Человек государев 3

— А я тебя дожидался, Миша, — объявил Зубов, когда я утром вышел к завтраку.

Он ввалился в столовую сразу вслед за мной, зевая и поправляя халат. Зубов с утра в столовой — это было что-то новенькое.

— Неужто ты будильник завёл? — удивился я.

— Бог с тобою. — Зубова аж перекосило. — Мерзейшая вещь, ненавижу! И для чего только люди держат в доме этакую пакость?

— Не поверишь. Для того, чтобы не опаздывать на службу, — съязвил я. — Тебе, впрочем, этого не понять.

— Не понять, — согласился Зубов и снова зевнул. — Я ещё не ложился.

Вечером, когда я пришёл домой, Зубова не было. Прежде он частенько ударялся в загулы, мог и по несколько дней не появляться. В последнее время, вынужденно остепенившись, вечера Зубов проводил в основном дома. В тех случаях, когда не проводил их с дамами.

Я решил, что вчерашний вечер — именно такой случай, и отсутствием Зубова не тревожился. А между тем явно случилось нечто из ряда вон выходящее, коль уж господин поручик на ногах в столь ранний час.

— Так почему ты ещё не спишь? — принимаясь за завтрак, спросил я.

— Поздравь меня, Миша! — Зубов тоже плюхнулся за стол. — Мой перевод в Москву одобрен! Неделя мне дана на сборы, и в следующий понедельник я должен прибыть к новому месту службы.

— Ого! Поздравляю! Рад за тебя.

Я протянул Зубову руку. Тот её крепко пожал. С некоторым смущением проговорил:

— Радость-то радостью, только вот что тебе теперь с квартирой делать? Неужто снова другую искать? Давай-ка я с сослуживцами поговорю! Сосед ты исключительно приятный. Не пьёшь, не буянишь, с утра до вечера на службе торчишь — тебя тут не видно и не слышно. Уверен, что и дня не пройдёт, как найду нового квартиранта.

— Спасибо, Гриша. Не надо.

Зубов вздохнул.

— Обиделся на меня, да? Притащил тебя сюда, а сам съезжаю?

— Да ну, перестань. Какие обиды? Ты так давно в Москву рвёшься, я за тебя только порадоваться могу. А из-за квартиры не переживай. Я ведь тебе рассказывал, что повышение на службе получил, жалованье теперь больше будет. Да и вообще… — Я припомнил набитый ассигнациями кошель, изъятый у Гробовщика. — Я на днях должен небольшое наследство получить. Хоромы не купишь, но на оплату квартиры точно хватит.

— Ух, ну успокоил! — обрадовался Зубов. — Прямо камень с души. А то я уж извёлся весь, не знал, как тебе сказать-то...

— В следующий раз не изводись, — посоветовал я. — Говори прямо.

Зубов довольно загоготал и утопал к себе в спальню. А я закончил завтрак и отправился на службу.

На город потихоньку наступала осень. Листья желтели, воздух свежел, всё чаще заряжали дожди и дул с реки холодный ветер. Я плотнее запахнул летнее пальто и подумал, что надо бы озаботиться покупкой чего-то более серьёзного. И о тёплой обуви подумать тоже не помешает…

За Зубова я действительно искренне радовался. И квартиру, при своём внезапно возросшем уровне дохода, мог оплачивать сам, дыру в бюджете это не пробьёт. Но всё же предстоящий отъезд Зубова меня расстроил. Привык я к Григорию, оказывается. Без него в квартире пусто будет. Придёшь со службы, а дома и словом перекинуться не с кем. Не говоря уж о том, что неиссякающий зубовский оптимизм и бьющее фонтаном жизнелюбие заряжали бодростью меня самого…

Ну да ладно. Зубов — Зубовым, дай ему бог вернуться наконец в вожделенную Москву и не проштрафиться на новом месте службы. А меня моя служба ждёт.

Я вошёл в Коллегию.

— Здравствуй, Матвеич.

— Приветствую, Михаил Дмитриевич! — Швейцар поклонился. С некоторых пор он стал относиться ко мне с повышенной предупредительностью.

Я прошёл в кабинет, который всего две недели назад делил с Мефодием и Саратовцевым. О Мефодии мне вспоминать не хотелось. Чем скорее вычеркну этого человека из памяти, тем лучше. А Саратовцев, временно исполняющий обязанности главы Коллегии, переехал в освободившийся кабинет Мухина.

Бронзовую табличку с именем Мухина от двери кабинета открутили, но заказать новую у Саратовцева не доходили руки. И я сомневался, что в ближайшее время дойдут. Мухинской чванливости в Саратовцеве не было в помине, зато дел появилось невпроворот. Слишком многое в Коллегии нужно было привести в порядок, и рук на всё не хватало. Кроме того, в мухинском кабинете Саратовцев почти не находился. Его кипучей натуре на месте не сиделось, он то и дело прибегал в старый кабинет.

Вот и сейчас, подходя, голоса я услышал уже из-за двери.

— Нет, так не пойдёт, — категорически говорил Саратовцев. — Переделать надо!

Я открыл дверь.

Саратовцев сидел на своём прежнем месте, перед ним стояли счёты. В руке Саратовцев держал исписанный лист и недовольно смотрел на человека, сидящего за столом напротив.

— Дозвольте хотя бы чаю выпить! — взмолился оппонент Саратовцева. — Где же это видано, чтобы едва только день начался, а уже работать? Прежде тут сначала чайник ставили. А уж потом…

— Главный по чаепитиям к примусу теперь подойдёт нескоро, — отрезал Саратовцев. — Не советую вам, Аркадий Теодорович, брать с него пример. Извольте заниматься на службе тем, для чего сюда пришли! Чаи гонять будете в свободное от работы время.

Аркашка — а это именно он сидел напротив Саратовцева, — надулся и покраснел. Но возражать не осмелился. Взял у Саратовцева забракованный исчёрканный документ, положил его на стол перед собой, достал чистый лист и обмакнул перо в чернильницу.

— Суровый ты начальник, Константин Львович, — заметил я, здороваясь с Саратовцевым.

— Куда деваться, — буркнул тот. — С такими-то сотрудниками, ежели суров не будешь, то дело с места никогда не сдвинется.

Аркашка насупился ещё больше и опустил голову.

***

После того, как в паркет перед Розалией Сигизмундовной вонзились пули, а потом прямо ей под ноги рухнул подброшенный магическим ударом Мефодий, Баба-яга попросилась в отставку. Не исключено, что впервые за долгие годы службы она задумалась, где именно служит и почему получает жалованье выше, чем обычные архивариусы. До сих пор ей это, видимо, в голову не приходило — так же, как Сильвестру Аполлоновичу Мухину. Коллегия ими обоими воспринималась как место для получения жалованья более высокого, чем в других учреждениях, только и всего.

И вдруг Розалия увидела воочию, что служба наша не всегда состоит из написания, подписания и подшивания в папки бумаг. До понимания того, что главное в Коллегии — о, ужас! — вообще не бумаги, вряд ли дошла, конечно, такой переворот сознания в таком возрасте едва ли возможен. Но в том, что продолжение службы может быть чревато повторением эпизода с погоней, стрельбой и магическими ударами, Розалия Сигизмундовна вполне уверилась. И видимо, рассудила, что испытывать судьбу повторно не готова. Проще говоря, напугалась до смерти, в связи с чем немедленно подала в отставку.

Не знаю уж, насколько крепки были семейные узы, связывающие её и Аркашку, но мне отчего-то думалось, что ненаглядный племянник был последним, о чём вспомнила в момент подачи в отставку Розалия Сигизмундовна. Хотя, справедливости ради, после того как исполняющим обязанности главы Коллегии стал Саратовцев, шансов отлынивать от работы и дальше у Аркашки не осталось бы, даже если бы Розалия по-прежнему заправляла в архиве.

Через день после того, как Корш объявил о новых назначениях, в нашем кабинете появился Аркашка. Он сухо поздоровался со мной, разгладил складки на новеньком мундире и тщательно причесался, глядя в зеркало на стене. После чего взор Аркашки упал на стол, который формально принадлежал ему, а фактически использовался как место для складирования бумаг. Тех, которые «сейчас некогда, потом приберём», после чего лежат годами.

Аркашке даже присесть было некуда, на его кресле тоже высилась стопка документов. Я мысленно усмехнулся — ситуация в точности повторяла ту, что была в мой первый день появления на службе.

Разбирать бумаги Аркашка не спешил. Он покосился было на стол Мефодия, где скучала на блюдце чайная чашка, расписанная маками, но суеверно содрогнулся и отвёл взгляд. После чего, некоторое время истратив на борьбу с собой, повернулся ко мне.

— Будь любезны, подскажите. Кому тут нужно приказать, чтобы ликвидировали беспорядок?

— О, подскажу охотно, — стараясь сохранять серьёзность, отозвался я. — Извольте подойти к зеркалу.

Аркашка недоумённо подошёл.

— Всё, — развёл руками я. — Этот человек перед вами. Приказывайте.

Аркашка побагровел. Открыл рот, чтобы мне ответить. Потом, подумав, рот закрыл. Желание осадить меня явственно боролось с опасением оказаться в дураках повторно.

И в этот момент в кабинет вошёл Саратовцев. Со мной поздоровался за руку, к Аркашке повернулся и холодно сказал:

— Как вижу, вы только что появились на службе, Аркадий Теодорович.

— Так точно, Константин Львович, — отозвался Аркашка.

— А почему, позвольте спросить, вы появились в одиннадцать часов? Рабочий день у вас начинается в девять.

— Но, позвольте… — забормотал Аркашка.

— Не позволю, — отрезал Саратовцев. — Я не для того проводил с вами беседу вчера, чтобы сегодня повторять свои слова ещё раз. Я вас предупредил, что разгильдяйства не потерплю! И что любое ваше пренебрежение службой приведёт к немедленной отставке.

— Я вас понял, Константин Львович! — встрепенулся Аркашка. — Как видите, я здесь.

— А зачем же так рано? — хмыкнул Саратовцев. — Отчего вы не к обеду явились? Запомните хорошенько, Аркадий Теодорович: на службу надо приходить вовремя. Следующее ваше опоздание я расценю как нежелание продолжать службу в Коллегии.

— Шутить изволите, Константин Львович? — пролепетал Аркашка.

— Ни в коем случае. Впрочем, если желаете убедиться сами, можете завтра опоздать снова.

Аркашка побледнел. На столе он с грехом пополам прибрался и на службу больше не опаздывал. Хотя работником оказался на редкость бестолковым, об этом очевидном факте мне с грустью сообщил Саратовцев.

***

Сейчас при моём появлении Саратовцев немного повеселел. Попросил присматривать за Аркашкой, чтобы снова не наделал ошибок, а как появится минутка, зайти к нему. После чего удалился к себе в кабинет.

Я принялся за работу, которую прежде выполнял Мефодий: изучение запросов, поступающих от предприятий. Без особого удивления обнаружил, что прошения, в которых управленцы запрашивали об увеличении квоты, дожидались резолюции месяцами. Для того лишь, чтобы в итоге Мефодий начертал на них: «Отказать».

Своевременно Мефодий выполнял лишь ту работу, которая касалась обмена истощенного малахириума на полные кубики, да и то, по всей видимости, лишь потому, что в этих случаях волокита грозила остановкой предприятий. А всё, что касалось изменений, пусть даже малейших, откладывалось в долгий ящик. То, что не вело к увеличению личной выгоды, Мефодия не интересовало.

Возвращённому на службу Аркашке пришлось выполнять работу, которой до сих пор занимался я: разбирать жалобы населения. Саратовцев по-прежнему оставался счетоводом, потому как передать эту обязанность было некому. А кроме того на его плечи легли ещё и заботы главы Коллегии.

С утра до ночи Саратовцева швыряло из огня в полымя, от Корша к Горному ведомству. У последнего, после аудиторской проверки, проведённой несравненной Серафимой Кузьминичной, к нашей Коллегии тоже возникло немало вопросов.

— Ох, Миша, если б ты только знал, до чего Мухин дела запустил, — жаловался мне Саратовцев, сидя на подоконнике в своём кабинете и пуская дым в открытое окно. — Чем он тут вообще занимался? Иной раз кажется, что за всю жизнь эти завалы не разгрести!

— Кажется, — успокоил я. — У страха глаза велики. Справишься, не волнуйся. Я в тебе не сомневаюсь. Главное, помни, о чём Корш предупреждал.

Саратовцев махнул рукой.

— На выпивку я теперь даже не смотрю, некогда. С утра до ночи в делах. А вот то, что работников нам не хватает, факт. Сейчас цифрами я занимаюсь, однако вечно на части разрываться не смогу. Нужен кто-то на моё место. — Саратовцев посмотрел на меня. — Тебя бы обучил, ты парень толковый… Да только ты здесь надолго не задержишься.

— Почему это?

— На повышение уйдёшь. Корш тебя поближе к себе перетащит, помяни моё слово.

У меня такой уверенности не было. После того памятного разговора Корш обо мне как будто забыл. В Коллегии Иван Карлович не появлялся, записок от него я не получал. О насущных делах с ним разговаривал по телефону Саратовцев.

Но отнекиваться я не стал. Догадывался, что затишье наступило неспроста, да и Захребетник был того же мнения.

«Что-то готовится. На рожон сейчас лезть не надо. Просто наберись терпения и жди».

Я и ждал. Тем более что при моей службе скучать было некогда.

— А Коршу ты говорил, что работников не хватает? — спросил я у Саратовцева. — Откуда-то ведь служащих берут?

Саратовцев хмыкнул.

— Ну, мы с тобой взялись откуда-то. Не по объявлению в газете — факт. Корш мне сказал, что согласен, люди нужны, и обещал посодействовать. Но как скоро это случится… — Саратовцев развёл руками.

— Ну, рано или поздно случится, — успокоил я. — Иван Карлович человек слова. Ты обедать-то пойдёшь? Или опять Кузьму за пирожками посылать?

— Пойдём. — Саратовцев спрыгнул с подоконника. — Пирожки мне уже поперёк горла. Да и голову проветрить надо.

После обеда я, нагруженный папками со старыми делами, поднялся в архив.

Здесь тоже кипела работа. Дворник Спиридоныч, руководимый Ангелиной, стоял на стремянке и стаскивал документы с верхних полок.

— Будет, Спиридоныч, — оценив стопку в руках у дворника, приказала Ангелина. — Хватит, а то рассыплешь! Спускайся.

Спиридоныч принялся спускаться. В связи с приобщением к «чистой» работе его заставили вымыть руки и снять замызганный фартук, в котором он колол дрова. Спиридоныч бухтел себе под нос, выражая негодование. По его мнению, в дровяном сарае было и то не так пыльно, как в архиве.

— Здесь очень давно никто не прибирался, — извиняющимся тоном сказала Ангелина. — Ладно, Спиридоныч, иди. Я уж сама как-нибудь.

На это Спиридоныч сварливо возразил, что руки он уже вымыл и фартук снял. И что не хватало ещё такой красавице, как Ангелина Прокофьевна, сверзиться с лестницы. Дворник отнёс папки на стол Розалии и снова с ворчанием полез на стремянку.

— Порядок наводите, Ангелина Прокофьевна? — поздоровавшись, спросил я.

— Как видите, Михаил Дмитриевич. И каталог составляю, и разбираю тут всё — так, чтобы любой документ можно было найти с лёгкостью. Учёт, опять же, необходимо завести…

На меня Ангелина едва взглянула — была занята изучением содержимого папок.

— Учёт? — переспросил я. Мне пришла в голову неожиданная идея. — Скажите, Ангелина Прокофьевна. А если бы вам предложили перейти в другой отдел, что бы вы ответили?

— Куда же это? — удивилась Ангелина. — В делопроизводительницы не хотелось бы, в бухгалтерию тоже. Моя работа для меня интереснее. Хотя, конечно, ежели прикажут…

— Нет-нет, о приказах речь не идёт. Если бы, например, вам предложили работу в нашем отделе?

— В вашем? — Глаза Ангелины азартно вспыхнули. Но, впрочем, тут же и потухли. — Да кто же мне позволит? Это работа для мужчины.

— Не обязательно. Мы не целыми днями носимся по городу, разбирая жалобы и гоняясь за злоумышленниками.

— Н-ну… Я-то, конечно, была бы счастлива. Вы не представляете, как интересно мне было помогать вам в расследовании! Но…

— Ясно, Ангелина Прокофьевна. Спасибо за ответ.

Я положил папки туда, куда указала Ангелина, и вышел. Собственно, и в самом деле — почему нет? За злоумышленниками гоняться Ангелине не обязательно, а вести бумажную работу она сможет уж точно не хуже Аркашки. Быть может, даже и с подсчётами, которыми занимается Саратовцев, справится… Когда представится возможность, поговорю об этом с Коршем.

Рабочий день пролетел, как всегда в последнее время, незаметно. Не успел я оглянуться, а на часах уже шесть.

По дороге домой начался дождь, и я поклялся себе, что нынче был последний день, когда отправился на службу без зонта. Всё, лето закончилось, этот печальный факт необходимо учитывать.

Я поднялся на второй этаж. Замок отпер, но в квартиру войти не смог. Дверь отошла от косяка едва на ширину кулака, а дальше во что-то упёрлась.

Я постучал.

— Григорий! Ты дома? Что происходит?

— Бегу! — донеслось в ответ из глубины квартиры. — Ох, чтоб тебя, будь ты трижды неладна!

За дверью раздался скрип чего-то тяжёлого, передвигаемого по полу, и кряхтение Зубова. Дверь открылась ровно настолько, чтобы я мог пройти.

— Э-э-э, — только и сказал я.

Прихожую перегораживала небольшая пушка.