Часы с кукушкой

Говорили же мне на инструктаже: никаких действий в прошлом! Не трогать, не толкать, не здороваться, не кашлять, рта не раскрывать без разрешения координатора.

— Одно неверное движение, одно слово — и история полетит в тартарары! — бубнил наш инструктор, похожий на вымотанного жизнью бухгалтера.

Но разве кого-то это останавливало? Нет, конечно. И вот я, рядовой временно́й турист, пошалил на свою же голову.

Мы прибыли в тот замшелый год как обычная экскурсионная группа ТСВВ — Туристической Службы Во Времени. Невидимками, как полагается.

Пять минут на осмотр зала заседаний.

Три монуты на молчаливые обмены взглядами «Ого, какие у них парики!».

Две минуты на селфи с последующим обязательным стиранием, и домой.

Нам строго-настрого запрещали приближаться к объектам повышенной исторической значимости, а древние часы с огромным маятником считались объектом повышенной-преповышенной.

Не потому что они были уникальны — просто стояли неудобно, можно было споткнуться.

Я, естественно, подошёл. Знаете, как тянет к маятнику? Он же качается. Гипнотизирует. Это сейчас они в музее — древние, покрытые пылью и патиной. А тогда были новенькие, только что из мастерской грюнбергского мастера. Лакированные, сияющие, и тикали так бодро непритёршимися шестерёнками, будто тренировались перед летней олимпиадой по хронометрии.

Встал я возле этих часов ровно в час дня. И сказал «ку-ку». Просто потому что захотелось. Час — один раз. Один раз — не... то, что вы подумали.
Всё логично, всё по расписанию. Ну, кто бы заметил?

Но была одна маленькая проблема: в этих часах не было кукушки.

Никакой. Никогда. Вообще.

Если бы рядом стояли обычные крестьяне — они бы плюнули и решили, что домовой балуется. Но рядом сидели Большие Люди в больших париках, уставшие, раздражённые и застрявшие на формулировке «Все люди созданы… ну чем-то там равнобедренными или равносторонними...». Два месяца спорили, чем именно.

И тут — раздалось чёткое, ясное «ку-ку».

Смекнули Большие Люди в больших париках: либо часам пришло время говорить, либо Господь устал ждать и решил подать им знак. Через минуту они, с перепугу, подписали какую-то свою Декларацию — какую именно, я понял уже позже — и на этом их работа бодро завершилась.

А вот у меня — наоборот — только началась.

Временна́я служба встретила меня на выходе из портала плотным строем: три инспектора, один юрист и один терапевт с плакатом «Принятие вины — первый шаг к временной гигиене!».

Суд был быстрым и неотвратимым. Судья только вздохнул, глядя на моё дело: «Опять турист. Опять парадокс. Похоже, этот турист открыл на нашу голову Америку в ее... помолчим, каком проявлении... Штаты, мать моя юстиция...».

По решению временно́го трибунала, назначено мне было наказание гуманное, но… регулярное. Обязан я теперь каждый день отправляться в тот самый час 4 июля 1776 года и говорить «ку-ку». Ровно один раз. Чётко в момент удара маятника.

— А если не прокукует? — уточнила тогда хмурая инспекторша с лицом, не выражавшим никаких эмоций, кроме профессионального разочарования в человечестве.

— Тогда — разрыв временной причинно-следственной цепи, коллапс локального континуума, обнуление вашей персональной биографии. И моей. Всех», — бодро отрапортовал прокурор.

— А если два раза?» — спросил я, вдруг осмелев.

— Тогда, — сказала инспекторша, не моргнув глазом, — мы оставим вас там. Навсегда. С обязанностями штатного часовщика. И вы сами будете объяснять этим господам, что в их часах завелась нечистая сила и ей срочно нужен сыр».
Насчёт сыра, кстати, я не понял, но спорить не стал. А она ничего себе такая, когда пугает. Раскраснелась... И голос у неё стал как из телефона...

И вот уже восемь месяцев как живу по расписанию: утром — кофе, днём — ку-ку, вечером — валерьянка.

Иногда думаю: может, всё не так уж плохо? Всё-таки участвую в великом историческом процессе. Пусть и голосом механической птички. Я — тот самый незримый винтик истории, о котором не пишут в учебниках.

Хотя, если честно, хуже всего — это вечный страх. Каждый раз, стоя за колонной в том зале, я боюсь сбиться со счёта, чихнуть, икнуть или, не дай бог, произнести лишнее «ку».

Ведь тогда этот июльский день станет для меня вечным. Днём моего бессрочного рабочего контракта. Контракта, который начинается словами: «В обязанности часовщика при Доме Независимости входит: ежедневно, пожизненно, по часам и без пропусков — куковать. Без права возвращения».

Пожизненный день кукушки с объяснением до вечера перед местными святошами о нечистой силе. Так я хоть дома сплю.

Но послать всех подалее и накуковаться от души тянет всё чаще.

В один прекрасный — то есть совершенно обычный — день я заметил странность. Маятник… как будто устал. Самый официальный маятник той — мать её... благослови Америку — эпохи выглядел так, будто захотел в отпуск. Тик-так замедлялся, так был слегка нервным, а так вообще периодически дрожал.

«Ну только этого не хватало», — мысленно пробормотал я. Ведь если маятник замедлится — и я промахнусь. Если промахнусь — я пропал.

Я подошёл и негромко сказал:

— Эй… ты держись там...

Маятник замер… и слегка качнулся в мою сторону. Понимаю, звучит абсурдно — но я к тому времени ко всему привык.

И тут — бац! Из бокового люка часов выскакивает крошечное пушистое существо. Лесного запущенного вида. С лицом, как у миниатюрного вредителя садов и огородов.

— Ты кто?! — прошептал я.

— Техподдержка, — пискнул зверёк. — Я на вахте тружусь в этих часах. До твоего появления всё шло по регламенту. А потом ты начал… куковать.

— Так меня заставили! Это наказание!

— Да мне всё равно, — зверёк почесал ухо. — Ты понимаешь, что твоё «ку-ку» нарушает нашу профсоюзную систему? Маятник считает тебя механической надбавкой. Он теперь хочет перерасчёт по часам.

— Маятник… хочет перерасчёт?

— Да. Он считает, что работает за двоих, качается туда и сюда. Мы объявляем забастовку. Сегодня ты куковать не будешь.

— Как «не буду»?! Меня же оставят здесь!

Зверёк хитро прищурился:

— А кто сказал, что забастовка — тут?»

И прежде чем я успел спросить, он вцепился в маятник зубами — и тот с душераздирающим скрипом остановился.

В зале наступила тишина. Тишина такая, что даже парики вздрогнули. У стены зала начал раскрываться портал вроде обычного туристического.

А я понял, что опоздаю прокуковать. И понял — что это моё окно возможности.

Операция «Срыв с кукушки» началась и закончилась за десять секунд. Я рванул в сторону мерцающего портала, едва не сбив с ног одного джентльмена с решительным лицом. Бросок — шаг — прыжок — и я влетел в портал за мгновение до того, как тот завихрился и схлопнулся.

Меня выкинуло в коридоре временно́й службы. Передо мной, скрестив руки, стояла та самая хмурая инспекторша.

Она посмотрела на табло. Потом на меня. Потом спросила с каменным лицом, телефонным голосом нараспев:

— Вы… не куковали?

— Ну, понимаете… маятник… забастовка… — начал я, готовясь к худшему.

И тут впервые за восемь месяцев я увидел, как человек в строгом синем костюме начинает… улыбаться.

— Отлично, — сказала она. — Вы даже не представляете, насколько это хорошо.

— Хорошо? Но… но штраф? Контракт? Суд?

— Мы выяснили, — она открыла планшет, — что из-за вашего куканья маятник стал юридически «соучастником исторического акта». Это создало двенадцать новых парадоксов и открыло профсоюзу механических устройств право участвовать в заседаниях комитета по хроноправу.

— Эм… это плохо?

— Это ужасно. Поэтому… — она убрала планшет, — мы аннулируем ваше наказание. Всё. Вы свободны от куканья. Но вы и правда сегодня не сказали «ку-ку»?

— Н-нет, — признался я. — Маятник объявил забастовку.

— Маятник? — она приподняла бровь. — А, да, у нас есть такой в списке радикализированных механизмов.

Тут она сделала шаг ближе и тихо добавила:

— Вы даже не представляете, как я рада. Я восемь месяцев вела ваше дело и восемь месяцев мечтала, что когда-нибудь мы закроем этот кошмар.

Я моргнул. И тут — впервые — заметил, что глаза у неё тёплые. Совсем не хмурые.

— Может… кофе?— спросила она неожиданно.

— Кофе? Со мной? Но я же… бывший... кукователь.

— Ничего, — улыбнулась она. — Я люблю странных людей. На фоне временны́х преступников вы просто очаровательны.

Вот так я перестал быть кукушкой. Маятник получил свой перерасчёт и премию за моральный ущерб. Зверёк из техподдержки — выходные и пожизненный запас орешков. Временна́я служба — покой от профсоюза механизмов.

А я — первое за долгое время нормальное свидание. С Алисой. Так зовут ту самую инспекторшу.

Хотя иногда, по утрам, я всё же прислушиваюсь. Тик-тик… так-так… будто что-то из прошлого зовёт меня. И если прислушаться очень внимательно — можно услышать: «Ку…»

Но потом я просто делаю глоток кофе, смотрю на спящую Алису и улыбаюсь.

Пусть там кукуют без меня.