился на палубу корабля внезапно. Стена из серой воды, казалось, не желала пускать молодого человека в обитель Гарона.

Колдун — величайший ум своего поколения. Ради книг из его библиотек Марвин был готов на всё. Несмотря на юный возраст, он много постиг в тайных науках. Магия всегда интересовала пытливый ум юноши. О Гароне болтали разное: о его связи с дьяволом, о жадности и опасных связях. Последнее, что слышал Марвин, — это об обещании чернокнижника принести жертву магам Юга ради своего бессмертия. Король не трогал колдуна. Тот не рвался к власти, а правитель Северной страны Шторгальд мог опасаться лишь за свой трон.

В какой-то миг дождь прекратился так же быстро, как и начался. Корабль бросил якорь, и капитан велел спустить на воду шлюпку.

— Берег там скалистый. Распорем брюхо судну, как пить дать! Проклятия в глотку северным спрутам! — выругался он и велел Марвину следовать за матросом. «На лодке, так на лодке», — размышлял будущий студент. Он прижал к груди саквояж, глядя на ловкого матроса.

— Кидай поклажу! — крикнул седой такелажник, оказавшись в лодке. Видя нерешительность Марвина, тот подмигнул ему. — Не бойся, поймаю. Марвин не стал говорить, что внутри саквояжа — ценные свитки. Разве простые моряки поймут что-то в науке? Он шагнул по узкому трапу, качавшемуся в такт успокаивающимся волнам, и бросил сумку в объятия матроса. Тот ловко подхватил багаж, уложил под банку и стал ждать пассажира. Матрос не думал, что тот окажется решительным, и понял, что Марвин больше переживал за груз.

На пристани юношу никто не встретил. Его спутником был лишь пронизывающий ветер. Перед ним открылся вид на узкую лестницу, высеченную в камне. Она начиналась у подножья замка и уходила вверх, тысячью ступеней, к обители чернокнижника. Преодолеть путь ему помогли молодость и решительность. Марвину не было страшно. Он отбросил мысли, скребущиеся в душе, вспоминая наставления прежнего учителя. «Чтобы постичь магию, нужно знать не только её светлую сторону, — говорил Летисий, Белый Маг.

— Но будь осторожен в помыслах. Часто тёмная сторона поглощает неопытных учеников. Она предлагает больше, чем ты достоин, и охотно верится, что можно обрести силу и знание просто так. Гарон ничего не делает бесплатно.

— Но как же вы, учитель? — спрашивал Марвин Летисия.

— Мы учимся на своих ошибках, — отвечал маг, отбрасывая со лба волосы и показывая шрам в виде звезды на виске. — Пусть свет хранит и ведёт тебя. — Так напутствовал старый волшебник любимого ученика.

Он заменил ему родителей. Марвин вспомнил, как много лет назад чуть не погиб на разбойничьей тропе.

Лес по имени Чёрный Хвойник и впрямь был тёмным и густым. Сосны и ели, вековые и молчаливые, стояли плотной стеной, а их ветви, сплетаясь, образовывали непроглядный полог, сквозь который лишь изредка пробивались одинокие лучи солнца. Именно здесь, на старой купеческой дороге, давно позабытой и заросшей, и разыгралась та маленькая, никому не ведомая трагедия, что навсегда изменила жизнь мальчика.

Карета была простой, без гербов, но добротной — купец Адриан Вейл не любил привлекать внимания к своим делам. Он вёз семью в новый дом, подальше от столичной суеты, надеясь на тихую, спокойную жизнь. Но тишину Чёрного Хвойника нарушил не птичий щебет, а грубые крики и лязг стали.

Нападение произошло стремительно и было жестоким. Полдюжины оборванцев с потёртыми лицами и тусклыми глазами высыпали из чащи. Стрела вонзилась в шею вознице, и он беззвучно рухнул с козел. Дверцу распахнули, и началось обычное дело: завывания, угрозы, требование кошельков.

Но купец Адриан был из тех, кто не расстаётся с добром легко. Он схватился за спрятанный под сиденьем арбалет. Этот поступок, полный отчаянной храбрости, и решил всё. Раздался щелчок, короткая борьба, и потом — тихий, предательский звук ножа, входящего в плоть. Бандит прикончил сначала отца. Потом мать, бросившуюся на защиту мужа.

Пятилетний Марвин замер в углу кареты, прижав к груди потрёпанную книжку с картинками — подарок на день рождения. Его мир, состоявший из родительских улыбок и сказок на ночь, в одно мгновение рухнул, сменившись запахом крови и перекошенными от жадности лицами незнакомцев. Он не закричал. Не заплакал. Просто смотрел широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, слишком большой для такого маленького сердца.

Разбойники, торопливо обшарив карманы мёртвых, нашли скромную шкатулку с монетами и, ругаясь, что добыча так мала, скрылись в лесной чаще, оставив после себя тишину, смерть и мальчика, который даже не понимал, что нужно делать дальше.

Он просидел так, может быть, час, а может, целую вечность. Пока холод не начал пробираться под тонкую куртку, а странные ночные звуки леса не заставили его, наконец, пошевелиться. Инстинкт повёл его прочь от этого страшного места. Мальчик побрёл, не разбирая дороги, спотыкаясь о корни и хватаясь за колючие ветки. Он шёл, пока ноги не подкосились от усталости, и ребёнок не рухнул в мягкую, влажную подстилку из хвои, у края небольшого ручья.

Именно там, на третий день его скитаний, и нашёл его Летисий.

Белый маг шёл по своим делам, следуя за тихим зовом магии, что витал в этих местах. Он искал редкий целебный корень, но нашёл нечто иное. Сначала почувствовал слабое, едва заметное биение жизни — исхудалое, почти угасшее. А потом и увидел: под корнями старой ели, словно птенец, выпавший из гнезда, лежал мальчик. Лицо его покрыто грязью и исцарапано, губы потрескались, но в сжатом кулачке до сих пор зажата была та самая книжка с картинками.

Летисий, чьё сердце, хоть и закалённое годами, не очерствело до конца. Старик опустился на колени. Осторожно коснулся лба мальчика. Тот был холодным. Но когда маг попытался взять ребёнка на руки, мальчик внезапно открыл глаза. И в них не было слёз. Лишь пустота. Бездонная, леденящая тишина, в которую ушёл весь его крик.

— Не бойся, — тихо прошептал Летисий, и его голос, тёплый и бархатный, впервые за много дней коснулся слуха Марвина. — Всё уже позади.

Он завернул мальчика в свой плащ, напоил его из походной фляги водой, сдобренной целебными травами. Марвин безвольно далему это делать, не оказывая ни малейшего сопротивления. Он просто смотрел.

Летисий отнёс его в свою обитель — скромную, но уютную башню, спрятанную в долине от посторонних глаз. Он выходил его, выкормил, отогрел не только тело, но и душу. Прошли недели, прежде чем мальчик заговорил. И первым его вопросом, тихим и прерывистым, стал:

— Почему они это сделали?

Летисий не стал лгать. Он не говорил о жестокости мира, о зле в сердцах людских. Он сказал иначе:

— Потому что они были слепы. Они видели только золото, а не свет в глазах твоих родителей. Они заблудились во тьме.

Именно тогда, глядя на мальчика, в чьих глазах поселилась недетская серьёзность, маг заметил нечто. Когда Марвин читал (а читать он научился рано и жадно), страницы книг, казалось, сами листались под его пальцами. Пламя в камине порой изгибалось, повторяя узоры его мыслей. Летисий понял: ребёнок, переживший столь глубокую травму, инстинктивно искал утешения в том, что отличалось от обычного. Его душа, сама того не ведая, тянулась к магии.

И маг сделал выбор. Он не стал отдавать его в приют или пристраивать к чужим людям.

— Мир отнял у тебя одну семью, — сказал он однажды Марвину. — Но это не значит, что ты должен оставаться один. Пока я жив, у тебя будет дом. А ещё… у тебя есть дар. Ты чувствуешь это?

Марвин кивнул, не решаясь произнести вслух свои странные ощущения.

— Дар — это ответственность, — строго сказал Летисий. — Его можно обратить во благо, а можно — во вред. Я могу научить тебя, как не заблудиться в той тьме, что поглотила тех людей. Хочешь учиться?

Вопрос был риторическим. Голод в глазах мальчика был красноречивее любых слов. Так Марвин из рода Вейлов, сирота, чудом выживший в лесу, обрёл не только нового отца, но и Учителя. И начался долгий путь к знанию, путь, который годы спустя приведёт его к мрачным стенам замка на утёсе.

***

Юношу встретили молчаливые слуги в тёмных одеждах — двое мужчин неопределённого возраста. Морщины избороздили их бледные лица, словно старые дороги на пустынной карте. Его провели в кабинет — помещение, больше похожее на логово колдуна, а не великого мага. Веники из сушёных трав, связки засушенных птиц, змей и грызунов. Воздух здесь был густым и сладковатым. За каменным столом, заваленным множеством книг и необычных приборов, сидел он. Гарон. Колдун выглядел худым до истощения, а лицо старика напоминало пожелтевший пергамент. Но глаза… Глаза были молодыми, яркими и пронзительными, как осколки чёрного льда.

— Марвин из рода Вейлов, — произнёс колдун. Его голос сухой и шелестящий, точно переворачиваемые страницы. — Ты приехал за знанием, о котором больше негде прочесть?

— Да, мастер Гарон. Мой учитель Летисий…

— Помню его, — прервал юношу колдун. — Я питал на него большие надежды, но… наши пути разошлись. — Гарон закрыл тяжёлый фолиант, который изучал перед приходом ученика. — Знание даётся не за красивые глаза. Ты будешь учиться. А в уплату выполнишь одно моё желание. Одно. Когда придёт время.

Марвин почувствовал холодок под сердцем.

— И каково же оно, это желание?

—Узнаешь в свой час. Оно зависит от ситуации, — хищно улыбнулся Гарон. — Согласен?

Голод к познанию пересилил осторожность.

— Согласен, — ответил Марвин.

Дни потекли в напряжённом ритме. Марвин склонялся над древними свитками, разбирая сложные тексты забытых языков. Гарон был строгим, требовательным учителем. Он обучал его мастерству слова и боевой магии. Особенно чернокнижнику нравилось смотреть, как ученик приносит в жертву мелких животных. Юноша делал это лишь ради учёбы, но не из удовольствия. Видя жалость в глазах парня, колдун качал головой: «Из него не выйдет чёрного мага. Снова потерянное время. Или моё желание он исполнит покорно?»

Однажды Марвин вышел в замковый сад-клуатр, укрытый от ветра. И замер. Посреди грядок с мандрагорами росли синие цветы, и среди них, поливая растения из кувшина, стояла она. Девушка напевала что-то тихое. Услышав шаги, она обернулась. И он увидел её лицо. Не ослепительной красоты, но одухотворённое и печальное. А глаза… Самого невероятного цвета — как незабудки, умытые утренней росой.

— Вы… ученик моего отца? — Её голос тихий, мелодичный.

— Да. Я Марвин из рода Вейлов.

— Антисия — дочь Гарона.

Дитя чернокнижника совершенно не походила на мрачного отца. В ней были чистота и свет. Волосы цвета спелой пшеницы заплетены в тугую косу, доходившую до пояса. Простое платье и руки натруженные, не боящиеся работы. Юноша не понимал, как такой нежный цветок не увял в тёмных стенах замка и в затхлом воздухе коридоров крепости.

— Мне нравится ухаживать за растениями. — Антисия рассказывала о них с той страстью, с которой могла говорить по-настоящему влюблённая в своё дело садовница. Она показывала на каждый цветок, зная его историю.

— Жаль, слуги срезают их, но у меня есть свой собственный садик. Идём, покажу. Ведь цветы… — Она внезапно замолчала и потом тихо проговорила, — мои единственные друзья.

С этого началось. Случайные встречи в оранжерее, в библиотеке, робкие разговоры у камина. Марвин понял, что влюбляется. Не в заколдованную принцессу, а в живую девушку с грустными глазами, чья душа, казалось, была заточена в этой же каменной тюрьме.

Однажды ночью, когда буря завывала за стенами, в его дверь постучали. Он открыл и увидел Антисию. Она была бледной и вся дрожала.

— Марвин, ты должен мне помочь, — выдохнула она. — Отец… Он планирует. Ты же согласился выполнить его желание?

Марвин кивнул, плохое предчувствие сжало ему горло. Ведь прошёл почти что год и близился день расплаты. «Как же быстро пронеслось время».

— Его сила иссякает. Ему нужна новая жертва. Душа, связанная с ним узами крови. Его желание… В ночь зимнего солнцестояния он прикажет тебе принести меня в жертву на чёрном алтаре. Он использует этот акт. Сила, высвобождаемая из-за предательства, из-за убийства любимой… она откроет ему врата к невиданной мощи. Лёд прокатился по венам Марвина.

— Но почему? Ты же его дочь!

— Нет! — в её голосе прозвучала отчаянная ярость. — Я его тюрьма! В меня он заключил душу и силу моей матери, Клио, — белой волшебницы. Не знаю, как мама полюбила Гарона. Может, он раньше не был чудовищем. Она умерла после моего рождения. Я не знала её, и меня воспитывала няня, которая исчезла, когда мне исполнилось десять лет. Отец редко общался со мной. Слуги учили читать и писать, старый садовник Кристор научил слышать песню растений и ухаживать за ними. Все, к кому я привязывалась, бесследно растворялись в тёмных коридорах замка. Я — сосуд, Марвин. И теперь этому сосуду нашли иное применение. Мы должны бежать. Пока не поздно. — В её васильковых глазах застыли слёзы.

— Хорошо, — выдохнул он, сжимая её ледяные пальцы. — Мы сбежим. Сегодня.

План родился из отчаяния. Он вспомнил ритуал безмолвия. Он пробрался в лабораторию и зарядил три обсидиановых кристалла иллюзией. Влюблённые встретились у потайной двери. Антисия, закутанная в тёмный плащ, была похожа на испуганную птицу. Марвин уже протянул руку к засову, когда воздух в коридоре сгустился, стал тягучим и сладким. Гарон вычислил беглецов. Он знал обо всём происходящем в его владениях. Его книги шептали ему мысли, неслышимые ухом, а зеркальный шар показывал самые потаённые уголки замка.

— Ученик. Дочь.

Гарон стоял в конце коридора. От него исходила такая мощь, что Марвину стало трудно дышать. Глаза чернокнижника пылали холодным огнём. На кончиках пальцев вспыхнула зелёная молния. Антисия вскрикнула от неожиданного появления отца и вжалась в стену.

— Беги! К лодке! — резко крикнул Марвин, толкая её к двери. Он развернулся к колдуну, выводя на полу охранную руну. Гарон смотрел на него с ледяным, безмерным разочарованием.

— Как глупо, мальчик. Ты мог бы стать великим. А теперь ты всего лишь инструмент. И я заберу у тебя, что ты ценишь больше всего. Свет, в котором ты узрел её лицо.

Гарон не стал метать молнии. Он просто поднял руку и сжал пальцы в кулак. Мир вокруг Марвина не взорвался, а схлопнулся — не физически, а метафизически. Он не почувствовал боли. Кристаллы иллюзии не помогли; он не успел ими воспользоваться. Лишь стремительный, тонущий во тьме холод, заливший изнутри душу. Звуки — шум ветра, её отчаянный крик, собственное сердцебиение — стали громкими, оглушающими, а затем и они начали затихать, искажаться.

— Я не отниму у тебя жизнь, Марвин. — Голос Гарона прозвучал прямо у него в помутневшем сознании. — Я оставлю тебя ей в уплату. В темноте. Наедине с её бесполезной жалостью. Бегите, жалкие черви. Бегите в своём вечном мраке!

Последнее, что увидел Марвин перед тем, как мир поглотила абсолютная, бархатная тьма, — это расплывчатый силуэт Антисии и два ярких пятна её глаз, полных ужаса. Затем не стало ничего. Только холод, тишина и бесконечный чёрный потолок над головой.

— Марвин! — её голос, единственная ниточка в этом море тьмы, прозвучал рядом. Он почувствовал руки, хватающие его. — Держись за меня! Он не видел, как они скатились по обледеневшей тропе. Слышал плеск волн и понял, что она потянула за рукав и втолкнула в лодку, перерезала верёвку и схватилась за весла. Он только чувствовал яростные толчки волн, бьющие в борт, ледяные брызги на лице и прерывистое, тяжёлое дыхание Антисии. Юноша сидел, сжавшись в комок, вцепившись в скамью, пока его мир, лишённый света, раскачивался и бурлил вокруг. Он ослеп. Он, для которого книги и древние схемы были всем смыслом, больше ученик Гарона не прочтёт ни строчки. Он не увидит снова улыбки Антисии и небесно-голубых, сияющих глаз. Отчаяние охватило его, такое же леденящее, как воды Северного моря. Но сквозь боль пробивался её голос. Антисия говорила с ним сквозь вой ветра и шум волн. Говорила о пустяках. О цветах в саду. О стихах, что он читал ей. Её слова стали единственным теплом в этой беспросветной тьме.

Они доплыли. Как? Наверное, чудо. Лодку выбросило на пустынный каменистый берег. Антисия помогла ему выбраться, почти тащила на себе. Словно знала, куда идти. Он шатался, спотыкаясь о камни, полностью зависимый от её ведущей руки. Девушка привела его в пещеру. Усадила на сухой камень, развела из собранных у входа щепок жалкий, но такой жизненно необходимый костёр. Марвин чувствовал тепло огня кожей, но внутри всё ещё тлела ледяная пустота.

— Я… я ничего не вижу, Антисия, — его собственный голос прозвучал чужим и разбитым. — Я бесполезен. Ты спасла слепого калеку.

Марвин услышал, как она опустилась перед ним на колени. Потом её пальцы коснулись его лица, смахнули с ресниц засохшую соль.

— Ты спас меня, — прошептала она. — Ты выбрал меня, когда мир предлагал тебе все знания. Теперь моя очередь. Его пальцы нашли её лицо. Он ощущал влажность на щеках девушки. Она плакала. Плакала о его сломанной судьбе, о своём украденном детстве, о жестокости отца, о всём том горе, что обрушилось на них.

— Я не хочу, чтобы ты видел меня такой, — всхлипнула она. — Я хочу, чтобы ты видел свет. Солнце. Море. Цветы…

— Ничего, — внезапно её слёзы пробудили в Марвине какую-то силу. Он устыдился своего отчаяния и страха. Ведь ей было намного страшнее сбежать от могущественного отца. Море пощадило их, и земля приняла. Надежда разгоралась, как костёр. Марвин ощущал его тепло и улыбнулся:

— Не плачь, Антисия. Я научусь видеть, прикасаясь руками: сначала к тебе, потом к стенам этой пещеры и камням, потом к деревьям. Мой нос укажет направление ветра и запахов, а слух убережёт от опасности. Ты станешь моими глазами лишь на время, пока мне не удастся самостоятельно сделать шаг. Всё будет хорошо.

***

Время дождей сменило лето. И солнце, по словам Антисии, в этом году баловало теплом. Они вместе обустроили небольшой садик, и Марвин наощупь определял коренья и семена. Через некоторое время он научился уходить из пещеры и возвращаться с вязанкой хвороста. Вспоминал заклинания и умело поддерживал тепло земли, чтобы растения как можно дольше приносили плоды.

— Теперь нас будет трое, — как-то сказала его любимая. Она взяла его руку и прижала ладонь к своему округлившемуся животу. Марвин вздрогнул от толчка под пальцами. Не сразу понял, что новая жизнь уже просится взглянуть на белый свет. Недавно поцелуи казались самыми сладкими в темноте пещеры, и ночи уже не казались холодными в объятиях друг друга. И снова он вспомнил о своём недуге и пожалел, что не увидит собственное дитя. Но не стал ничего говорить Антисии. Улыбнулся и обнял её.

После тёплого лета на остров набросились западные ветра. Остров в Северном море — негостеприимный уголок. Марвин плёл сети и заговаривал их с помощью магии.

— Нам надо заготовить как можно больше рыбы на зиму, — говорил он. — Эта сеть не просто поймает улов, но и выбросит его на берег. Мы вместе соберём рыбу. Но тебе лучше не тащить всё самой.

Антисия обещала беречь себя. Однако море подарило много рыбы, и волшебная сеть оказалась тяжёлой. Серебристые спины бились под сеткой, и девушка вдруг испугалась, что улов выскочит и упадёт обратно в воду. Море волновалось, и тёмные волны бились о скалистый берег. Марвин слушал звук прибоя и вспоминал тот день, когда лодка причалила к утёсу с застывшим в скале замком колдуна Гарона. Парень наполнял корзины и уносил к пещере. Возвращался на берег, и всё время окликал Антисию. Она отзывалась. Но когда в третий раз он позвал её, голос любимой показался ему слабым и далёким.

— Возвращайся в пещеру со мной. Посиди у огня, — говорил он. — Здесь стало слишком холодно.

— Я не замёрзла, — соврала она. Её руки покраснели от холода, а бледное лицо сделалось похожим на маску мертвеца. Пальцы дрожали, а кожа на них потрескалась.

Когда Марвин вернулся с пустыми корзинами, его ждал лишь холодный пронизывающий ветер.

— Антисия! — кричал он снова и снова, и никто не ответил ему. Теперь он понял, что его слепота — проклятие. «Если бы я мог видеть, то сразу бы нашёл тебя!» Он призывал северных богов и молил небо дать ему прозреть хотя бы на несколько минут, чтобы отыскать любимую. Но небеса были глухи. Запах крови. Спустя столько месяцев Марвин прекрасно различал, как пахнет кровь животного, рыбы и человека. Сердце замерло, а потом заколотилось с неистовой силой. Страх потерять Антисию и нерождённое дитя стиснул горло. Он сжал кулаки и снова тихо позвал её по имени. Кровь. Она рядом. Марвин опустился на колени и пополз по обрывистому берегу. Искал ту, что стала ему дороже жизни.

Когда рука молодого мага нащупала платье девушки, у него перехватило дыхание. Коснулся её руки — ещё тёплой. Подполз ближе, приложил ухо к её груди. Жива! Сердце всколыхнулось. Он знал дорогу в пещеру и, взяв на руки Антисию, старался идти как можно аккуратнее, чтобы не уронить своё самое ценное сокровище. Шёл и молился. Камни откатывались с тропы, кусты раздвигали колючие ветви. Ветер стих и что-то напевал мелодичным голосом. Марвин вспомнил, как впервые увидел Антисию. Суровый ветер сегодня пел её голосом, вёл к обители, к огню. Парень растирал ей ледяные ноги и руки, ощущая под пальцами израненную кожу. Когда Антисия согрелась, то застонала.

— Время пришло, любимый.

— Нет! Ты не умрёшь! — горячо выкрикнул он. Она сжала его пальцы и улыбнулась. Марвин чувствовал, что сейчас от неё исходит покой и радость. — Я напугала тебя. Прости. — Дыхание её сжалось, и Марвин почувствовал, как боль стиснула её чрево. — Ребёнок скоро должен родиться… Ты просто будь рядом… Я… справлюсь…

Марвина бросило в жар. Страх сдавил грудь. Он сжал кулаки, говорил себе, что не стоит бояться, что рождение ребёнка — естественное следствие их долгих ночей любви. Он многое познал в колдовских науках и лишь не смог вернуть себе зрение. Но умел облегчить боль и укрыть теплом в холодной пещере любимую. Разжечь щелчком пальцев огонь и принять в руки своего сына. Маленький мокрый и горячий комок счастья. Он кричал, и под сводами пещеры разносилось эхо новой жизни. Марвин не хотел выпускать из рук свёрток. Антисия назвала сына Скальдом и кормила, гладя по мягким волосам.

— Как же я хочу увидеть сына, — говорил молодой отец, касаясь пальцами нежной кожи малыша.

— Моей любви недостаточно, чтобы вернуть тебе зрение.

— Не печалься, любимая. Возможно, когда-нибудь я отыщу средство.

Она обняла его и расплакалась. Впервые за долгие месяцы, когда уговаривала себя быть сильной. Её слёзы текли по его пальцам, тёплые и солёные. И тогда случилось странное. Там, где капли касались его кожи, мёртвая, холодная ткань начинала… оживать. Начался едва уловимый зуд.

В абсолютной тьме, что окружала его, появилась точка. Крошечная, как булавочный укол. Но это был не укол тьмы. Это был свет. Смутный, расплывчатый, но живой.

— Антисия… — прошептал он, замирая. Марвин почувствовал, как любимая вздрогнула. Ещё одна слеза упала ему на веко, и точка света расширилась, превратившись в размытое пятно. Очертания. Тени. Он мог различать движение. Он видел! Не глазами, которые были мертвы и выжжены магией Гарона. Её слёзы, её любовь и её жертва творили иное колдовство, древнее и куда более могущественное. Они текли по его лицу, как живая вода, и оживляли то, что считалось мёртвым.

И вот уже он видел не просто пятна. Он видел её силуэт, склонившийся над ним. Видел отблески костра в мокрых от слёз глазах Антисии. Видел, как эти самые глаза широко раскрылись от изумления и надежды.

— Марвин? Ты… ты видишь меня?

Она плакала, и с каждой каплей пелена перед его взором редела. Тени обретали форму, свет становился ярче. Он видел её! Испуганное, прекрасное лицо, губы, разомкнутые в беззвучном вопросе, волосы, выбившиеся из косы и светящиеся в огне. Он не мог отвести взгляд. Поднял руку, всё ещё влажную от слёз любимой, и коснулся её щеки.

— Я вижу. Тебя. — Его голос сорвался на шёпот, полный благоговения и невероятной, всепоглощающей благодарности. — Я вижу тебя, Антисия. Он видел не так, как прежде. Мир был размытым, как сквозь туман, краски приглушёнными. Но это был мир. И в его центре она. Его спасение. Его чудо. Взгляд Марвина метнулся к тени у стены, ухо уловило знакомый голосок Скальда. «Сын. Теперь я вижу. Тебя».

Они сидели в пещере у кромки сурового моря — он, вернувшийся из тьмы, и она, даровавшая ему свет. В колыбели тихо спал сын. Их путешествие только начиналось, и дорога была неизвестна. Но теперь они смотрели на неё вместе.

Цена счастья, изображение №1

Анабель

Татьяна Осипова·27 авг в 17:33

Анабель, изображение №1

Замок Винтергард был выкован не из камня и стали, а из тишины и скорби. Каждый его камень помнил крики павших, каждый витраж впитывал тень утраты. Король Эдвард, некогда грозный властелин, теперь стал призраком, блуждающим по бесконечным залам. Его корона, некогда сиявшая могуществом, вдавилась в череп тяжким обручем, напоминая обо всех ошибках долгого пути. Самая страшная из них ждала его на высокой башне, куда он не решался подняться. Её имя — Анабель.

***

Тогда, двадцать лет назад...

Воздух в хижине пах дымом, сушёными травами и её кожей — тёплый, пряный аромат, сводивший с ума. Молодой король Эдвард, опьянённый победой и собственной силой, прижал к груди Лианну, Черноглазую Ночь. Он взял её когда-то силой — потому что захотел, потому что имел право брать. Травница сначала ненавидела правителя. Но чем чаще случались их встречи, тем нежнее становился Эдвард. Он полюбил темноокую красавицу, хоть и понимал — им не быть вместе. Со временем и Лианна прониклась к мужчине, ставшему для неё единственным. Пусть их знакомство началось с боли и стыда, их связь стала для Черноглазой Ночи глотком воздуха.

— Уезжай со мной, — его голос хрипел от желания. — Будешь при дворе. Будешь рядом.

— Чтобы стать твоей постыдной тайной? — её пальцы легонько провели по шраму на его плече. — Нет, мой король. Твой путь — к трону. Мой — в глушь этих лесов. В твоём дворце наше счастье будет коротким, как летняя гроза.

Он уехал, оставив ей на память серебряный перстень с фамильным гербом и новую жизнь под сердцем. Травница ушла в горы. Лишь старшая сестра знала, что девушка понесла, и поклялась молчать. Она приносила еду и пустила слух, будто Черноглазая Ночь отправилась в дальний путь за редкими травами. Родив дочь, Лианна назвала её Анабель, что означало «красота милостью Божьей», и спрятала ребёнка ото всех. Растила в старой хижине, рассказывая на ночь сказки о храбром, но заблудшем короле.

Анабель росла, впитывая мамину мудрость и тихую, всеобъемлющую печаль. Она видела, как женщина тайком смотрит на дорогу, по которой он уехал, и как её плечи содрогаются от беззвучных рыданий.

— Мама, о ком ты плачешь?

— О том, что могло бы быть, дитя моё. О самой красивой и самой горькой из моих грёз.

Король уехал с тяжёлым сердцем. Скорая свадьба с дочерью соседнего королевства должна была скрепить союз и прекратить войну. Молодая королева Изабель действовала в интересах своего дома, но её стараниями Эдвард действительно остепенился. Он почти забыл о Лианне. Лишь изредка тень воспоминаний гнала его в опочивальню, где он глушил вином тоску, которую не мог признать. Придворный маг лечил его не столько зельями, сколько разговорами о долге. Через девять месяцев Изабель родила близнецов. Государь окончательно забыл о встречах с Черноглазой Ночью на приграничных землях Ольховой лощины. Его мир теперь вращался вокруг сыновей и королевы.

Время не щадило никого. Сыновья повзрослели и рвались в бой, особенно когда соседи вновь начали совершать набеги на богатые земли Винтергарда. Новая война опустилась на королевство. Эдвард повёл войска вперёд. Близнецы сражались смело, бок о бок с отцом. Но годы брали своё. После одной из яростных битв раненый король вернулся домой. Натиск врага оказался сильнее. Чёрная магия настигла армию Эдварда, когда враждебный маг наслал на неё проклятие мертвецов. Сыновья не вернулись. Они остались на поле брани, превратившемся в трясину, что поглотила всех павших. Король признал поражение и отдал южные области. Изабель держалась из последних сил. Боль утраты сломила её, но, стараясь не расстраивать мужа, она даже не оплакивала детей. Не смогла их похоронить. Она была ласкова, улыбалась, ухаживала за ним. Но вскоре и сама слегла. Эдвард искал лекарей и магов, но никто не мог помочь королеве. Именно тогда он вспомнил о травнице из Ольховой лощины. Велел доставить её ко двору, умоляя спасти умирающую Изабель.

Годы словно пощадили Лианну. Она была всё так же стройна и хороша собой. Тёмные глаза, светлые волосы, словно у потомка эльфов, нежные черты лица — не деревенская знахарка, а женщина с кровью благородных кровей. Сердце короля сжалось от воспоминаний. Желание проснулось, словно от долгого сна.

—Я не забыл наших ночей, — голос его звучал так же, как и много лет назад. Он коснулся пальцами её плеча. Женщина вздрогнула.

— Мне помнится, вы оставили меня, король.

— Лишь простолюдины способны любить, кого захочется. У королей такой роскоши нет.

— Не жалуйтесь на судьбу, Ваше Величество, — тихо, но твёрдо проговорила она. — У королевы нет шансов. Её болезнь пустила корни слишком глубоко…

—Но ты даже не пыталась! — в глазах Эдварда сверкнуло недоверие. «Может, она до сих пор ненавидит меня и королеву? Именно из-за неё я оставил тебя, Черноглазая Ночь».

— Давайте будем честны. Её Величеству остались считанные дни.

Лицо травницы побледнело. Её обнял ледяной страх, дыхание спёрло. Она понимала: согласившись помочь, обрекает себя на гибель. Нет. Дома её ждёт дочь. Она вскинула глаза на Эдварда. Чувства ушли, но воспоминания, которые она называла грехом, прорывались наружу.

— Я надеюсь только на тебя, — король не отводил глаз. Лианна не выдержала этого взгляда глаз-агатов и отвернулась. Выбора не было.

Согласившись помочь, Черноглазая Ночь знала, что подписывает себе приговор. Ничто не могло вылечить королеву. Эдвард не слушал магов и лекарей, что же могла ответить ему простая травница? Через три дня Изабель умерла. Король оплакивал её, не стесняясь слуг. Теперь он остался совсем один. Ни жены, ни сыновей. Боль сжала его душу. А советник Мальколм, словно отыскав нужный ключик к разбитому сердцу, всё шептал да на Лианну поглядывал. Говорил, что это она виновата в смерти королевы.

— Она и не собиралась помогать вам, король. Не сдержала слово. — Эдвард хмурился и кивал седой головой. — Ваше Величество, слухи разносятся по всему двору, — с ядовитой почтительностью продолжал он. — Шепчут, что королеву свели в могилу не болезнью. Говорят, та самая деревенская ведьма, Черноглазая Ночь, что живёт на окраинах, насылала порчу из зависти. Готовила зелья. Эта женщина — ведьма. И я знаю вашу тайну. — Эдвард бросил на советника непонимающий взгляд. — Эта Лианна… Я был в тех краях двадцать лет назад. Она клялась мне в любви. Она тоже делила со мной ложе.

Кровь ударила королю в голову. Горечь и подозрительность затмили разум. Он поверил в ложь. Тьма проникла в его сердце.

— В темницу её! В башню! — проревел он. — Потом решу, что с ней делать.

— Сжечь, — тихо прошептал бархатным голосом советник, склоняясь к его уху. — Если ведьму предать огню, её дух не вернётся для мщения.

Лианна знала, что так случится. Бежать было некуда. Она отдалась судьбе, думая лишь о дочери и надеясь, что ищейки короля не найдут её.

Прошло несколько дней после погребения королевы. Король ходил мрачнее тучи, разговаривая сам с собой. Ему мерещилась Изабель. Удушливая летняя жара приносила головную боль, старые раны ныли сильнее обычного. На площади сложили костёр. Черноглазую Ночь привезли на рассвете. Собралась толпа. В глазах людей — ненависть и страх. «Ведьма!» — кричали вслед повозке. Лианна, опустив голову, не смотрела на беснующуюся толпу. Взошла на эшафот. Палач связал её и поджёг хворост. Огонь взметнулся к небу, лизнул её босые ноги… но не причинил вреда. Вокруг неё возникло сияние, ограждавшее от жара. Крики «Ведьма!» сменились возгласами: «Она святая!». Внезапно у ног Лианны опустился белый голубь. Огонь погас, и с неба хлынул ливень, хотя минуту назад не было ни облачка.

Король не мог продолжать казнь. Подданные кричали, что травница невиновна. «Огонь не берёт её! — твердили одни. — Белый голубь — знак свыше! — вторили другие. Эдвард в бессилии махнул белым платком.

— Великодушный король! — пронеслось по площади.

— Он помиловал её!

Лианна не видела его, но знала — это не конец. Она кожей ощущала: король не отпустит её.

Эдвард велел заточить женщину в высокой башне. Узкие окна с витражами пропускали мало света. Лишь на закате солнце вышивало кровавые узоры на стенах, напоминая о ещё одном дне и близящейся ночи. Черноглазая Ночь умерла в своей темнице спустя три года, так и не открыв тайну их связи с правителем никому. «Дочь не должна отвечать за наши грехи». А король, пытаясь заглушить голос совести, с новой яростью бросился в завоевательные походы.

Прошёл год. Во время одного из рейдов по сбору налогов в тех краях, где жила Лианна, капитану стражи бросилась в глаза девушка на рынке. Она была поразительно похожа на портреты молодого Эдварда в тронном зале. Слух дошёл до короля.

— Её имя Анабель, — сообщил хранитель королевской печати Мальколм. Теперь он стал ещё ближе к правителю. — Это она. Дочь вашей… Черноглазой Ночи.

Королём овладели странное волнение и страх. Он послал верных людей с приказом: «Найти девушку по имени Анабель, дочь Лианны. Доставить ко мне. Тайно».

Анабель, ничего не знавшую о своём происхождении, вырвали из привычной жизни и привезли в мрачный Винтергард. Когда её втолкнули в тронный зал, Эдвард побледнел. Перед ним стояло его собственное юное отражение и живое напоминание о Лианне.

— Колдовство! — прошипел он, ослеплённый горем и страхом. — Ведьма, как и её мать! Жаждет упиться королевской кровью! В башню! В ту самую! Чтобы и дух её не пах!

Её бросили в ту самую камеру, где умерла её мать. Стражем приставили молодого пажа Лиама, сына того самого Мальколма. Юноша, воспитанный на историях о коварстве ведьмы, ожидал увидеть исчадие ада. Но перед ним стояла испуганная, но гордая девушка с глазами, полными слёз и ненависти.

Тюремная башня была ледяным склепом. Камень источал сырость, пробиравшую до костей. Анабель, прижавшись к стене, пыталась согреться дыханием. Получив охапку сена, уселась на ней. Тёрла ледяные ладошки, дышала на них. Ненависть грела лучше любой печки. Она лелеяла её, как дитя, представляя, как отомстит человеку, отнявшему у неё всё.

Дверь скрипнула. В проёме стоял не грубый страж, а юноша с подносом. Его глаза, цвета летнего неба, были полны не страха, а любопытства.

— Я Лиам, — сказал он тихо. — Буду приносить вам еду.

Она не ответила, лишь метнула в него взгляд, полный такого лютого негодования, что он отшатнулся. Но Лиам возвращался. Каждый день. Сначала молча. Потом стал задерживаться, поражённый её непоколебимым достоинством. Однажды принёс одеяло.

— Ночью подморозит, — пробормотал, глядя в пол.

Иногда, задерживаясь у щели окна, он говорил с ней. Она не отвечала, источая ледяное презрение. — Вороны сегодня особенно кричат, — сказал однажды. — Наверное, видят караван купцов.

— Может, они просто радуются чьей-то смерти, — холодно бросила она.

Но однажды ночью её сразил жар. Горло горело, тело ломило. Сквозь бред девушка почувствовала прохладу на лбу. Кто-то бережно прикладывал мокрую тряпицу, поправлял спутанные волосы. Она открыла глаза и увидела его. Лиам сидел на полу, у её ложа, его лицо было бледным от бессонницы.

— Зачем? — прошептала она.

— Потому что нельзя оставлять прекрасный цветок умирать в темноте, — его ответ был прост и искренен.

Лёд в её сердце дрогнул. Юноша стал приносить не только еду, но и книги, мягкие шерстяные нити, кувшин с тёплой водой для того чтобы помыться, а однажды — веточку тёплого, почти живого винограда.

— Как ты…?

—Украл на кухне, — смущённо признался он, и они впервые рассмеялись вместе.

Их разговоры становились всё дольше. Он рассказывал о море, которого никогда не видел. Она — о травах и заговорах, которым научила её мать. Вместе они пытались разглядеть звёзды в отколовшийся кусок стекла на витраже. Однажды их пальцы случайно соприкоснулись над клубком пряжи. Искра пробежала между ними. Они отпрянули друг от друга, но было поздно. Чувства сплелись в единый узор.

Однажды ночью он рискнул всем и прокрался в её камеру с кувшином тёплого вина.

— Я не могу больше, — признался юноша, его голос дрожал. — Я слышу твой плач сквозь стены. Это сводит меня с ума. Скажи, что мне делать. В лунном свете её лицо было бледным и прекрасным. Она протянула руку и коснулась его щеки.

—Ты мог бы просто остаться. Ненадолго.

Они проговорили до рассвета. И, казалось, в этой холодной башне было теплее, чем в покоях Эдварда, где его съедали стыд и тоска.

Встречи пажа и пленницы участились. Однажды он осмелел и сделал дубликат ключа. Спешил к любимой. Дверь поддалась. Лунный свет серебрил её волосы, разметанные по подушке.

—Анабель, — его шёпот обжёг её ухо. — Я не могу дышать, не думая о тебе.

Его губы коснулись её губ сначала несмело, потом со всей страстью, на которую была способна юность. Она не оттолкнула его. В его объятиях она забывала о ненависти. Лиам стал её воздухом, её солнцем в кромешной тьме.

— Я вырву тебя отсюда, — клялся он, покрывая её лицо поцелуями. — Мы уплывём. Далеко.

— А если не получится? — спрашивала она, прижимаясь к его груди.

—Тогда я умру, пытаясь. И моя смерть будет криком твоего имени.

Их рай длился недолго. Внезапно на лестнице раздались тяжёлые, чужие шаги. Не лёгкая поступь Лиама.

— Это он, — угадала она, и сердце упало.

В дверь вошёл король. Он постарел на десяток лет за одну ночь. Его глаза, так похожие на её, блуждали по камере, пока не остановились на дочери, а потом на Лиаме, который встал, заслоняя её собой.

— Вон, — тихо приказал Эдвард. Юноша замешкался. — ВОН! — рёв короля заставил содрогнуться каменные стены. Лиам, бледный от ужаса, не посмел ослушаться. Сжав кулаки, он вышел, бросив на прощание Анабель взгляд, полный обещания вернуться.

Она осталась наедине с королём. Со своим палачом. Своим отцом.

— Дочь моя… — он сделал шаг, и его голос внезапно дрогнул. — Все эти годы… я строил империю, завоёвывал моря и земли. Но ничто не грело меня изнутри. Во мне всегда была пустота. Я думал, это голод к власти. Оказалось — это голод по жизни. По твоей матери и… по тебе. – Он опустился перед ней на колени, и могучий король выглядел сломленным стариком. — Мне снилась она. Лианна. Долго молчала и смотрела на меня. А вчера… мне привиделось, что я держу на руках младенца. Девочку с моими глазами. И я плакал от счастья. А проснулся — и понял, что это сон. Это сломало окончательно. — По его жёстким щекам катились слёзы. — Прости меня. Я отдал бы все королевства, все богатства, чтобы вернуть назад то, что потерял. Услышать песню твоей матери. Увидеть, как ты растешь. Прости… Анабель.

Его слова жгли её изнутри. В них кричала страшная, раздирающая правда. Она видела не монстра, а израненную душу. Но образ матери, одинокой и умирающей в этой башне, встал между ними.

— Просите прощения у неё? — голос девушки дрогнул. — А она вас слышит? Нет. Её голос теперь — лишь вой ветра в щелях этих камней. Вы растоптали любовь. Вы отняли у меня детство. Вы лишили дочь матери! Вашими обещаниями и золотом не вернуть потерянного! — Анабель ударила себя в грудь сжатым кулаком. — Не залатать дыру, которую вы прожгли в моей жизни! Нет. Я не стану слабой!

Повинуясь выстраданной ненависти, её рука выхватила спрятанный кинжал.

— Пустота так и останется пустотой!

Клинок вошёл в сердце тихо и резко, с мягким, ужасающим звуком. Король не вскрикнул. В его глазах нет злости — лишь глубочайшее, вселенское удивление. И он рухнул.

Ужас наступил мгновенно. Анабель отпрянула, выпуская окровавленную рукоять. Нож со звоном упал на каменные плиты. Она смотрела на неподвижное тело, на свою дрожащую, испачканную кровью руку. Торжества не было. Лишь чёрная, бездонная яма в душе. Она убила не короля. Она убила своего отца. И часть себя.

Дверь распахнулась. Вбежал Лиам. Его лицо исказилось от ужаса.

— Анабель! Что же ты наделала! — Юноша бросился к ней, схватил за руки, пытаясь стереть кровь, словно это могло всё исправить. — Бежим! Сейчас же! Я всё возьму на себя! Скажу, что это я! Ты должна жить!

Она качала головой, словно во сне. Её взгляд был прикован к отцу. В его потухших глазах она прочла не упрёк, а… прощение. И бесконечную жалость. Это невыносимо.

— Лиам… — её шёпот едва слышен. — Я… не могу. Не могу дышать этим воздухом. Не могу жить с этой тяжестью.

Слёзы, горячие и солёные, потекли по её щекам. Она чувствовала, как сердце разрывается на части.

—Я люблю тебя, — простонала она, глядя на Лиама в последний раз. — Прости меня.

И тогда её душа, не в силах больше оставаться в окровавленной темнице плоти, рванулась наружу. Свет из окна озарил лицо, и тело Анабель стало легче, воздушнее. Платье упало на пол. С его складок взметнулась вверх чистейшая белая голубка. Она беспомощно забилась в углу, её крошечное тельце дрожало.

Лиам смотрел, заворожённый ужасом и горем. В птичьих глазах он видел всё ту же Анабель — напуганную, непоправимо раненную. Он не мог отступить. Не мог позволить ей уйти одной. Стеклянный витраж разлетелся вдребезги. Голубка взмахнула крыльями и выпорхнула в разбитое окно.

—Нет! — крик юноши был полон отчаяния. — Ты не уйдёшь от меня! Ни в этом мире, ни в каком другом! Мы обещали!

Он бросился к окну. Анабель вернулась и, сделав круг, коснулась крылом его угольно-чёрных кудрей. Он почувствовал, как мир переворачивается. Кости сжались, кожа покрылась перьями цвета чёрной смолы. Через мгновение мощные крылья тёмного грача расправились, ловя воздух. Он выпорхнул в проём с хриплым, тоскливым криком.

С тех пор над замком Винтергард, над его остроконечными шпилями и мрачными башнями, в любую погоду можно было видеть их. Белую голубку, чьё оперение слепило чистотой, но в чьих глазах застыла вечная грусть. И чёрного грача, всегда на полкрыла впереди неё, верного стража, чьё сердце осталось биться в такт её полёту. Они парили в небе, почти касаясь друг друга, но их миры навсегда разделила проклятая судьба.

А высоко-высоко, в самых холодных слоях эфира, за ними наблюдала ещё одна тень — огромный, усталый старый ворон. Его скорбные глаза, цвета остывшего пепла, наполнились слезами, которых он не мог пролить. Он стал их вечным смотрителем, хранителем печальной любви и немым напоминанием о той цене, что взимает судьба за слепоту, гордыню и запоздалое раскаяние.

В тишине наступающих сумерек, если очень внимательно прислушаться, ветер доносил от замка не стон, а тихий, разбитый шёпот, похожий на два имени, сплетённые воедино навеки: Анабель… Лиам…