Час до казни

Жан Распай, одна из тех личностей, которой не повезло с самого рождения, будь то выбор, сделанный родителями, друзьями, или же им самим. Целая жизнь, пущенная под откос одним лёгким движением, набирающая скорость с каждым новым тиком часов, восходящим солнцем или наступившим месяцем. Свой двадцать первый день рождения он встретил в заключении, а утром его встретит виселица. Будь у него люди, достаточно сильно любящие этого человека, или хотя бы переживающие за его бедную и жалкую душу, то он был бы спасён, если и не телом, то духом.

Попавшись на треклятой краже куска хлеба, он уже находился в смертельных объятиях «вдовы», особенно учитывая, что это была не первая его выходка. И вот, будучи узнанным и полисменами, и приставом, никто не подал ему руку, никто не стал мозолить язык пуще прежнего, не нашлось и вечно скучающего философа-обалдуя, который мог бы кичиться, что всему виной жестокое общество, но нет – таков был финал.

Брошенный в темницу, – куда более приятную чем промёрзлые улицы и переулки, – Жан стал новым временным компаньоном голодным и жадным крысам, которые нагло воровали еду с подноса, а по ночам кусали за ноги, чтобы извести свою жертву. Это заключение было не первым, но обещало быть последним. Стоило только увидеть лицо после приговора: «Повесить», как заключённый понял, что никто не станет менять это суровое решение.

День шел за днём, очередь на виселицу то уменьшалась, то увеличивалось, но никогда не пустовала, точно повешенные возвращались обратно на аттракцион. И в одно утро, когда восходящее за высокими домами солнце показалось чуточку ярче и многозначительней, сам мир преобразился: вода капала более мелодично; стук колёс звучал как барабанный бой; кашель помирающего от бронхита казался более здоровым, а шаг стражников лёгким и панибратским.

«Свобода или смерть», - пронеслась мысль в голове Жана. Какой-бы ни был исход, он будет именно сегодня.

Дверь сотрясли два мощный удара, и хриплый бас раздался по ту сторону этого зловещего надгробного камня.

- Сегодня в полдень твой выход, смертник. Хе-хе, рад знакомству.

«Точно… Исход».

Ещё немного времени, и длительный мучительный путь будет наконец-то завершен. Неудачи, пороки, беды и ненависть будут компенсированы коротким знакомством с ненавидящей всё вокруг толпой, минутной славой на потеху зрителям, и коротким свиданием с физикой. И что Жан может сказать сейчас, в эти жалкие и томительные часы в полной темноте, в компании жестоких крыс – куда менее жестоких, чем люди снаружи? У бедолаги заключённого не найдётся слов ни до своего последнего выдоха, ни после. И всё же, это было хоть какое-то событие в непродолжительной жизни… такое важное и ожидаемое, быть может с самого рождения.

Покой…

С улицы начали доноситься знакомые крики маленького рассыльного, того самого мальчугана, который носит письма и конверты из рук в руки, и часто был бит за свою неосторожность. Жан как-то подарил ему небольшой ломоть булки, поскольку мальчуган выглядел очень худо и болезненно. Но, как и с прочими встречами со взрослыми, школяр воспринял это как очередную демонстрацию превосходства и поучения. Он спокойно взял хлеб, обретя лик святого, что обратил внимание на бедняка, способный исцелить его и поднять на ноги, и резко обратился в дьявола, кинув подарок в грязь под колёса проносящегося мимо омнибуса.

Это был тот самый школяр. Это были почти десять утра. И как подтверждение догадке, церковный колокол ударил десять раз.

Осталось два часа до казни.

Что может сказать себе и всему окружающему миру пустой человек, практически убитый и несуществующий в этом мире? Оставляя после себя памятные события, он мог бы прожить чуточку дольше, хотя бы в воспоминаниях… так и будет, но лишь пару дней, пока его тело не скроется под толщей земли в районе безымянных могил под мрачным ясенем.

Шум снаружи сменялся другим, таким же живучим и мимоходным, точно из другого мира, более светлого и тёплого. Каждое прошедшее мгновение казалось ценнее предыдущего, особенно, когда у этого дивного клада начало проглядываться дно. Даже звуки… о какие это были дивные звуки! Шлепки, топот, скрипы, всё словно музыка! Можно было вслушиваться в каждый свист ветра и растворяться в умиротворении.

Как жаль, что у жизни будет такой жестокий конец. Смерть будет наградой для зрителей, и наказанием мученику, и нет ничего страшнее последующего «ничего»…

Разве человек не имеет право на новый шанс? Мир настолько огромен и жесток, что второй и даже третьей поданной руки может не хватать… особенно когда некому её подать. Если бы сейчас… если бы прямо сейчас у Жана появилась возможность исправиться, найти себе призвание, показать мир таким, каким он должен быть в глазах бедного и обездоленного молодого человека, в сердце которого помимо жалости к самому себе и ненависти к окружающим осталась надежда! Этот человек бы возродился ангелом, и подобно живым святым мог бы творить чудеса, и если не для господ и широкой публики, то хотя бы для тех, кому и лёгкая помощь может показаться божественным провидением. Как с последней монетой в руках начинает появляться знание о цене денег, так и с жизнью.

Жан прислонился к стене и взвыл. В его голове уже проносились все сделанные ошибки и несовершенные деяния, которые могли бы сделать из него человека. И даже если не выйдет «приземлённый святой», то мог бы выйти просто человек, самый обычный, послушный и лёгкий, не несущий зла близкому. Но мир вокруг был жесток: он иначе воспринимал и Жана, и его мечты. Он мог бы найти работу какого-нибудь посыльного или грузчика, куда не требовалось образование или обучение, он бы копил на комнату или дом, искал любовь, любил и творил для тех, кого любит! Он был бы одним из тех миллионов людей, населяющих страну, но он здесь внизу, среди иного десятка, которых вот-вот ждёт забвение.

Холод и крысы. Крысы и холод.

Мир снаружи продолжал бить ключом и жить, пока вокруг заключённого медленно возносился склеп, куда очень скоро он будет отправлен целиком.

Раздался знакомый грохот, почти такой же, как и несколько мгновений назад, когда Жан только-только услышал о скором приходе жестокой участи, которая очень скоро схватит его, словно непослушного щенка. Удар колокола прозвучал резкими грохотами между топотом толпы, невнятными вскриками глашатая и смехом детей. Это был зов загробного мира, дикий смех мрачного жнеца. Он прозвучал ни раз, а целых одиннадцать, с каждым новым ударом забивая гвоздь в доску объявлений: «Сегодня казнь преступника!».

Остался час до казни.

И вот, половина уготованного жизнью срока уже прошла. Долгожданная свобода будет отдана прямо в руки смертника. Жан наконец-то выберется за пределы этой мрачной комнаты, и снова сможет ощутить на себе тепло солнечного света, свободу и свежесть ветра. Что есть дальнейший исход, когда человека в заключении в первую очередь должна волновать только собственная свобода? Да, его поведут конвоем куда-то, куда он почти даже не знает… Возможно, на центральную площадь, где практически каждую неделю можно увидеть что-то интересное.

Многих людей провожают до их следующего места назначения. Важных людей. Нужных людей. Это монархи, генералы, знатные особы, и таким будет сам Жан. В кои-то веки он будет важен, и пусть этот путь займёт каких-то полчаса, но это будут полчаса свободы и славы. Такое дивное внимание!

Стоило только представить то, как город заиграет новыми красками, то размышления были прерваны тем, что дверь в камеру открылась. Неужели последний час прошел так быстро?! Неужели рок оказался сильнее мечты и человеческой мысли; неужели свет настолько ослепил его, что он и забыл, как о жизни, так и о времени?

- Вставай, отребье, тебе подарили свободу…

Этой новостью был рад только Жан. Он не помнил, что было после того, как эти слова приласкали его слух, - всё было так, точно в том самом сне из детства, настолько важном, что считается полноценной частью тех славных времён, но стоит лишь попробовать вспомнить его, как он начинает рассыпаться. И вот, до самого вечера он стоит на улице, всматриваясь в безостановочный поток людей и повозок, и даже не замечает их, точно неугомонное течение реки. Это новая жизнь. Новая возможность.

Свет… он был таким ярким и тёплым, таким лёгким и приятным, как никогда ни был. Из памяти выветрились те воспоминания, когда этот огонь в небе слепил глаза, мешал видеть, спать, думать, но теперь… теперь это был знак новой жизни. Улицы перестали источать запах помоев и немытого люда, и вместо них улавливались нотки работающей пекарни, кузнечного цеха, и многих мельчайших деталей, до которых раньше не было дела.

Когда солнце зашло за горизонт, на ночной улице стоял одинокий человек, нелепо и радостно улыбаясь в темноту.

Сложно было поверить, что подобный низкий и жалкий человек может измениться, стать кем-то другим, особенно так думали те полицмейстеры и приставы, которые уже ни раз имели дело с прохиндеем Жаном Распаем. Ещё несколько недель этого пройдоху выглядывал в переулках и в толпе, но его и след простыл. «Изменился и стал другим», - мог бы сказать кто-нибудь, но этим людям было проще поверить в то, что бедняк просто помер. В кабаках они ещё долго смеялись, мол, получил свободу и прощение, чтобы помереть собачьей смертью в глухом переулке.

К полному разочарованию всех жестокосердечных служителей порядка и бюрократов, человек, о котором они говорили, был на высоте, - учитывая, на каком уровне был ранее. На следующий день после освобождения вора и мошенника, на одной из ферм появился уставший проходимец, который стеснялся даже собственного имени. Он выглядел в разы менее ухоженным чем местные животные, из-за чего был жалок и невзлюбим со стороны старого фермера, отца семейства. Незнакомцу всё же дали работу, взамен еды и крову, и он благодарно выполнял всё, что ему говорили. За пару дней он стал ближе к людям, и они начали принимать его к себе. Неделю за неделей они становились ближе друг к другу, пока не стали целой семьёй, точно очень давно она когда-то раскололась и потеряла важную часть, которая наконец-то вернулась.

Не стоит удивляться, перешептываться с кем-то или поднимать всех на уши, но вещи, которым тяжело противостоять всегда происходят там, где им самое место. Стоило Жану Распаю прижиться на ферме, – а именно так звали появившегося незнакомца, – как у него начали зарождаться новые чувства к людям, стоило только старым ранам закрыться и перестать болеть. Он полюбил дочь фермера, и они создали новую ветвь фамильного древа, и все были этому только рады.

Со временем у него появилась чудесная жена, которой он обещал подарить звёзды, как только они родятся, и вскоре ими стали двое милых малышей. В глазах любящей семьи он видел светлое будущее, свободу и просветление. Он понимал, что даже первые годы новой жизни были пусты, стоило только посмотреть на эти маленькие и невинные глазки. Жан мог построить для своих отпрысков целый мир, и это было в его силах, поскольку любовь могла творить настоящие чудеса.

Каким же человеком стал и становился Жан Распай? Превосходным. Годы брали своё, и принятое за истину откровение в заключении стало догматом, смыслом жизни. Превосходный семьянин, усердный и матёрый фермер, человек не по годам умный и знающий цену многим вещам. Люди обращались к нему за советом, уважали его и любили, точно он был отцом каждого. Жена, дети, новоиспечённые отец и мать, – люди которым он не безразличен. Это был действительно другой человек, член другой жизни.

Подобно спокойному бризу или течению реки, всё шло вперёд, унося за собой то, что попадало в эти потоки и терялось за поворотами. Год за годом, бывший заключённый хорошел и становился лучше, пока не пробил час.

Уже на смертном одре, едва удерживая на макушке последние седые волосы, он гордо и любя осматривал всех у собственной кровати. Он заслужил эту жизнь, и прожил её как победитель. И несмотря на то, как закончится этот путь, он навсегда останется героем и любящим отцом. Глаза уже не давали ему видеть лица – он слабел, но продолжал слышать. Сколько он ни помнил свою новую жизнь, то всегда слышал те самые скрипы колёс вожжей телеги, когда отправлялся в поля, верещания птиц, топот маленьких детских ножек и ласковый голос возлюбленной, тихий стук дождя по кровле, смех. Те самые звуки, что вырывали его всеми силами из ужасного заточения, те самые звуки, в которых… Как смех жнеца, удар церковного колокола. Пушечный залп, разрывающий землю в клочья, предвещающий бурю и гром среди спокойного моря. Одиннадцатый час.

Остался час до казни.