Цепеш. Часть 2

Прошло три месяца. Не сезон и не год — просто три месяца, в которых растворилось всё, что было прежде. Время стало вязким, как холодная смола: ни неслось, ни тянулось, а просто застывало между рассветами, каждый из которых был лишь повторением предыдущего. Элен не вернулась. Он больше не ждал. Перестал искать. Не было ни писем, ни слухов, ни случайных вестей. Иногда, сам того не замечая, задерживал взгляд на дороге за окном кабинета — хотя знал: она не появится.

Она ушла. Бросила его — не со злостью, не с упрёками, а просто исчезла, не объяснив ничего. Он знал причину. Но это знание не облегчало тяжесть, не глушило внутренний холод. Всё ещё что-то жило под грудью — злость, обида, пустота, которую не заполняли ни дела, ни заботы. Она была для него не просто самым близким человеком — она была единственной, кто умел видеть его настоящим, без масок. Но он ошибся.

Он помнил, как стоял перед ней на коленях, как просил прощения, говорил слова, которые не сказал бы никому другому. Было неловко. В те минуты он впервые почувствовал себя уязвимым. Теперь всё это не имело значения. Если бы она тогда сказала: “Отпусти”, — он бы отпустил, помог бы исчезнуть. Но она обняла его, сделала вид, что приняла, а потом просто ушла, оставив лишь письмо и конверт.

Филиция говорила, что дело в мужчине, в ребёнке, которого Элен носит под сердцем. Это был удар, которого он не мог вынести. Внутри что-то надломилось. Абсурд — думал он поздними ночами, разглядывая трещины на потолке. В душе признавал: возможно, он сам всё знал, просто не хотел верить. Взгляд Элен, когда он внезапно вернулся, был не взглядом того, кто ждал, а взглядом страха. Воспоминания всплывали обрывками: её измождённый вид, дрожащие пальцы. Он снова и снова прокручивал в голове тот день, пока не осталась только усталость и пустота.

Эти мысли не давали покоя. Он сидел в кабинете, приказывал убрать портреты — и её тоже. Не из злости, а потому что не мог смотреть на прошлое, которое теперь казалось чужим, как забытые вещи в старом сундуке. Портреты лежали где-то в тёмной кладовке, укрытые пыльными тряпками, и никто больше к ним не прикасался.

Она ушла тогда, когда он, быть может, нуждался в ней больше всего. Он бросил вызов Мехмеду, перестал платить дань. Всё предстоящее было очевидно: война, кровь, неопределённость. Армия Мехмеда была численнее, быстрее, опытнее. Его собственная армия собиралась втайне, и скоро всё станет слишком явным. Он знал, чем рискует. Но иначе уже не мог. Время для колебаний прошло.

И всё же — одна мысль не отпускала: о ней, о женщине, с которой хотел быть, которую хотел защитить, ради которой мог бы изменить всё. Он не мог дать ей ребёнка, не мог дать простого счастья. Если бы она попросила, он бы помог ей исчезнуть, даже если бы сердце разрывалось. Но теперь её нет. Он не знал, что лучше — злиться или отпускать. В конце концов, не осталось ничего, кроме как принять её выбор и не мешать.

Теперь у него осталась только одна цель — убить султана и вырваться из-под позорного гнёта. Всё остальное померкло, растворилось, будто выцветшие полотна в старой зале. Но и эта цель была не прямой дорогой — на пути стоял Янош, когда-то друг его отца, теперь же — предатель и убийца. Он хорошо помнил, как в детстве подражал Яношу, ловил каждое его слово, а теперь не мог простить предательства. У Яноша была власть, поддержка венгров, и теперь он жаждал лишить Влада трона.

Бежать? Куда? Этот вопрос преследовал его ночами, пока не появился верный союзник.

В конце концов Влад написал письмо дяде Богдану, прося укрытия. Решение далось нелегко — не из гордости, а потому что невыносимо было снова зависеть от чьей-то воли, ждать чужого решения. Долго подбирал слова, прежде чем поставить подпись и опустить печать.

Пока ждал ответа, не мог найти себе места. Взял коня и поехал к лесу. Но далеко уйти не удалось — дорогу ему преградил ворон. Знакомый, из тех, что держала у себя Филиция. Птица кружила над дорогой, будто звала за собой. Влад не колебался, поехал следом.

Мысли о младшем брате не отпускали: быть может, он жив, в плену у султана. Шанс ничтожен, но всё же... Отказ от дани означал для брата смерть — Влад знал это и всё равно сделал выбор. Брат стал разменной монетой — и с этим уже ничего не поделаешь.

Высока вероятность, что слухи о брате распустил сам султан. Как бы ни отзывалась эта боль внутри, Влад не мог позволить себе слабости, которыми однажды погубил себя его отец. Не теперь, когда всё висело на волоске. Он помнил: слабость — приглашение для хищников. Больше он не станет добычей.

Зима в этом году пришла рано, сразу взяла своё. Холод был не просто острым — он казался злым, пронизывал до костей. Деревья стояли чёрными силуэтами на мутном небе, вытянувшись в ожидании беды. Озёра давно сковал лёд — серое стекло без единой трещины. Реки замедлились, будто и вода устала двигаться.

Ворон привёл Влада к месту, которое он не сразу узнал. Но когда понял — на лице мелькнула почти детская улыбка, уступив место глубокой, тяжёлой печали. Здесь, у этого озера, он когда-то купался с братом, когда всё ещё было простым. Проезжая мимо, Влад остановил коня — словно невидимая рука вернула его к этим воспоминаниям. Теперь на озере не было ни плеска, ни смеха — только гладь льда, укрытая свежим снегом. Он спешился, медленно подошёл к берегу, вдохнул морозный воздух. Лёд казался хрупким и вечным одновременно.

Как странно, подумал он, глядя на неподвижную поверхность. Время будто застыло, но под этим прозрачным панцирем озеро продолжает жить своей, скрытой жизнью.

Ворон опустился прямо на лёд, закаркал тревожно, стал прыгать с лапы на лапу, будто указывал на что-то важное. Влад подошёл ближе, снег мешал разглядеть, что подо льдом, и он начал расчищать поверхность ладонью, чувствуя, как пальцы стынут до онемения. Ворон отскочил, продолжая каркать, будто торопя его.

И вдруг под ногами прошла дрожь — едва уловимая, но отчётливая, словно что-то огромное и живое рвалось наружу. Влад замер, вгляделся в мутную глубину подо льдом и увидел: там, в воде, кто-то отчаянно бился, пытаясь пробиться к свету. На миг он решил, что это обман зрения, но движения были слишком человеческими, слишком отчаянными.

Он не раздумывал — выхватил меч, поднял его над головой и со всей силы ударил по льду. Лезвие скользнуло, но трещина пошла. Влад ударил ещё раз, и ещё, ледяные осколки летели в стороны, треск стоял оглушительный. Лёд поддавался, трещал, под ногами захлюпала вода.

Здесь, у берега, лёд был тоньше. После нескольких мощных ударов он раскололся, разошёлся с глухим, почти звериным криком. Из-под воды вынырнула девушка — обнажённая, с растрёпанными тёмными волосами. Кожа её была бела, как снег, губы посинели, на щеках — ни кровинки. Она судорожно хватала воздух ртом, будто никогда прежде не дышала.

Влад, не теряя ни секунды, схватил её за плечи и осторожно вытянул на лёд, потом — на берег. Девушка дрожала всем телом, губы её стучали, но она пыталась что-то сказать, голос был едва слышен, сбивчив.

Он быстро скинул с себя тяжёлую накидку и укутал ею девушку, прижимая к себе, чтобы отдать хоть немного тепла. Её волосы прилипли к лицу, руки были ледяные и беспомощные, она пыталась поднять голову, но силы покидали её. Влад склонился ближе, спросил, что она говорит, ловя каждое слово сквозь стук зубов.

— Я... жива... — выдохнула она наконец, чуть громче, и это слово прозвучало странно, не по-румынски — скорее, на языке московитов. Но по одному слову судить было рано.

Сказав это, девушка закрыла глаза и обмякла в его руках. Влад осторожно поднял её, словно хрупкую вещь, которую нельзя уронить. Он посадил её на коня, придерживая одной рукой, чтобы она не соскользнула, сам устроился позади и крепко прижал к себе. Плащ почти полностью укутал её, защищая от ветра. Не теряя времени, Влад пришпорил коня и, не оглядываясь, направился к замку, где ещё теплился очаг и, может быть, оставалась последняя надежда.