Чекпоинт книга 2

Белые стены кабинета, казалось, дышали холодом - идеально ровные, стерильные, будто сам воздух здесь был очищен от всякой жизни, оставив лишь гул вентиляции и медленное, тягучее мигание лампы на панели. В центре помещения возвышалось массивное кресло с высокой спинкой, обитое чёрной кожей, которая за долгие годы потускнела и приняла матовый оттенок. В кресле сидел мужчина, повернувшись к огромному экрану, на котором мерцали бесконечные линии графиков и кодов. Лица его не было видно, только руки - сухие, морщинистые, покрытые пигментными пятнами, с торчащими костлявыми суставами - выдавали возраст, слишком большой для тех, кто ещё имел силы руководить.

Раздался тихий стук в дверь, затем шаги, ровные, осторожные, и в кабинет вошла Клео. Взгляд её был опущен, осанка подчёркнута прямой, а каждая линия тела - выверено покорной. Она остановилась посередине комнаты, словно под прицелом, и медленно склонила голову, показывая готовность слушать и принимать приговор, каким бы он ни был.

- Почему он ещё жив?! - голос старика был хриплым, тяжёлым, будто рождался не из груди, а из глубины самого помещения, и звучал так, словно каждый звук рвал горло изнутри.

- Мы недооценили… его, - Клео ответила быстро, но в её голосе не было прежней уверенности. Там, где обычно звучала сталь, теперь проскальзывали шероховатые ноты запинки, что было для неё почти непозволительным.

- Где он сейчас? - спросил старик, не оборачиваясь, и экран перед ним чуть мигнул, высветив новые графики.

- Мы… не располагаем такой… информацией, но… - начала Клео, но голос старика резко перерезал её слова, как нож.

- Но он не сможет сам открыть дверь?! Это ты хотела сказать?! - голос, ещё мгновение назад уставший и ровный, сорвался на гнев, и лампы на потолке отразили его резкость, словно откликнувшись на эмоцию.

Клео опустила голову ниже и на этот раз промолчала.

- Я начинаю сожалеть, что перевёл тебя в статус… - старик не закончил фразу, словно и сам понял, что угроза была очевидна и без продолжения.

- Мы нашли её! - вдруг резко выкрикнула Клео, и этот крик прозвучал больше как мольба, чем как сообщение. - Я лично убила её… и мне известно место её истинного Чекпоинта!

Повисла короткая пауза, и лишь потом старик ответил, на этот раз спокойнее, почти устало:

- Первые хорошие новости. - Он слегка склонил голову, но всё ещё не обернулся. - Используй Лену, чтобы остановить его. «ПЕТЛЯ» последнее время фиксирует слишком много вспышек постоянной энергии. Это может говорить лишь об одном: к Марку возвращаются воспоминания.

Голос его снова потяжелел, стал почти медитативным, и каждое слово тянулось, как капля густой смолы:

- Ты понимаешь, чем это опасно? Всё, что мы строили, все жертвы и расчёты… могут превратиться в прах. Мы используем постоянную энергию, чтобы исправлять собственные ошибки, стирать ненужные исходы, зачищать провалы. Но если её станет слишком много… - старик замолк, и в тишине повисло это «если», звучащее страшнее любой угрозы. - «Петля» - это сосуд. Если он переполнится, если трещины станут необратимыми… её существование окажется под угрозой. И тогда не будет уже ничего.

Он тяжело вдохнул, а затем продолжил, и голос его стал холоднее, словно он вернулся к мыслям о прошлом:

- Мы создали организацию не из прихоти. Когда Петля освободилась от оков и стерла всех недостойных, мир очистился, но вместе с этим открылось и иное - борьба за то, кому принадлежит сама Петля. Выжившие начали резню, разверзлась охота не только за властью, но и за правом на существование. Мы выстроили систему, держим баланс, и только это не даёт миру окончательно утонуть в хаосе. Но стоит потерять контроль - и всё рухнет.

Клео молча слушала, и лишь по чуть заметному движению её губ можно было понять, что слова старика резали её сильнее любого ножа.

- Ты должна выследить Лену и привести её ко мне живой, - закончил старик. - Это приказ.

Клео кивнула, склонилась ниже, чем в начале разговора, и, не поднимая взгляда, вышла из кабинета, дверь за ней закрылась мягко, но звук её шагов в коридоре ещё долго отдавался в тишине.

Когда она ушла, старик медленно развернул кресло. Его лицо оказалось покрытым глубокими морщинами, словно каждая из них была отдельной главой прожитой жизни. Вены на висках проступали тёмными жилами, а из руки торчала игла капельницы, соединённой с тонкой трубкой, уходящей в прозрачный пакет с мутной жидкостью. Он положил ладонь на стол, провёл пальцами по его холодной поверхности, будто пытался вспомнить, что значит осязание. Затем открыл нижний ящик.

Внутри лежала маленькая коробка. Старик открыл её, и взгляд его упал на металлическую бирку, потемневшую от времени, но всё ещё хранящую следы крови. Он осторожно взял её, провёл пальцем по гравировке, затем машинально коснулся собственного уха.

- Что же мы предпримем сейчас? - тихо произнёс он.

***

Я сидел, уставившись на скальпель и зеркальце, будто эти два жалких предмета были ключами от моей свободы, а заодно и моим собственным приговором. В голове, словно назло, всплывал мерзкий кадр из старого фильма, где бедолаге пришлось выковыривать себе глаз, чтобы открыть чертов замок, и я, черт возьми, понимал его лучше, чем когда-либо. Моя ситуация казалась не менее отвратительной, а может, и хуже: маленькое лезвие в руке, холодный металл зеркала, отражающего моё бледное, покрытое потом лицо, и это осознание - чтобы выбраться отсюда, мне придётся вскрыть собственное горло. Не просто царапнуть кожу или чуть-чуть пустить кровь, а именно разрезать себя, достать то, что всё это время скрывалось внутри, и, возможно, при этом не умереть.

Я несколько раз подносил скальпель к горлу, чувствуя, как кончик лезвия едва касается кожи, оставляя там лёгкий холод, но всякий раз рука предательски дрожала, и я резко отбрасывал инструмент, будто он обжигал сильнее огня. Я заранее подготовился, будто какой-то грёбаный полевой хирург: нашёл в лаборатории бутылку спирта с этикеткой, наполовину облезшей от времени, собрал в кучу набор для наложения швов и даже отыскал тонкую трубку, которую можно будет воткнуть в трахею, если лезвие случайно пройдёт глубже, чем нужно. Понимание того, что вероятность ошибки огромна, очень сильно напрягало, но другого выхода просто не существовало.

- ЧЕРТ! - сорвалось с моих губ, и я со всего размаха ударил кулаком о стену, ощущая, как боль прострелила пальцы. - О хирурге, который сам себе вырезал аппендицит хотя бы написали в новостях… А обо мне даже в грёбаных некрологах никто не вспомнит!

Я зашагал по лаборатории туда-сюда, как зверь в клетке, нервно сжимая и разжимая пальцы, пытаясь настроиться на этот сумасшедший шаг. Внутри всё рвалось - часть меня кричала, что это бред и самоубийство, а другая, холодная и упорная, повторяла: «Делай. Либо сейчас, либо никогда». Но тут я заметил то, что окончательно подтолкнуло меня: жидкость, разлившаяся по полу после разбитой колбы, больше не сияла так ярко, её голубоватый свет медленно угасал, словно лампа, которой осталось несколько секунд до окончательного перегорания. Вскоре здесь будет кромешная тьма, и тогда всё станет куда сложнее, а может, и вовсе невозможно.

- Надо действовать, - прошептал я сам себе, будто убеждая последнюю нерешительную часть сознания.

Я подошёл к светящейся луже, сел рядом, взял в руки скальпель и зеркало, поставил бутылку спирта поближе. Сначала я основательно протёр горло ватой, смоченной в жгучей жидкости, и от этого глаза заслезились, а на коже появилось ощущение ледяного огня. Затем, поймав своё отражение в крошечном зеркальце, я долго смотрел на собственную шею, отмечая линию, где должен пройти разрез.

Рука дрожала так сильно, что скальпель чуть не выскользнул. Я закрыл глаза, глубоко вдохнул, потом резко выдохнул, словно ныряльщик, и, не давая себе ни секунды на сомнения, провёл лезвием по горлу. Боль обрушилась мгновенно - резкая, прожигающая, как будто раскалённая проволока пронзила меня изнутри. Кровь тут же хлынула, я закашлялся, едва не выронив инструмент, но заставил себя продолжать.

Стиснув зубы так, что челюсть заныла, я раздвинул края раны пальцами и, едва не потеряв сознание от шока, начал искать. Мир вокруг сузился до этого узкого разреза, до липкой крови на руках и до металлического блеска скальпеля, которым я осторожно подцеплял что-то твёрдое внутри. Трясло так, что казалось - сердце выскочит наружу, но через несколько мучительных мгновений пальцы нащупали крохотный холодный предмет.

- Есть… - прохрипел я, и голос мой прозвучал так, будто горло пронесли через мясорубку.

Сжав зубами ремень, чтобы не орать, я вытащил его. Камень. Совсем крошечный, размером с монету в рубль, весь заляпанный кровью, но светившийся мягким голубым свечением. Я смотрел на него, дрожа, не веря, что действительно достал его из себя, а не сошёл с ума окончательно.

Камень я осторожно положил на стол, руки при этом тряслись так, что едва не уронил его. Потом схватил иглу с нитью из хирургического набора, торопливо продезинфицировал спиртом и начал зашивать рану. Каждый прокол кожи был новым витком боли, каждая петля нити казалась вечностью, но я двигался, потому что понимал: если остановлюсь, то уже не смогу продолжить. Закончив, я с силой выдохнул, кинул зеркальце о стену, и оно разлетелось на десятки мелких осколков, блеснувших в тусклом свете.

Я вернулся к столу, взял камень в руки - и в ту же секунду почувствовал, как рана на горле заживает, словно сама собой. Нить и швы ещё были на месте, но под ними кожа срасталась, кровь останавливалась, а боль исчезала так стремительно, что у меня закружилась голова.

- Чтоб тебя… ты ведь знала, что так будет, - пробормотал я, словно Лена стояла рядом и ухмылялась своей хищной ухмылкой.

Я смотрел на камень и никак не мог понять, как вообще мог носить это в себе и при этом ничего не чувствовать. Ни боли, ни тяжести, ни малейшего дискомфорта. Абсурд, чертов бред, и всё же - факт. Впрочем, после всего, что я видел в этом мире, я готов был поверить даже в магию вуду, в любые, самые бредовые теории. Но одно я теперь знал точно - если… нет, когда я встречусь с Леной, этот скальпель станет моим самым веским аргументом в разговоре.

Я вытер лезвие о висящий на стуле халат, сунул инструмент в карман и крепче сжал камень, чувствуя его холод, а вместе с ним - странное, но неотвратимое предчувствие новых испытаний.

Сжал камень в руке, ощущая его холодное, но в то же время пульсирующее присутствие, и опустил его прямо в светящуюся жидкость, оставшуюся от разбитой колбы. В тот же миг голубоватая масса словно ожила, поднялась по поверхности камня, покрывая его гладкую грань вязким сиянием, будто живая ткань, стремящаяся слиться с ним навсегда. Я наблюдал, как поток света всасывается в этот крошечный артефакт, а когда всё закончилось, камень вспыхнул ярким ровным свечением, настолько насыщенным, что на мгновение ослепил меня.

Я повёл им по лаборатории, словно фонарём, и заметил, что в тот момент, когда луч падал на обычные стены или пол, он оставался одинаково ярким, но стоило направить его туда, где ещё недавно стоял массивный стол, как свет начинал усиливаться, становился плотнее и гуще, будто вытягивался к этому месту. Внутри меня, помимо логики и усталости, заговорило то самое ощущение, которое я уже научился распознавать - интуиция или, может быть, подсказка самой Системы. Оно тянуло меня туда, нашёптывало, что именно здесь находится ключ к следующему шагу.

Стоило мне приблизится, свет камня стал ярче. Я без колебаний положил его прямо на пол, туда, где некогда стоял стол. И в тот же миг металлическое покрытие задрожало, из глубины пробился луч света, пронзивший лабораторию насквозь. Пол трещал, будто ломался под чудовищным давлением, и вскоре сияние стало настолько мощным, что заполнило всё вокруг, оставляя только меня и это ослепительное свечение.

Я уже знал, что произойдёт дальше, и сердце болезненно сжалось в груди - прямо в луче медленно формировалась дверь. Но на этот раз она не была покрыта рисунками, символами или странными изображениями, как раньше; передо мной возникла абсолютно белая, безликая поверхность, лишь слегка исцарапанная, словно кто-то в отчаянии пытался выцарапать на ней следы, но так и не сумел оставить ничего значимого.

Осторожно потянулся к ручке, холодной и гладкой, и в ту же секунду меня пронзило странное чувство - словно я уже держался за неё раньше, словно память об этом движении притаилась во мне глубоко, под слоями забвения, и теперь вырвалась наружу. Сжав нож в кармане так сильно, что костяшки побелели, я распахнул дверь и шагнул внутрь.

Мир тут же начал рушиться. Всё вокруг закружилось, завихрилось, цвета смешались, словно краски на палитре, размазанные грубой рукой. Пол ушёл из-под ног, и я повалился вниз, в какую-то бездну, чёрную и бесконечную, и чувство падения врезалось в тело каждой клеткой. Воздуха будто не хватало, грудь сжимало, но вдруг в этой темноте начали звучать голоса.

- МЫ НЕ МОЖЕМ ДОПУСТИТЬ УНИЧТОЖЕНИЯ ПЕТЛИ! - прорезал пространство хриплый голос, такой старый, что в каждом слове чувствовался вес прожитых лет.

Я не видел лиц, лишь слышал эти голоса, будто они звучали прямо внутри моего черепа, и тут второй перекрыл первый - и я с ужасом осознал, что он принадлежит мне.

- Ты окончательно спятил! - кричал мой собственный голос, и в нём слышалась ярость, боль и отчаяние. - Если мы не сделаем это прямо сейчас, всё, ради чего мы боролись, превратится в прах! Сколько ещё должно погибнуть людей, чтобы ты понял!

- Похоже, я ошибся в тебе, - холодно ответил первый голос. - ОБРАЗЦЫ ДОЛЖНЫ НАВСЕГДА ОСТАВАТЬСЯ ОБРАЗЦАМИ!

После этих слов пространство словно содрогнулось, и я услышал звук - чёткий, громкий, безошибочный. Выстрел.

И в тот же миг тьма исчезла. Я открыл глаза - и увидел себя в странном помещении, больше всего похожем на барак. Идеально ровные ряды двухъярусных металлических кроватей уходили вдаль, словно бесконечные линии. Рядом с каждой стояла маленькая тумбочка, и на каждой была аккуратно наклеена бирка со словом «Образец» и длинным кодом из букв и цифр. Всё выглядело не так, как в обычном бараке - здесь было стерильно, чисто, без единой пылинки, будто я попал не в жилое помещение, а в операционную, замаскированную под казарму.

Я шёл медленно, нож не выпускал из рук, сердце билось часто и гулко, в ушах звенело. Несколько тумбочек я открыл, но внутри они оказались абсолютно пустыми, как и сами кровати, идеально заправленные белыми простынями, без складки, без малейшего следа чьего-то присутствия. Всё это производило впечатление декораций, созданных не для жизни, а для демонстрации, словно место, где хотят внушить иллюзию обыденности, но забыли вложить в неё хоть каплю человеческого тепла.

- Где я оказался? - произнёс я вслух, и звук собственного голоса, отразившись от безупречно чистых стен, прозвучал так гулко и одиноко, что мурашки побежали по спине.

Плохое предчувствие росло внутри, нарастало, как волна перед ударом о берег. Я шагнул к массивной металлической двери, которая неожиданно поддалась без малейшего усилия. За ней тянулся длинный коридор, прямой и узкий, уходящий куда-то вверх, и в конце виднелась лестница.

Я двинулся вперёд медленно, шаг за шагом, стараясь не шуметь и каждый раз замирая, прислушиваясь, не раздастся ли где-то звук, не мелькнёт ли тень. Место это было слишком странным, слишком искусственным, словно я оказался внутри чьей-то тщательно выстроенной ловушки или сна, созданного с холодным расчётом, чтобы я сам додумывал, сам пугал себя и сам шёл туда, куда мне велят.

Осторожно поднялся по лестнице, каждая ступенька скрипела под ногами, будто сама не хотела меня отпускать наверх, в неведомое. Лестница тянулась бесконечно, узкий коридор будто давил на спину, а сердце билось так часто, что гул отдавался в висках, мешая сосредоточиться. Когда же я наконец достиг верха и упёрся в массивный люк, пальцы на мгновение дрогнули - словно подсознание пыталось отговорить, остановить, удержать от того, что ждет дальше. Но выбора у меня всё равно не было. Я ухватился за металлическую ручку, рванул, и скрежет, пробежавший по люку, был таким протяжным и болезненным, что зубы свело от неприятного звука.

Люк со скрипом открылся, и я выбрался наружу, с трудом вытянув себя из тесного каменного горла прохода. Но стоило мне подняться на поверхность, как дыхание перехватило, тело сковало, а взгляд застыл на картине, которую невозможно забыть. Передо мной раскинулся город, но это уже не был тот привычный, пусть и искажённый Петлёй, лабиринт улиц и зданий - это были руины. Каменные остовы домов стояли мёртвыми памятниками, улицы были разорваны на куски, трещины и провалы зияли черными пастями, а над всем этим хаосом, в вязком мёртвом воздухе, кружили сущности. Их было так много, что небо больше напоминало кишащий рой, готовый в любую секунду обрушиться вниз. Их силуэты сливались, образуя грозовые облака из крыльев и щупалец, из челюстей и пустых глазниц, и вся эта масса, казалось, дышала вместе, колыхалась в такт какому-то чудовищному ритму.

Ноги сами отступили назад. Но шаг оказался неверным - я споткнулся обо что-то твёрдое, поскользнулся и едва не рухнул обратно в люк. Поднявшись, я резко опустил взгляд - и внутри всё похолодело. Земля вокруг не была просто усыпана камнями или обломками - всё пространство было завалено телами. Десятки, может, сотни мёртвых лежали вокруг, одинаковые в своей жуткой униформе: длинные тёмные плащи, скрывающие очертания тел, и на каждом лице - белая маска грустного клоуна. Они лежали слоями, будто кто-то нарочно сваливал их сюда, превращая поверхность земли в братскую могилу из марионеток, потерявших свои нити.

Я всмотрелся в ближайшую маску - пустые вырезы для глаз смотрели прямо в меня, холодные и мёртвые, но всё равно внутри меня мелькнула мысль: а что, если они притворяются? Что если эти тела - не конец, а начало чего-то ещё? Я вздрогнул, резко отшатнувшись в сторону, но куда бы я ни глянул, везде были такие же трупы, бесконечная армия клонов, уложенных здесь, как солдаты после проигранной войны.

И тут, когда внутри меня уже начинала закипать паника, когда руки вцепились в нож так, что ладони вспотели, перед глазами вспыхнуло яркое системное уведомление, прорезавшее весь этот ужас резким контрастом:

ЧЕКПОИНТ 8 ДОСТИГНУТ!

Слова загорелись, будто выжженные прямо в моём сознании, и я, не в силах оторвать взгляда, стоял среди мёртвых тел, осознавая, что стал частью ещё одной главы игры, которая всё больше походила не на виртуальную реальность, а на чей-то извращённый приговор.