Чайное

Одинцов любил чай. Любил с тех самых пор, как впервые пряный ароматный напиток обжег его ледяные губы. Это произошло много раньше, чем он поселился на Большой Монетной 16, во времена, когда он был молод, когда внешний мир еще не успел утомить его чрезмерно рано постаревшую душу.

Из всех мест, где Одинцов побывал за свою долгую и крайне утомительную жизнь, он привез не только тяжелые воспоминания и обширные во многих областях знания, но и богатый вкусовой опыт. Вкусная еда и напитки были одной из немногих радостей, доступных ему на земле. По крайней мере, он так решил для себя, и будучи человеком чрезвычайно мнительным, следовал этому своему решению.

Китай, Индия, Марокко. Куда бы Одинцова ни занесла судьба, везде он пробовал чай - не только интересные сорта, но и разную чайную культуру, разные традиции. Самый теплые воспоминания у него остались все-таки от поездок по матушке-России. Так, на Нижегородской ярмарке, раскинутой под студеным февральским небом, его потчевали терпко заваренным чаем с вареньем и баранками - это тепло навсегда запечатлелось в его сознании.

Тогда Одинцов был молод, много странствовал… А что теперь? Теперь он влачил никчемное, бессмысленное существование, ютился в своей холодной квартире, как крот, и выбирался на поверхность только для того, чтобы купить что-нибудь необходимое, или чтобы изредка послушать музыку в театре, если опера, заявленная в программе, и солисты обещали быть, по меньшей мере, сносными. Он давно устал от жизни и его почти ничего не радовало. От людского общества он отказался добровольно, разочаровавшись и в дружбе, и в любви. Выступать ему стало не интересно, учительствовать тоже, хотя он и держал тройку учеников, которые исправно приходили к нему каждую неделю заниматься. Так он хоть как-то поддерживал связь с внешним миром, хотя и каждый раз без особого интереса выслушивал сплетни, принесенные на хвосте его воспитанниками. Все эти действия, должные наполнять его жизнь хоть каким-то смыслом, не радовали и не утешали, но по крайней мере, на них можно было опереться.

Этим морозным утром, когда Петербург еще только начал просыпаться, Одинцов был вынужден выбраться на улицу против своей воли, у него закончился чай. Закрома ломились от запасов еды, а треклятый чай кончился! И как он не досмотрел?

Несколько дней мужчина боролся с собой, уговаривал себя потерпеть - зачем снова выходить в люди, зачем терпеть унизительное к своей персоне внимание, поганое любопытство, если можно спокойно обойтись простой водой или вином. У него даже мелькала мысль отправить за чаем Фёклу, но она принесла бы очередную гадость, развесив уши на трескотню продавщицы. Нет, чай мог выбрать только он. Да к тому же даже самое хорошее вино, которое Одинцов тоже чрезвычайно ценил, не способно было заменить вкус и аромат белого чая.

Так Одинцов обнаружил себя перед красочной, чуть запотевшей витриной чайной лавки. Но смотрел он, увы, не на десятки расставленных по полкам банок с разнообразными сортами чая, не на усыпанный сладостями прилавок. О нет. Зачарованный прекрасным видением, он не мог отвести взгляд от прекрасной продавщицы, пересыпающей сушеные ягоды облепихи из одной банки в другую, тщательно взвешивающей получающиеся объемы, и потихоньку подсыпающей ягоды серебряной лопаткой.

Битые полчаса Одинцов простоял на морозе, внимательно следя за тем, как девушка изящно порхает по лавке, и все не решался войти. А очаровательная продавщица, тем временем, успела подмести пол, смахнуть пыль с прилавка и полок, оформить подарочную корзинку и даже заварить чай, аромат которого, Эрик был уверен, наполнил лавку упоительной сладостью. Такой девушке мог подойти только сладкий фруктовый аромат.

Звякнул дверной колокольчик. Одинцов и сам не понял, как посмел рискнуть сделать этот первый шаг, поправив у подбородка шарф, и надвинув на глаза шляпу.

- Добрый день!

Сердце мужчины поразила нежная улыбка и ласковый, заботливый тон, прозвучавшие в этом голосе, который, пожалуй, имел большой потенциал и музыкальность, и мог бы петь, а не растрачивать себя на пустую болтовню с неблагодарными покупателями.

Маленькая, хрупкая… Это прелестное создание, пытливо глядящее на него своими ясными голубыми глазами из-под светлых ресниц, было много ниже Одинцова. Он возвышался над девушкой грозной, и очень смущенной тенью, и не знал, что сказать.

- Вы присматриваете кому-то подарок или смотрите что-то для себя? — подсказала продавщица, вглядываясь в непроницаемое лицо странного господина.

- Я… - начал мужчина, и тут же почувствовал, что его шея и уши заливаются краской. - Я просто посмотреть.

Продавщица понимающе улыбнулась и, шурша черными юбками, сделала шаг назад, в свое царство чаев на развес, пряников и марципановых конфет. В теплом свете чайной лавки, окруженная дурманящими ароматами и уютом, девушка казалась настоящей феей. Одинцов был не готов расстаться с этой грёзой. Уйти сейчас, вот так, поджав хвост, как последний трус, было бы настоящим позором на его бедовую голову.

- Не стесняйтесь, сударь. Обращайтесь, если что-то заинтересует.

Окинув небрежным взглядом пестрые банки с наклеенными на них этикетками, Одинцов спросил:

- Прошу прощения, мадемуазель, как ваше имя?

- Екатериной зовут, - послушно отозвалась девушка, складывая изящные руки поверх кофейного цвета фартука.

- Мадемуазель Катерина, - Одинцов неловко откашлялся, и снова мучительно покраснев, взглянул на девушку. - Скажите, у вас нет чего-то… Чего-то более классического, чем это все.

Он развел руками, не зная, как охарактеризовать чайное безобразие, представшее его глазам. То, что носит названия вроде: «Сахарная принцесса», «Поцелуй турецкого любовника», «Английская сказка», и чаем назвать сложно. Всевозможные смеси с ягодными, цветочными добавками - не чай, а сущая гадость, мужчина был уверен.

На хорошеньком, румяном от тепла личике Екатерины отразилось торжество.

С первого взгляда, когда этот странный господин еще стоял на улице, она поняла, что он любитель чайной классики, притом, весьма требовательный.

- Зря вы так, эти сборы составляла я сама, - мягко заметила она, отворачиваясь к полкам.

- О, я вовсе не сомневаюсь в ваших талантах, мадемуазель. Но доверяю я только натуральным, ничем не испорченным сортам. А эти ваши карамельки и ягодки оставьте барышням, - сварливо заметил мужчина и тут же отвернулся, не зная, как избавиться от неловкости, повисшей в воздухе из-за его грубости.

- Я могу предложить вам Цейлонский, Ассам, Дарджилинг, Кимун… - задумчиво протянула Екатерина, украдкой поглядывая на реакцию своего необычного гостя.

- Нет, Эрл Грей мне не нужен, - как-то слишком резко бросил Одинцов, и тут же раскаялся в своей неотёсанности - обернувшись, он увидел, как плечи Катерины дрогнули.

Впрочем, сама девушка расстроенной не выглядела. Подойдя к полкам с классическими сортами, она застыла в нерешительности.

- Может быть вам, сударь, понравится Лапсанг сушонг?

Дымный, черносливовый, сладко-пьяный аромат нравился многим мужчинам, самым требовательным ценителям классики.

- Провинция Фуцзянь, - отозвался Одинцов, вдруг улыбнувшись. - Не любите копченый красный чай, мадемуазель?

Екатерина смотрела на его сдержанную улыбку, блестящие лукавым огоньком глаза, и не верила в свой успех. Требовательные покупатели у нее часто бывали, но все они покидали лавку не с пустыми руками, и что более важно - с хорошим настроением, уступая ее вниманию и заботе. А этот господин, смотревший так строго и пристально, вселил в душу Екатерины суеверные сомнения: так уж ли ко всем она умеет находить подход?

- Почему вы так решили? - смеясь, спросила она.

- Потому что сначала вы его мне не предложили. Насыпьте мне четверть фунта пожалуйста.

- Четверть фунта? - переспросила Екатерина, решив, что она ослышалась.

- Все правильно, четверть, - хрипло откликнулся Одинцов, подходя ближе к прилавку, делая вид, что рассматривает восточные сладости, а на деле вблизи рассматривая доброе, светлое личико Катерины, подготавливавшей весы и упаковку.

Будь на месте Екатерины другая продавщица, он бы не задумываясь взял сразу целый фунт, а то и еще один – белого чая, и дело с концом. Но поскольку в лавке работала именно эта очаровательная барышня, у него должен был быть повод вернуться, а чем не повод - одна несчастная четверть фунта чая, которую он едва ли растянет даже на четыре дня.

Погруженный в свои мысли, Одинцов упустил момент, когда Катерина начала взвешивать чай, его вернул к реальности ее нежный голос, напевающий старинную французскую колыбельную - он узнал напев.

Он вслушивался в ее пение с замиранием сердца, чувствуя, как изнывает его погрузившаяся во мрак душа. Он наблюдал за быстрыми движениями ее ловких пальцев, досыпающих в пакет чай, заворачивающих кулек, и в нем начинало пробуждаться какое-то неотвратимое намерение, смешанное с нежностью и грустью.

- Вы любите искусство? - спросил он, переводя взгляд заслезившихся глаз на полку с засахаренными вишнями.

- Когда-то я мечтала петь на сцене, - немного смущенно отозвалась Екатерина, повязывая на кульке золотистый бантик. Она и забыла, что не одна в лавке. Так привыкла в одиночестве кружиться между делами и петь от избытка радости.

- У вас прекрасный голос. Уж простите мое любопытство, почему вы не исполнили мечту?

На мгновение прикрыв глаза, он с легкостью представил Катерину на сцене Мариинского театра, окруженную огнями рампы, с распущенными по плечам золотыми волосами и ее нежным звонким голосом. Он бы ходил слушать каждое ее выступление.

- Мой отец, - печально вздохнула Екатерина, снимая кулек с весов, - очень болен и не может теперь заниматься лавкой. Так я и оказалась здесь, мне пришлось взять его дело в свои руки, чтобы мы не лишились этого дохода. Так что я вся в заботах, да и… Денег, если честно, тоже у нас не водится в избытке. Без хорошего учителя в Консерваторию не поступить, а услуги такого педагога слишком дороги.

- А если бы я предложил вам брать у меня уроки пения, что бы вы сказали на это? - осторожно спросил Одинцов, без малейшего намека на сочувствие в голосе.

Он не мог. Не должен был. У него не было никаких прав посягать на эту девушку. Она молода, красива, полна радости и надежд… А кто в сущности он? Уставший от жизни, от людей, навсегда отделенный от внешнего мира. Но она, казалось, источала какое-то эфемерное свечение, манившее его, как манит фонарь бестолкового мотылька в непроглядной ночи. Что это было? Колдовство?

Он смотрел на нее, и ему казалось, что с этой девушкой он смог бы начать все с чистого листа, заново. В его жизни появился бы смысл.

- Я бы сказала, что это очень неожиданно, - Катерина обняла себя руками и бросила тревожный взгляд на дверь.

Она чувствует опасность - понял Одинцов, и поспешил прибавить:

- Прошу прощения, что испугал вас. Я вовсе не желал этого. Дело в том, что я музыкант, и ваш голос… Мадемуазель, ваш голос - самое прекрасное, что я слышал за всю свою жизнь. А прожил и повидал я немало. Идеальный инструмент.

Слова мужчины прозвучали так искренне, что барьер, которым окружила себя Екатерина, не мог держаться долго. Она благодарно улыбнулась своему загадочному гостю.

- Подумайте над моим предложением и вашей мечтой, а пока… Пока скажите, сколько я вам должен за чай?

Наивную бдительность Екатерины усыпить было не трудно. Но Одинцов сделал это не из злых побуждений, о нет. Это был и вопрос профессиональной чести - всякий уважающий себя музыкант не имеет права, отыскав талант, оставить его прозябать в грязи. Это был и вопрос его одиночества. Одинцов хотел узнать поближе эту чудесную девушку, хотел, чтобы она была рядом со всем своим теплом и улыбками.

- Сударь, подождите! - окликнул его ее голос, когда он собирался выйти из лавки. - Я забыла предложить вам чаю. Я только что заварила, фруктовый сбор.

Одинцов обернулся, застыв на границе между теплом и холодом, между нежностью и одиночеством. Его пробрала дрожь, а глаза снова увлажнились.

И он остался, позволив маленьким нежным рукам Катерины налить ему чашку горячего фруктового сбора и разломить плитку горького шоколада. Он позволил ей позаботиться о нем, и впервые за долгое время позволил себе расслабиться в обществе другого человека.