Чего я хочу?

Он сидел в тишине своей квартиры.

И тишина эта была не пустой — она звенела, как раковина рапаны из Рыбачьего или Лазаревского, приложенная к уху: внутри неё стучали колёса, перекликались вокзальные голоса, звенели медные трубы далёких оркестров, которых уже никто не слышал, кроме него.

И вдруг — как вспышка — пришла мысль, простая, почти детская:

Чего я хочу?

Он не хотел планировать. Не хотел регистрироваться, проходить через рамки, выкладывать из карманов металл, обнюхиваться собакой.

Не хотел вынимать паспорт — этот холодный символ дозволенности существовать. Без него теперь нельзя было даже просто быть.

Он хотел — только одного.

Чтобы можно было в любой момент выйти из дома, дойти до Южного вокзала, где под куполами среди мозаик с красными знаменами застряли голуби и отзвуки детства. Подойти к кассе — той самой, за мутным стеклом, исцарапанным временем — и сказать просто:

«До Москвы, один».

Не предъявляя ничего, кроме собственного желания.

Положить смятые купюры, получить билет — не электронный, а настоящий, оранжевый, пахнущий краской и свободой. Бумажное доказательство, что ты всё ещё можешь уехать.

А потом — платформа. Воздух с привкусом железа и солярки, шум шагов, голоса, шорох курток.

Четвертый вагон. Всегда четвертый. Ну иногда одиннадцатый. Вагонов восемнадцать, не восемь, как теперь, всем хватит.

Сесть у окна. Прислушаться: колёса ещё молчат, но ты уже слышишь их ритм — это биение сердца страны, ещё живое где-то в глубине.

И вот — марш.

«Прощание славянки».

Он никогда не был просто музыкой. Это был общий вдох и общий выдох. Символ, код, зов. Под его медные, торжественные звуки поезд медленно трогается — нехотя, как будто отрываясь от земли, от времени, от привычной тоски.

За окном ускользают огни, мелькают дома, и вдруг — темнота.

Тишина.

Ты ложишься на полку, греешься под одеялом и слушаешь, как стучат колёса.

Стук этот — не шум, а колыбельная.

Ты засыпаешь в одном мире, просыпаешься — в другом.

Без остановок на границах, без хриплых голосов, без паспортного контроля.

Просыпаешься под Москвой — и видишь за окном берёзы, поля, рассвет. Всё то же самое.

Как будто никакой границы и не было.

Потом — обратно. С Курского вокзала. Тот же марш, тот же путь.

И паспорт с собой не брать.

Потому что в стране, где ты дома, паспорт — не нужен.

Твоё лицо — это твой пропуск.

Твоё желание ехать — это твоё право.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Кто мне это обеспечит, тот моя власть в моей стране.

Не та власть, что строит трибуны и произносит речи, а та, что возвращает простое чувство доверия между пространством и человеком. Ту связь, где свобода измеряется не бумагами, а расстоянием между двумя сердцами — хоть Калининградом и Владивостоком, хоть вокзалами Курским, Южным, Ленинградским и станцией Ерофей Павлович.

Такая власть не правит.

Она — служит.

Она делает границы невидимыми, как дыхание сна.

А пока — всё это осталось только в его памяти.

В стуке колёс, что слышался сквозь тишину квартиры.

И в ностальгии по тому билету, который больше нельзя купить ни в одной кассе.