Черная птица

Она всегда сидела за последней партой. В свои двенадцать лет она старалась быть незаметной: опускала голову, прятала глаза под длинной чёлкой и покусывала сухую ручку, чтобы сдержать слёзы. Сегодня одноклассники опять перешёптывались и посмеивались у неё за спиной. На доске мелом кто-то вывел оскорбительное прозвище «Собака», адресованное ей, и теперь весь класс украдкой поглядывал то на надпись, то на девочку, ожидая реакции. Сердце ее колотилось так сильно, что она боялась: неужели его стук слышат все вокруг? Она держала спину прямо, но плечи дрожали.

— По.по…- стоя у доски, с трудом проговаривая каждое слово. Кажется, весь класс уставился в неё — два десятка глаз, которые видели только её дрожащую руку с мелом и слышали каждое слово. Сердце девочки колотилось так, что отдавалось в ушах. Каждый раз, когда она пыталась произнести сложный звук, язык словно цепенел.

— Сколько можно. Вы-говари-вай. Мы же не в первом классе, — сказала учительница без гнева, хуже — с усталым, публичным снисхождением. — Или ты собираешься заикаться до выпускного?

Кто-то хихикнул, несмело. Потом другой. Смех стал стайкой ворон над полем — сначала отдельные крики, затем общий, чёрный шум. Её щёки горели.

— Садись, — отрезала учительница, повернувшись к журналу. — Кто следующий? Может, человек, умеющий говорить?

Усадив себя за парту, девочка закрыла лицо книгой, чтобы скрыть от всех пылающие щеки и дрожащий подбородок. Смех одноклассников всё ещё звенел у неё в ушах — звонкий, жестокий.

Учительница сделала вид, что не заметила ни дерзкой надписи, ни смеха. Так было проще: урок шёл своим чередом, а ранимая девочка за последней партой словно застыла в оцепенении. Для нее эти сорок минут тянулись мучительно долго. Каждый тихий смешок одноклассников отзывался болью где-то под рёбрами. Ей казалось, от стыда её кожа начинает сиять, выдавая окружающим всю её уязвимость.

Когда прозвенел звонок, оповещая об окончании урока, она быстро сгребла учебники.

Как только прозвенел звонок на перемену, она ещё не успела подняться, как кто-то больно толкнул её плечом. Девочка споткнулась, едва не выронив книгу. Позади раздалось насмешливое: «Осторожней, а то упадёшь, заика!» — сдавленное хихиканье.

Ей хотелось выбежать из класса раньше всех, спрятаться. Но в дверях её уже ждал он — старшеклассник. Высокий, самоуверенный, с хитрой улыбкой на губах, этот парень вот уже несколько недель выбрал ее мишенью своих издевательств.

Он преградил ей путь в коридоре.

— Спешишь, принцесса? — протянул он насмешливо.

От резкого торможения девочка чуть не налетела на его грудь. Отшатнулась, тут же почувствовав, как лицо заливает жаркий румянец. За спиной послышались смешки: несколько одноклассников замедлили шаг, предвкушая зрелище. Он наклонился ближе. Она ощутила его горячее дыхание у самого уха.

— А что ты сегодня такая тихая? — прошептал он, и вдруг его рука легла ей на плечо, скользнула ниже к лопаткам.

Она оцепенела. Тепло чужой ладони сквозь тонкую ткань школьной блузки обожгло её, словно клеймо. Он стоял слишком близко — она чувствовала резкий запах мужского одеколона, слышала сердцебиение… Чьё? Его или собственное, гулко отдающееся в ушах?

Пальцы Максима сжались на её плече до боли.

— Отпусти… — выдохнула она, тщетно пытаясь сохранить ровный голос. Но горло пересохло, и слова прозвучали еле слышно, жалко.

Он усмехнулся: ему явно нравилось её мучить. Он наклонился ещё ближе и внезапно громко, на весь коридор, сказал:

— Неужели ты думаешь, кто-то тебя когда-нибудь полюбит? С таким взглядом, как у мыши?

Вокруг раздался смех — звонкий, злой, безжалостный. У нее потемнело в глазах от унижения. Она чувствовала себя загнанным зверьком, которого травят ради забавы. Сделав отчаянный рывок, она попыталась вырваться. На мгновение ей это удалось — его рука соскользнула с её плеча. Но он не собирался так просто отпускать добычу. Подставив ногу, он заставил девочку споткнуться, и она тяжело рухнула на колени прямо посреди коридора.

Школьная форма запачкалась, в левом колене вспыхнула острая боль, но ещё острее резанул по сердцу ликующий хохот вокруг. Слёзы жгли ей глаза, но она не хотела дарить обидчикам такого удовольствия — видеть её сломленной. Собрав остатки сил, она вскочила и, прихрамывая, бросилась прочь по коридору. Щёки пылали, а за спиной всё ещё раздавались насмешливые выкрики старшеклассников.

Вырвавшись из душного здания школы на пустой спортивный двор, она наконец смогла вздохнуть полной грудью. На улице было пасмурно. Свинцовые тучи висели низко, готовые разразиться мокрым снегом. Холодный ветер пробирался под куртку. Девочка ёжилась, ускоряя шаг. В груди всё ещё стоял комок обиды, но дышать на свободе оказалось легче, чем под хмурыми взглядами в классе.

Она направилась в сторону старого Дома культуры через двор. Там находилась районная библиотека, где девочка иногда укрывалась в трудные дни. Она представляла себе тишину залов с книжными стеллажами, успокаивающий шёпот библиотекарши — там она чувствовала себя в безопасности. Сейчас это было нужно ей как никогда. Двор был пустынен: уроки ещё шли, а редкие прохожие спешили по своим делам под моросящим дождём со снегом. Девочка пересекла серый двор и вошла в полутёмную аллею, ведущую к заднему входу Дома культуры. Там было безлюдно и тихо, лишь за стеной доносились приглушённые звуки музыки — внизу, видимо, шла репетиция кружка. 1 Она открыла тяжёлую дверь и очутилась в сумрачном коридоре, ведущем к лестнице. Наверху, на втором этаже, располагалась библиотека. Девочка знала, что после обеда библиотека должна уже работать. Она ступала на цыпочках, стараясь не шуметь — внезапно ей стало не по себе от гнетущей тишины пустого здания. Когда она начала подниматься по лестнице, вдруг услышала за спиной какой-то звук — скрип двери или шаг? Сердце ёкнуло, она обернулась. Внизу, у входа, мелькнула тень. Кто-то зашёл следом. Может быть, кто-то из взрослых? Или… Она не разобрала. Стараясь не показывать страх, девочка поспешила вверх по ступенькам. Ноги дрожали чуть сильнее, чем от одной только усталости. Коридор второго этажа встретил её запертыми дверями: библиотека почему-то оказалась закрыта — может, технический перерыв. Длинный коридор освещался скудным светом нескольких лампочек, упираясь в глухую стену. Ни души вокруг. Девочка нервно прижала к груди свою книгу, чувствуя, как возвращается паника. В этот момент сзади раздались шаги — кто-то поднимался следом по лестнице, тяжело топая по ступенькам. Она обернулась и увидела старшеклассника.

Что ему было нужно сейчас? Он ухмылялся. — Эй, ты чего тут бродишь одна? — протянул он насмешливо, приближаясь. Девочка попятилась вдоль коридора, прижимаясь спиной к стене. Сердце вновь забарабанило где-то в горле.

— Библиотека… я… — выдавила она, чувствуя, как противная дрожь разливается по всему телу. — Библиотека закрыта, не видишь, что ли? — бросил он. Парень был уже совсем рядом. От него пахнуло чем-то резким — то ли табачным дымом, то ли спиртным. Девочка судорожно оглянулась: путь назад перекрыт им, впереди — только запертая дверь библиотеки и тупик. Внутри всё похолодело.

— П-пойду тогда, — пролепетала она и попыталась протиснуться мимо, держась как можно дальше от него. Но он резко выставил руку, упершись ладонью в стену, преграждая ей дорогу. Девочка замерла. Он нависал над ней, слишком близко — она чувствовала запах его дешёвого одеколона и ещё чего-то неприятного.

— Такая тихоня, а прогуливаешь уроки, — проговорил старшеклассник хрипловатым голосом. — Может, не такая уж и пай-девочка? Она чувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Его лицо было в тени, но глаза блестели хищно. Он вдруг протянул руку и коснулся её плеча, скользнув по ткани куртки. Девочка дёрнулась, прижимаясь затылком к холодной стене. — Чего дёргаешься? — усмехнулся он. Его рука медленно скользнула к её шее, едва касаясь кожи. У девочки побежали мурашки ужаса от этого скользкого, пугающе ласкового прикосновения. Тело не слушалось — руки и ноги словно приросли к месту.

— Н-не надо… — еле слышно выдавила она, пытаясь отвернуться. Внутри всё кричало от ужаса, но голос вышел тонкий, слабый. Парень приближался ещё сильнее, его колени почти упирались в её ноги. Свободной рукой он вдруг дёрнул замок её куртки. Молния разъехалась на несколько сантиметров вниз. Он словно играл, медленно и пугающе спокойно.

— А что «не надо»? Я ещё ничего не делаю, — прошептал он ей в самое лицо. Девочка чувствовала его горячее дыхание у щеки и судорожно отворачивалась, зажмурив глаза. Страх сковал её полностью. Сердце колотилось так, что казалось, грудная клетка вот-вот лопнет. Ей мерещилось, что она сейчас потеряет сознание или умрёт от ужаса. «Это кошмар, проснуться бы…» — мелькнула отчаянная мысль. Он провёл пальцем по её волосам, заправляя прядь ей за ухо — на вид жест будто ласковый, но от этого прикосновения её едва не стошнило.

— Боишься? — прошептал он с усмешкой. — Ты же трусиха у нас, да? Заика-трусиха… Она зажмурилась ещё крепче. Хотелось исчезнуть, провалиться в стену за спиной, лишь бы он прекратил. Слёзы вырвались из-под плотно сжатых век и побежали по щекам. Вдруг снизу по лестнице донеслись голоса — женские, громкие. Похоже, те, кто репетировал или занимался на первом этаже, расходились по домам. Две пожилые женщины появились на лестничной площадке, негромко беседуя. Они заметили парня и девочку в конце коридора. Девочка распахнула глаза, полные отчаяния, надеясь на помощь. Но женщины только бросили быстрый взгляд — и отвернулись, продолжая разговор.

Преследователь обернулся на них и досадливо поморщился. Его хватка чуть ослабла, рука перестала давить девочке на плечо. — Чёрт… Ладно, в другой раз, — пробормотал он раздражённо. Воспользовавшись мгновением, девочка резко рванула плечо из-под его руки и бросилась бежать вдоль коридора. Сердце рванулось вместе с ней — так быстро, что дыхание сразу сбилось. Парень не успел сразу среагировать, лишь крикнул ей вслед что-то грубое. Она летела по ступенькам вниз, почти не чувствуя ног. На одном пролёте нога подвернулась — девочка покачнулась и упала коленом, больно ударившись. На мгновение всё поплыло перед глазами от боли и паники, но она вскочила, хватаясь за перила, и помчалась дальше. В голове пульсировала одна мысль: бежать, бежать, пока он снова не схватил. Выбежав из подъезда Дома культуры, она с разбегу бросилась в серый двор. Дождь со снегом хлестнул в лицо, смешиваясь с горячими слезами. Девочка бежала что было сил, не разбирая дороги. Кажется, старшеклассник не гнался за ней — он даже не показался из дверей. Но она не смела оглянуться, пока не забежала в знакомый подъезд своего дома. Лишь захлопнув за собой тяжёлую дверь подъезда, она остановилась, пытаясь отдышаться. Всхлипы вырывались из груди, слёзы струились по щекам. Она весь путь не переставая плакала, но только сейчас, в относительной безопасности тёмного подъезда, дала волю рыданиям. 3 Колени дрожали и саднили — она опустила взгляд: на колготках расползлась дырка, вокруг которой расплывалось кровавое пятно от сбитого колена. Ладони горели от ссадин после падения, но эта боль была ничто по сравнению с той, что разрывала её на части изнутри. Она чувствовала себя грязной, сломанной, униженной. Хотелось оттереть с себя чужие прикосновения — казалось, что они оставили невидимые следы на коже. Девочка судорожно вытерла шею и щёку дрожащей рукой, но ощущение липкого страха не уходило. В голове пульсировали слова: «мерзкие прикосновения, мерзкие…». Она с силой сжала книгу, которую всё ещё держала, — ту самую книгу из библиотеки, теперь помятую и промокшую от дождя. Золотые буквы на обложке расплывались от капель. Девочка разрыдалась ещё горше, прижимая к груди пострадавший томик, будто это был близкий друг. С трудом поднявшись по лестнице, она добралась до квартиры.

Домой она вернулась тихо, стараясь проскользнуть незамеченной. В прихожей пахло ужином — жареной картошкой с луком. Мама мельком выглянула с кухни и бросила привычное: «Помой руки и за стол». Девочка кивнула, стараясь не встречаться с ней взглядом. Ей не хотелось, чтобы мать заметила красноту век и дрожание губ. Да и слова застряли в горле тугим комком — ну как объяснить, что у неё на душе словно кошки скребут?

За ужином она молчала. Привычные семейные разговоры доносились словно откуда-то издалека, как из другого мира, за толстым стеклом. Она лишь машинально кивала, глядя в тарелку и чувствуя, что еда с трудом лезет в горло. Внутри всё окаменело.

Отпросившись, сославшись на головную боль, она ушла в свою комнату раньше обычного. Только закрыв за собой дверь, она наконец позволила себе выдохнуть. Здесь, среди знакомых стен спальни, можно было сбросить с лица натянутую маску.

Она подошла к столу и включила настольную лампу. Свет выхватил из темноты разбросанные по столешнице карандаши и старую тетрадь, где она иногда писала истории. Рядом лежала та самая библиотечная книга — с разбухшей обложкой, просохшая после дождя. Девочка провела пальцами по её переплету. Это была её любимая сказочная повесть о принцессах и приключениях, которую она перечитывала уже не раз. В голове возникли строки из неё — про смелую принцессу, вступившую в бой с чудовищем ради спасения своего королевства. Девочка прикрыла глаза, стараясь представить себя там, в сказочном мире, где она могла бы быть храброй. Внутри всё сжималось от желания убежать от собственной беспомощности. Ей невыносимо было быть собой — слабой, запуганной заикой, над которой смеются и которую можно вот так прижать к стене. Она села за стол, открыла тетрадь на чистой странице. Рука дрожала, но она взяла карандаш. Сначала выходили лишь кривые линии — она водила грифелем, не зная, как начать. Потом, набравшись решимости, вывела на странице: «Однажды в школе появился монстр…» Слово за словом она писала о чудовище, которое ворвалось в школьный класс посреди урока. Она описывала, как монстр рычал, полыхал огнём, как разбегались в страхе обидчики и даже учительница, которая ещё минуту назад смеялась над ней. Никто не мог защитить класс — ни директор, ни охрана, все прятались. 4 И тогда вставала Она — девочка-героиня, которая вдруг чувствовала, как внутри просыпается сила. В её воображении она переставала заикаться и трусить. Она смело смотрела монстру в глаза. А потом взмахнула рукой — и из ладони вырвалось яркое сияние, обращая чудовище в прах. В тетради под её напряжённым карандашом монстр разлетался на куски, поверженный. Одноклассники и учителя с изумлением смотрели на тихую девочку, которую раньше не замечали. А потом — да, потом они окружали её, благодарили, восхищались. Учительница извинялась за насмешки, одноклассники наперебой предлагали дружбу. Все, кто когда-то смеялись, вдруг поняли, какая она особенная. Рука девочки всё убыстряла движение по бумаге. Она с жаром описывала, как директор школы лично вручает ей медаль «За отвагу», как приезжает телевидение взять у неё интервью. Фантазия увлекла её, изливаясь на страницу всё смелее и свободнее.

Вечером, когда они поужинали и мама убедилась, что с дочкой всё в порядке, в дверь неожиданно позвонили. На пороге оказался соседский мальчик, с которым девочка дружила — они вместе играли в видеоигры и менялись дисками.

— Привет! — радостно сказал он, держа в руках коробку с новым диском. — Я достал ту игру, о которой тебе говорил. Хочешь попробовать?

Девочка нерешительно оглянулась на маму. Мальчик был ей симпатичен как товарищ по играм, и обычно она бы обрадовалась. Но после всего пережитого сегодня ей не очень хотелось ни с кем общаться. К тому же она заметила, как нахмурилась мама, увидев мальчишку на пороге.

— Уже поздно, — строго сказала мать, глядя на дочь. — Завтра в школу рано вставать.

—Я только диск передам, — поспешно пояснил мальчик, видимо чувствуя напряжение. Он протянул коробку девочке. Она робко взяла её, выдавив слабую улыбку:
— Спасибо…

Мальчик улыбнулся в ответ, помахал рукой:
— Ладно, до завтра тогда.

Когда дверь закрылась, мама неожиданно серьёзно повернулась к дочери.
— Слушай меня, — она взяла девочку за плечо мягко, но твёрдо. — Ты ещё ребёнок. Никаких мальчиков, никаких гуляний с ними — до восемнадцати лет никаких. Обещаешь мне?

Девочка опешила от такого тона. Мама обычно не говорила с ней так строго. Она посмотрела на мамино тревожное лицо и едва заметно кивнула:
— Обещаю… Мне и не надо, — пробормотала она. — Мне это не интересно.

Ей действительно сейчас ничего такого не хотелось. После того как чужие руки сегодня пытались её тронуть, мысль о какой-либо близости вызывала только новый приступ отвращения. Она хотела одного — чтобы её оставили в покое с её книгами и фантазиями. Учёба и творчество были её тихой гаванью, где не было места боли и страху.

Мама, услышав ответ, немного смягчила взгляд и погладила её по голове:
— Вот и хорошо, умница. Ещё успеешь повзрослеть.

Девочка грустно улыбнулась уголками губ. Внутри неё в этот момент зрело обещание куда более серьёзное, чем просто мамины слова. Она поклялась себе никогда больше не позволять никому приближаться слишком близко, не доверять никому своё тело или сердце. Так безопаснее.

Прошли годы. Девочка выросла в тихую задумчивую девушку. Она училась прилежно, писала рассказы в тетрадях, много читала — особенно любила те самые книги о принцессах и приключениях. Одноклассники перестали открыто издеваться над ней — со временем поутихли подростковые жестокости, да и она старалась быть незаметной. Но друзей у неё почти не было. Она держалась особняком, никого не подпуская ближе того расстояния, на котором можно задеть сердце.

Единственным её приятелем оставался тот соседский мальчик — теперь уже юноша. Они всё так же обменивались играми и иногда говорили о фильмах или музыке. Он учился в параллельном классе, иногда провожал её до дома после школы. Девушка считала его просто другом. Но незаметно для себя стала ждать тех минут, когда он появлялся на пороге или рядом в школьном коридоре. Сердце её начинало биться чуть быстрее, стоило ему улыбнуться ей.

Она почти не признавалась себе, что это похоже на ту самую симпатию, о которой пишут в книгах. Ведь она дала обещание — маме и себе — не влюбляться, не связываться с мальчиками. Она усердно гнала от себя эти мысли. Если они заговаривали о чём-то личном, она смеялась и отшучивалась. Если он случайно дотрагивался до её руки, она отстранялась, будто ничего не произошло, хотя в этом касании не было ничего дурного.

Однако сердце упрямо жило своей жизнью. В тихих мечтах по ночам она представляла, как он возьмёт её за руку и посмотрит совсем не по-дружески. Эти мысли пугали её, но и притягивали, как неизведанное. Она замирала от собственных фантазий, а потом корила себя за глупость.

Он стал заходить реже — то дела, то новые друзья. Она понимала: ничего особенного между ними нет, он не обязан проводить с ней время. Но каждый раз, когда он не приходил всю неделю, в ней поднималась тревога: а вдруг у него появилась девушка? Вдруг он совсем забудет про неё? Эти мысли она прогоняла чтением и учёбой, но тоску обмануть не удавалось.

Незадолго до выпускного она оказалась на новогодней школьной вечеринке. Обычно избегала подобных мероприятий, но в этот раз одноклассница уговорила её пойти «развеяться».

Вечеринка шумела в актовом зале школы: гирлянды, громкая музыка, танцы. Девушка чувствовала себя не в своей тарелке. Она сидела в углу за столиком с пластиковым стаканчиком газировки, наблюдая, как другие веселятся. В глубине души она надеялась, что придёт Он — её сосед-друг. Она украдкой искала его глазами в толпе.

И он пришёл. Сердце у неё подпрыгнуло к горлу, когда она увидела знакомый силуэт в дверях. Он выглядел повзрослевшим и таким привлекательным в свете гирлянд. Девушка сглотнула, чувствуя, как вспотели ладони.

Он заметил её и улыбнулся, подходя ближе. Ей хотелось встать ему навстречу, но ноги не слушались.
— Привет! — сказал он громко, перекрывая музыку. — Рад, что пришла. Ты как?

— П-привет… — голос её подвёл, сорвался на полуслове. Она прокляла про себя эту давнюю застенчивость, которая всё ещё проявлялась, когда она волновалась. Щёки запылали от смущения. — Всё хорошо.

Он смотрел на неё дружелюбно, но взгляд его уже скользил по залу, явно ища кого-то ещё.
— Ну классно, что всё хорошо, — кивнул он. — С Новым годом тебя, если что!

— И тебя, — тихо ответила она, сжимая в руках стаканчик. Ей хотелось сказать ему что-то ещё, удержать… Спросить, как он, что нового. Но язык будто прилип к нёбу.

— Слушай, а ты не видела случайно Аньку? — вдруг спросил он, понизив голос и наклоняясь ближе. Аня — одноклассница, что притащила её на эту вечеринку. Сердце девушки болезненно сжалось.

— Она… где-то танцует, наверное, — еле слышно ответила она.

Он кивнул, бросив:
— Спасибо, я пойду поищу. Увидимся ещё! — и с этими словами скрылся в толпе, двинувшись к танцплощадке.

На глазах девушки навернулись слёзы. Конечно. Он искал не её, никогда не её. Он пришёл за Аней. И та, без сомнения, уже ждала этого — недаром же она позвала её с собой, наверняка зная, что он будет. Одноклассница только притворялась подругой; на деле ей не составило труда переступить через чужие чувства. Аня ведь знала с самого начала что он ей нравился.

Музыка грохотала, огни сверкали, вокруг смеялись и кружились пары, а она сидела одна, сгорая от стыда и обиды. На сердце легла свинцовая тяжесть.

Девушка встала, едва сдерживая слёзы. Ей больше не хотелось видеть, как он обнимает Аню под медленную песню, не хотелось изображать веселье или выслушивать потом чужую жалость. Она быстро взяла свою куртку из гардероба и вышла на улицу.

На крыльце школы её обожгло ледяным ветром — за время вечеринки разыгралась метель. Огромные хлопья снега кружились в свете фонарей. Она зябко поёжилась, кутаясь в пальто, но идти назад не собиралась.

Ночной поселок тонул в пурге. Пока она шла домой пешком, снежная крупа забивалась ей за воротник, снег лип к волосам. Но она почти не чувствовала холода — внутри всё горело от унижения и горького разочарования. Слёзы замерзали на щеках, смешиваясь со снегом.

В ту ночь, одна в тёмной комнате, она впервые сознательно сказала себе сквозь рыдания: «Никому я не нужна… Никогда не нужна была». Эти слова больно отзывались в груди, но казались правдой. Ведь даже тот, кому она чуть было не открыла сердце — пусть и неумело — не увидел её, не выбрал. Она чувствовала себя пустым местом, тенью на празднике жизни других людей.

И тогда она воздвигла ещё одну стену вокруг своего сердца — ещё выше, ещё крепче.

Следующее десятилетие пролетело однообразно. Она окончила институт, получила работу — скучную, но стабильную. Жизнь шла размеренно: дом — работа — дом, изредка встречи с несколькими приятельницами (хотя по-настоящему близкой дружбы она ни с кем так и не завела).

Ей исполнилось тридцать. На каждый её день рождения мама желала «найти себя и быть счастливой», говорила о семье или детях даже не чувствуя, что для дочери эта тема болезненна. В глубине души она мечтала о любви, как в книгах. Но стоило появиться малейшему намёку на симпатию со стороны мужчины, она отступала, будто её душили невидимые оковы страха. За годы она привыкла к одиночеству, но это одиночество постепенно стало превращаться в тоску.

Иногда вечерами она сидела в своей тихой квартире и думала: неужели так и пройдут все годы — в одиночестве, за чтением и работой? Это были опасные мысли: за ними подкрадывалась депрессия — давняя знакомая, которая периодически навещала её с подростковых лет. Но она справлялась, пила выписанные врачом таблетки и убеждала себя, что ей и так неплохо.

Однажды судьба словно сжалилась и послала ей встречу. В коллектив к ним пришёл новый сотрудник — мужчина её возраста, остроумный, внимательный. Он не выделял её специально, но общался легко, и она понемногу перестала его бояться. Они разговаривали о работе, затем о книгах, обменивались шутками. Несколько раз сходили вместе на обед. Для неё уже это было огромным шагом — впустить кого-то в зону хоть сколь-либо личного общения.

Ей нравилось, как он улыбается и слушает её. Она ловила себя на том, что ждёт утра, чтобы увидеть его на работе. Возможно, это была симпатия — та самая, которой она зареклась не поддаваться.

Она чувствовала: вот он, шанс. Может, на этот раз получится довериться?
Первый раз поцеловала его она, первый раз взяла за руку его она.Позволила себе шагнуть через страх, хотя сердце бешено стучало от тревоги и волнения. Его рука была тёплой, и от этой теплоты лёд в её груди чуть подтаял.

Спустя какое-то время они оказались вечером у него дома, пили вино и смотрели фильм. Она знала, к чему всё идёт — он всё явственнее показывал, что желает её. И она тоже хотела — по крайней мере, умом. Ей было уже тридцать, и она была готова попробовать стать счастливой, как все.

Но тело её будто отставало от мыслей. Когда он приблизился для поцелуя, она похолодела от неожиданной вспышки паники. Воспоминания тела — чьи-то грубые руки, насмешливый шёпот «боишься?» — на миг пронзили сознание. Она закрыла глаза и усилием воли отогнала наваждение. Это не тогда, это не тот человек. Этот — хороший, он не причинит боли, твердила она себе.

Он целовал её не осторожно, но ласково. Она пыталась расслабиться и ответить, но ощущала, что её губы деревенеют от неумения. Ей стыло и жарко одновременно. Казалось, она наблюдает за собой со стороны: вот, сейчас с ней происходит то самое, чего она боялась всю жизнь.

Они перебрались на диван. Он медленно расстёгивал пуговицы на её блузке, зорко заглядывая ей в лицо — не против ли она. Она только молча кивнула, позволяя. Руки её дрожали, она спрятала их подальше, в диванные подушки.

Когда он снял с неё блузку и горячие губы коснулись ключицы, она ощутила странную смесь чувств: с одной стороны, это было даже приятно, с другой — глубокий стыд и напряжение не отпускали. Она осознала, её тело сжалось, как пружина. Даже в этот момент она ожидала боли или опасности, хотя разумом понимала, что опасаться нечего.

— Ты такая напряжённая… Всё нормально? — тихо спросил он, заглядывая ей в глаза.

Она усилием выдавила улыбку:
— Да, всё хорошо. Просто я… просто нервничаю.

Он, видимо, что-то заподозрил.
— Ты раньше… — Он запнулся, подбирая слово. — У тебя ведь не было такого опыта, да?

Лицо её запылало. Она опустила глаза, чувствуя себя неловко.
— Не было, — призналась она почти неслышно. — Я… прости.

Он ласково провёл рукой по её щеке:
— Прости за что? Всё нормально. Просто хотел убедиться, что мне быть бережным.

Она кивнула, благодарная, что он понял. Но тут он спросил почти шутливо, хоть в голосе слышалось искреннее удивление:
— Слушай, как ты умудрилась дожить до тридцати и всё ещё… ни с кем?

Ей вдруг стало стыдно до слёз. Такой вопрос больно ударил: словно с неё сорвали покров и разглядывали под странным углом. Она не знала, что ответить.

Как объяснить десятилетия страха и одиночества? Как признаться в том, что её никто и никогда по-настоящему не любил, и она сама никого не подпустила? Она пробормотала кое-что невнятное:
— Да какая разница… Просто ждала, пока влюблюсь, наверное. Сначала учёба, потом работа… да и депрессия мешала… — Она оборвала себя, чувствуя, что несёт какую-то чушь.

Он не стал дальше спрашивать. Кажется ему и не было интересно. Поцелуями он заставил её замолчать. Ей даже стало легче — не нужно ничего объяснять.

Он был нежен, стараясь помочь ей расслабиться. Его ладони скользили по её коже осторожно, словно прикасались к хрупкому стеклу. Она пыталась сосредоточиться на ощущениях, позволить себе захотеть его. Но внутри по-прежнему жило оцепенение. Каждое ласковое прикосновение откликалось не возбуждением, а неприятным щекотным чувством — как будто её гладит кто-то чужой.

Когда он спустился губами ниже, между её бёдер, она зажмурилась и выдохнула судорожно. Он хотел доставить ей удовольствие, она понимала это умом. Но тело реагировало иначе: внизу живота всё сжалось от дискомфорта. Ей было щекотно, неловко, странно — но не хорошо. Волна накрыла её: что со мной не так? Почему я ничего не чувствую, кроме напряжения? Она кусала губы, сдерживая нервный смешок или стон — не от наслаждения, а от отчаяния.

Он не замечал её смятения. Поднявшись, он посмотрел на неё затуманенным страстью взглядом и прошептал:
— Всё хорошо?

Она кивнула, не доверяя своему голосу. Ей хотелось провалиться сквозь землю, но она заставила себя продолжать — ведь дальше должно быть лучше? Столько книг и фильмов внушали, что близость — это блаженство, единение… Неужели она неисправима, раз сейчас не чувствует ничего подобного?

Он взял презерватив, она наблюдала, как дрожат её собственные пальцы, пока он готовился. Хотелось закрыть глаза, но она заставила себя смотреть — раз уж решилась, надо пройти через это сознательно.

Он придвинулся ближе, устраиваясь между её ног. Она ощущала его напряжённое мужское тело у своего — и внутренне вся сжалась ещё сильнее. Там, между бёдер, она чувствовала себя сухой и закрытой, несмотря на его старания.

Он осторожно начал входить в неё. И почти сразу её лицо исказилось от боли — внутри всё словно разрывалось. Она невольно вскрикнула.
— Больно? — выдохнул он, остановившись.

Она кивнула, закусив губу до крови, чтобы не разрыдаться.
— Ты совсем сухая… — пробормотал он, нахмурившись. — Постарайся расслабиться, ладно? Иначе никак.

Но расслабиться ей не удавалось — по щекам уже текли слёзы, мышцы невольно сжимались, противясь чужому вторжению. Она пыталась дышать глубоко и ровно, но каждый его осторожный толчок был как удар ножом внутри.

— Потерпи, сейчас… — Его голос звучал отдалённо, в ушах у неё шумело.
В какой-то момент он сделал более резкое движение, пробиваясь внутрь рывком. Острая, обжигающая боль пронзила её. Она вскрикнула и разрыдалась вслух, уже не в силах сдерживаться.

Тело словно разорвалось пополам. Она буквально почувствовала, как что-то порвалось внутри, и потекло тёплое — кровь? Паника захлестнула её: это ненормально, слишком больно, он же травмировал её…

Он тяжело дышал, замерев внутри неё. Наверное, тоже почувствовал влагу, которая была вовсе не естественной смазкой. По её мокрым от слёз щекам он мог понять, что что-то пошло не так.

Но он не двинулся, не вытащил себя сразу. Ей казалось, прошла вечность, пока он наконец не закончил дело несколькими грубыми движениями. Он стонал от удовлетворения, а она — от боли.

Когда всё было кончено, он вышел из неё. Она отвернулась к спинке дивана, свернувшись калачиком, и разрыдалась в голос, уже не заботясь ни о чём. Боль пульсировала внизу живота, липкая влага между бёдер вызывала ужас — она боялась посмотреть, сколько там крови.

Он молчал. Пару минут стояла тишина, нарушаемая лишь её плачем. Потом он встал, пробормотал что-то вроде «сейчас вернусь» и ушёл в ванную. Он не обнял её, не успокоил — просто оставил плакать одну.

Она сжалась сильнее, уткнувшись лицом в подушку, закусив уголок, чтобы приглушить рыдания. Хотелось стереть себя с лица земли. Всё вышло не так, как должно было. Это был не акт любви, а какое-то изнасилование с её собственного согласия.

Через некоторое время он вернулся, одетый, и, избегая её взгляда, неуверенно предложил отвезти её домой. Она только кивнула, собирая разбросанные части одежды, стараясь не смотреть на пятна крови на диване.

Всю дорогу в такси она молчала, уткнувшись лбом в холодное стекло. Он тоже молчал. Ей казалось, что между ними выросла непроходимая стена.

— Позвоню завтра… — тихо сказал он, когда она выходила из машины у своего дома.

Она не ответила и ушла, даже не обернувшись.

На следующий день она, превозмогая стыд, пошла к врачу. Боль и тревога вынудили — кровь продолжала сочиться, сидеть и ходить было мучительно. Гинеколог осмотрела её с сочувственным, но слегка осуждающим видом.

— У вас серьёзный разрыв, — заключила доктор, снимая перчатки. — Придётся обрабатывать и ждать заживления. Повреждения как при травме… Надо было вашему партнёру быть осторожнее с вами, а не так…

Она не договорила, но в голосе явственно прозвучало: «а не так, как с вами поступили».
— Это… был первый раз, — еле слышно пояснила девушка, лежа на смотровом кресле, сгорая от стыда.

Доктор смягчилась, вздохнула:
— Понятно… Увы, бывает. Нечего плакать, пусть он там себе локти кусает, что не позаботился. Но ничего, заживёт. В молодости всё заживает быстро.

«В молодости» — ей было почти тридцать, но она не стала спорить. Она чувствовала себя сейчас старухой — измученной, сломанной.

— Постарайтесь пока воздерживаться хотя бы пару недель, — продолжала врач, выписывая рекомендации. — Обрабатывайте рану, носите свободное бельё. Всё будет хорошо.

Она кивала, отстранённо глядя в окно. Будет хорошо… Она не верила в эти слова. Как это может быть хорошо, если её первая близость обернулась таким кошмаром?

Перед уходом она тихо спросила:
— Доктор… А это… всегда так больно?

Врач покачала головой:
— Нет, конечно. С хорошим, заботливым партнёром, когда вы возбуждены и готовы, всё совсем иначе. Вам просто не повезло. Поправляйтесь.

Не повезло. Она горько усмехнулась, выходя из больницы. Да, не повезло — как и во всех делах сердечных в её жизни.

Две недели она приходила в себя — физически и морально. Она никому не рассказывала, даже маме. Сказала лишь, что с парнем разошлась. Мама только покачала головой: мол, опять одна. Но расспрашивать не стала. Мать давно уже оставила попытки устроить её личную жизнь или хотя бы говорить на эту тему, видя, как дочь уходит в себя.

Тот мужчина действительно звонил — сначала несколько раз извинялся, говорил, что не хотел сделать больно, что виноват. Она слушала молча, не в силах что-либо ответить. В её груди не осталось ни злости, ни привязанности — только пустота. Она пробормотала, что ей нужно время и пространство. Он, вроде, понял.

Но спустя ещё неделю, когда физические боли немного поутихли, он внезапно позвонил поздно ночью. Его голос был пьяным, слова — грубыми:
— Слушай… Чего это мы как идиоты, а? Встречаемся, блин, говорим о высоком, а до дела так и не дошли…

Она оторопела, прижав трубку к уху. Он продолжал, глотая слова:
— Я что, зря, что ли, с тобой столько парился? Две недели болтовни — и ни разу не трахнулись нормально…

— Ты пьян… — прошептала она в ответ, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота от каждой его фразы. — Давай поговорим, когда протрезвеешь…

— Не хочу трезвый говорить! — заржал он грубо. — Мне разговора не надо, мне трахаться надо, поняла? А ты вечно со своими «ой больно, ой страшно»… Надоело! — Он перешёл почти на крик. — Все вы, блин, правильные, строите из себя недотрог…

Она молчала, прижав ладонь ко рту, чтобы не разрыдаться. Он осыпал её ещё парой мерзких обвинений — что она фригидная, что у неё «там вечно пустыня», что с такой далеко не уйдёшь. Она ничего не ответила. В какой-то момент на том конце повисла тишина — он просто бросил трубку.

Ещё долго она сидела в темноте, с телефоном в руке. Потом медленно положила его на стол. Сердце странно не болело — казалось, что болеть уже нечему.

Она пошла в ванную и посмотрела на своё отражение. Бледное лицо, потухшие глаза. На кого она была похожа? На пустую оболочку. Жизнь вытекла из неё вместе с теми слезами, которые она выплакала, пока залечивала свои раны.

Ночью она не могла уснуть. Мысли глухо стучали: «Всё равно нет никому до меня дела. Никто не любит. И я тоже не могу любить. Во мне ничего не осталось».

Она встала и наощупь добралась до кухни. В полутьме нашла баночку с таблетками. Психиатр недавно повысил дозировку, но сегодня ей казалось, что этого мало. Руки словно сами вытряхнули на ладонь несколько таблеток больше нормы.

«Если усну без снов и не проснусь — и пусть», — промелькнуло в голове, но она тут же отогнала эту мысль. Она не хотела умирать… Или хотела? Ей было всё равно. Она просто не могла больше выносить эту боль — ни душевную, ни телесную.

Запив таблетки холодной водой, она вернулась в комнату. Нужно было отвлечься чем-то, пока подействует лекарство.

Открыв наугад какой ролик, женщина из видео уверенно говорила в камеру о проблемах отношений.

Сначала она хотела пролистнуть дальше, но фраза привлекла её внимание:
«…Современные женщины начинают относиться к мужчинам как к неодушевлённым предметам…» — говорила лектор.

Она остановилась, вслушиваясь. С экрана доносился спокойный, чуть насмешливый голос, будто обращённый лично к ней:
— Они вежливо им улыбаются и занимаются с ними сексом, но эмоциональной включенности нет — не дают. Они как будто берегут свои чувства. И если вы думаете, что мужчина этого не считывает, вы очень сильно ошибаетесь. Иллюзия, в которой живет современный мир, звучит так: «Всё равно никому до меня нет дела».

Ну так, пока ты стоишь за этой каменной стеной, я даже не знаю, что ты там есть. И, может быть, мне и было бы до тебя дело — но ты хотя бы покажись… Большинство из вас, девицы, боятся боли. А суть в том, что та подмена, в которой вы находитесь — недолюбить, чтобы недострадать — не спасает и не даёт гарантии. Вы всё равно пострадаете. Просто вы лишаете себя возможности влюбиться. А что в вас есть, кроме тех чувств, которые вы могли бы испытывать? По большому счёту — ничего. Время и чувства — вот что следует ценить на самом деле. И когда вы боитесь влюбиться, вы лишаете себя самой жизни.

Экран мигнул, и ролик закончился, предложив следующий. Но она отложила телефон, так и не кликнув ни на что больше.

Её будто громом поразило: незнакомый человек увидел её душу насквозь и выложил всю правду. Она действительно прожила всю жизнь за каменной стеной, уверенная, что «всё равно никому до меня нет дела». И в итоге так и выходило: ни ей до кого, ни кому до неё.

В груди поднималась буря — обида, злость, сожаление. Ей хотелось спорить с экраном, кричать, что её так воспитали, что жизнь сама вынудила её быть осторожной. Но слова психолога крутились в голове, не позволяя уйти от истины.

Она боялась боли — боялась так, что предпочла не любить вовсе. И боль всё равно настигла, да ещё какая. Ни недоверие, ни холодность её не уберегли. Она страдала вновь и вновь — только без любви, одна, в пустоте, которую сама выстроила вокруг себя.

Мысли спутывались, сознание затуманилось — лекарство начинало действовать. Голова стала тяжёлой, тело налилось свинцом. Ей вдруг стало страшно: а сколько она выпила? Захочет ли она проснуться завтра?

Она легла в постель, не раздеваясь, укрывшись с головой одеялом. Слёзы катились по переносице на подушку. Перед тем как провалиться в темноту, она тихо прошептала: «Простите меня…» — не зная точно, к кому обращается: к тем, кого не впустила, или к самой себе, за то, что упустила жизнь.

Ей снилось что-то смутное — будто она тонет в чёрной холодной воде, пытается кричать, но вода заливается в горло. Она рванулась, захлебнулась и…

Резко открыла глаза.

Она лежала в постели, но явно не в своей. Над ней — полог из тяжёлой ткани с вышитыми узорами. В нос ударил резкий запах трав и пота. Голова кружилась, всё тело было будто в огне и в то же время ломило от озноба. Она с трудом приподнялась на подушках, чувствуя, как по вискам стекает холодный липкий пот.

— Ваше Высочество, Вы проснулись? — раздался рядом взволнованный женский голос.

Она повернула голову на звук и увидела у кровати незнакомую женщину в старинном платье с чепцом. Та смотрела на неё с беспокойством, в руках — миска с водой и ткань.

— У Вас такой жар… Лежите, я сейчас сменю компресс, — бормотала женщина, осторожно прикладывая ей ко лбу влажную прохладную ткань.

Она застыла, глядя то на служанку, то по сторонам. Комната была чужая: просторная, полутёмная, освещённая колеблющимся светом свечей. На стене — гобелен, в углу — камин. Вместо привычного шума города за окном слышалось пение птиц и шелест листвы.

Она опустила взгляд на свои руки, выбравшиеся из-под вышитого одеяла. Это были не её руки — тонкие, бледные. Сердце сжалось. Она дотронулась до лица: черты тоже казались другими на ощупь. Из-под длинных волос выбивались пряди — светлее, чем её собственные когда-то.

«Это сон… или я умерла?» — пронеслось в голове панически. Она зажмурилась и снова открыла глаза, надеясь увидеть свою спальню. Но ничего не изменилось — всё тот же незнакомый покой.

— Где… я? — хрипло прошептала она дрожащим голосом.

Служанка удивлённо вскинула брови:
— В своей комнате, принцесса. Вам дурно? Сейчас я позову лекаря!

Принцесса? Это слово эхом отдалось в раскалённом сознании. Она попыталась вспомнить… Вдруг перед внутренним взором всплыло изображение — обложка старой книги из детства, той самой истории о принцессе и приключениях. Главной героиней там была старшая принцесса, а у неё была младшая сестрёнка…

Неужели это…

Голова закружилась сильнее, всё поплыло. Она откинулась на подушки, чувствуя, как сознание ускользает вновь, и только успела прошептать перед тем, как провалиться в небытие:
— Это… невозможно…