Чернобогова клятва

— Князь, я настаиваю, что это селение, погрязшее в связях с нечистым, надо выжечь, словно гнездо порока! Во славу Божью! Нехристи не должны топтать русскую землю! Благое деяние! — мерзким тонким голосом орал худой монах в рясе, бегая вокруг коня, на котором восседал князь.

Я сидел в схроне неподалёку от говоривших, в глубокой яме, прикрытой сверху настилом из дерна и жухлой травы, расположенной возле крайней избы, куда успел спрятаться до прихода княжеской дружины, окружившей нашу деревню, стоявшую в глухом дремучем лесу возле небольшой речки. Всё слышал отчётливо. Вообще, этот схрон предназначался больше как ледник для хранения продуктов жарким летом. Вход вёл из дома, из подпола. Было холодно: зимой на реке накололи льда, уложив куски вдоль стен, готовясь к тёплому сезону, однако продукты ещё не разложили, и он пустовал, послужив мне укрытием.

Этим утром княжеские воины взяли селение в кольцо, согнав всех селян в большой амбар, обычно предназначенный для хранения сена. Лето только начиналось, и он был почти пуст: скот за зиму съел запасы, а пора покоса ещё не началась.

Предпосылкой стала недавняя проповедь странствующего монаха, якобы несущего Слово Божие. Он призвал отречься от старых богов, сжечь священную дубраву, разрушить идолы и возвести храм, в котором следовало молиться Единому Истинному Богу. Староста созвал сход, на котором присутствовал и местный волхв, предложивший проповеднику покинуть деревню в покое. Однако священник не смирился, начал оскорблять богов, называя их ложными, крича, что язычество и идолопоклонство ведут всех в геенну огненную, кем бы она ни была. Наши мужики крепкие, не робкого десятка, многие бывшие дружинники, повидавшие немало битв. Они поколотили его, но калечить или убивать не стали. Ведь не звери же мы: заблудшего человека разуму не научишь, силой не поделишься. Просто прогнали из деревни, сопровождая свистом и улюлюканием.

Мы тогда не знали, что князь предаст своих русских людей, послушается льстивых речей обиженного проповедника и приведёт дружину, чтобы расправиться.

Ранним утром, со стороны дороги на город, раздался топот копыт, и на пустырь перед деревней, у которой даже тына не было, выбежала кавалькада всадников во главе со Святейшим князем, рядом с которым на маленькой лошадке скакал вчерашний священник. Староста вышел навстречу, как положено, встречая дорогого гостя хлебом и солью. Но вместо того, чтобы отломить каравай и обмакнуть его в соль, получил стрелу прямо в грудь. Умер быстро, вероятно, так и уронив в придорожную пыль свежевыпеченный мягкий хлеб.

Я, увидев это в окно, наблюдая украдкой, почувствовал, как дыхание перехватило. Но не хватило мужества выскочить, решил забиться в дальний угол и ждать, пока беда пройдёт стороной. Когда-то в этой деревне жил вместе со своей большой семьёй, но случился набег. Был мал, когда страшные люди в меховых шапках с узкими глазами и говором вроде «тар-тар» налетели. Наш дом стоял с края, в него первыми и ворвались. Я тогда находился на чердаке, спал в тёплом сене. Заслышав крики, не полез проверять, будучи заранее научен отцом, мудрым человеком, прожившим долгую жизнь, полную приключений. Говорил он: «Чуть что — тихарься, так дольше проживёшь. Геройствовать не надо!» Служил отец когда-то у прежнего князя, а завершив службу, вернулся сюда, в родную деревню. Стал мельником, завёл семью. Недалеко на русле реки стояла наша водяная мельница — вся семья помогала там трудиться.

Теперь же, достигнув возраста зрелости, собирался собрать свои немногочисленные пожитки и подобно отцу идти просить зачисления в княжескую дружину, да не успел. Вот и сижу сейчас, как сыч в яме, подслушиваю, о чём священник вещает князю. Страшно так становится, будто ледяные иголки изнутри кольнули, ноги трясутся. Неужто князь наш, вот так вот возьмёт и загубит множество людей, послушавшись речей этого мерзкого человечка, несущего волю своего нового Бога?

Благополучного исхода ожидать не стоило, красноречиво свидетельствовало тело старосты, лежащее на земле перед княжим конем, с торчащим из груди древком стрелы.

Я боялся даже дышать, а когда услышал тихий голос, отвечавший священнику, вовсе позабыл, как это делается.

— Во славу Господа, сожги язычников, посмевших поднять руку на слугу Божьего!

Но ведь там же женщины, дети, старики — все в том амбаре! Как староста умер, дружинники обнажили мечи и быстро справились с выскочившими мужиками, вооружёнными палками, вилами и топорами. Сначала никто не понял, что случилось, ибо думали, что это простой набег, а не визит самого Светлейшего князя. Опустили оружие и покорно вошли в загон, где и были заперты до сих пор. Напрасно...

Может, и не отбились бы, но выиграли бы время, кому-то удалось бы скрыться и спастись.

Сижу в порубе, ни жив, ни мёртв. Слушаю, как вокруг бегают люди, а где-то вдали начинает трещать разгорающееся пламя. Треск сопровождается криками о пощаде, но князь всё так же недвижимо сидит на своём коне и не собирается прекращать страшное действо.

Хочется выскочить, закричать:— Князь, одумайся! Живые люди, за что же такую страшную смерть уготовил?! Зачем слушаешь речения этого пришлого, человека из-за моря? Не наш он, богов древних, которым поклонялся твой отец и все наши предки, оскорбляет, крестом размахивая, на котором маленького человечка прибили!Но не могу, страшно. Не послушает меня князь, простого деревенского паренька. Да и не решусь. Так и буду сидеть здесь, дрожа от холода и осознания происходящего, неспособный ничем помочь родным селянам, спасти от неминуемой гибели в жарком пламени.

По настилу над головой кто-то пробежал, я замер, стараясь не шевелиться, чтобы не выдать своё убежище. Сверху потянуло дымом. Дом подожгли, не иначе.

Забился в самый дальний угол, накинув тряпьё на лицо, спасаясь от удушливого дыма, опускавшегося сверху. Вжался лицом в лёд — возле холодного дышалось полегче. Вспомнил отцовский наказ: однажды сказал он, что если печь в доме закрыть, не дав дровам прогореть, можно уснуть и не проснуться, надышавшись дымом. Никогда не доводилось проверять, но совет запомнился.

Продолжаю повторять про себя бесконечно: «Не спать...» Глаза зажмурил, дым разъедает, щиплет. Текущие слёзы немного облегчают, но всё равно больно.

Так и лежу, корчась на холодном полу. Над головой ревёт пламя, трещат обвалившиеся прогоревшие балки крыши. За страхом пришла злость: если выживу, сделаю всё возможное. Отомщу князю за предательство. Отомщу священнику за то, что не оставил нас в покое. Отомщу Богу, чьи приверженцы запросто могут заживо сжечь целую деревню. Отомщу им всем, всему миру.

Очень страшно лежать в яме, в луже от тающего льда, цепляясь за ускользающее сознание, не в силах вдохнуть полной грудью. Наверное, если бы не лёд, превращающийся в ледяную воду от жара сверху, давно бы задохнулся, а так ещё держусь. Настил над головой прогорел насквозь, но дыру в земле прикрыл упавший пылающий верх крыши, сделанной из дранки. Пламя, поедающее её, временами вспыхивает ярче, облизывая выступающие части моего тела, обжигая кожу и оставляя пузырящиеся ожоги. Сверху сыплются раскалённые угли. Кусаю губы до крови, но эта боль ничтожна по сравнению с пульсирующей болью от ожогов.

Какой же у них за Бог такой, позволяющий подобное страдание? Даже представить не берусь, что чувствовали мои односельчане, заживо сгорая в жарком пламени, заточённые в пустом амбаре.

Давно уже не слышно криков, либо оглушил треск сгораемых брёвен, либо все уже перешли Калинов мост через реку Смородину, устало бредя к предкам в лучшую, посмертную жизнь, свободную от боли, голода и страданий.

А я ещё держусь, несмотря на то, что огонь ослабел, стало легче. Самое сложное было не закричать от боли, когда обугливалась правая сторона тела. Лицо с той стороны, рука и бок превратились в сплошной ожог, причиняющий жестокие муки. Но кричать нельзя, сознание сильнее плоти: выдашь своё местонахождение — дружинники найдут и добьют. Тогда не смогу отомстить, а желание огромно. Злость на князя и его заморскую религию тёмными путами сковала моё сердце. Только это и даёт силы держаться.

Где-то высоко, над головой, раздался раскатистый удар грома, перекрывая треск тлеющих углей. От неожиданности вздрогнул, но быстро осознал, что это первый лучик надежды в моём сознании. Ещё немного — и пойдёт дождь. Всегда после грома приходит дождь. Один из самых почитаемых богов — Перун помогает, насылая спасительную влагу, избавляющую меня от беды. Видел я непотребство, сотворённое чужим Богом, и вмешался. Гневается и ругается там, в небесах, отправляя свои смертоносные стрелы во врагов.

Боль от обожжённой кожи отступила на второй план, вытеснённая зародившейся надеждой на спасение. Пламя над головой шипит, предчувствуя скорую гибель под дождём, посланным Громовержцем. Сильный ветер выдул из ямы, служившей моим укрытием, весь дым, доставляя лёгким свежий, влажный воздух.

Сел, прислонившись спиной к земляной стене, лёд возле которой почти растаял. Левым локтем сбросил с головы мокрую ткань, ранее бывшую рубашкой. Осторожно, опасаясь лишнего движения, которое могло спровоцировать новый приступ боли, прижёг обожжённую правую руку к груди, удерживая её левой, словно баюкая плачущего ребёнка.

Взгляд устремлён вверх, на потолок поруба. Обрушившийся дом пробил слой дерна, выложенный сверху, и теперь через образовавшиеся отверстия, сквозь мерцающие последние угольки, видны клочки тёмного неба, перечёркнутые стрелами Перуна. С неба лился дождь. Следом за яркими вспышками молний раздавался громкий рокот грома.

Сидеть в ледяной воде, в одних портках, становилось зябко. Кашлял часто, откашливая густые комки — дымом надышался порядком. Каждое сотрясение тела отзывалось вспышкой острой боли от повреждённой кожи. Но живой, главное. Здесь прошло всё моё детство, среди добрых людей, в труде на мельнице с малых лет и походах по окрестным лесам за грибами, ягодами или дичью. Сейчас, лишённый дома, родных и близких, разрываемый злостью на князя, совершившего чудовищное преступление, вместо защиты своих подданных, исправно плативших установленный оброк, сжёг всю деревню, словно сухую траву, не оставив шанса выжить даже детям.

Нужно выбираться отсюда, не ровён час потолок обрушится на голову, и поруб станет мне могилой, подобной тем, в которые, как слышал, христиане укладывают своих покойников, не давая жаворонкам унести освобождённый в пламени поминального костра дух к предкам.

Собравшись с силами, превозмогая себя, встал и медленно пополз к выходу, периодически вставая на четвереньки, чтобы пролезть через щели между упавшими обгорелыми балками, ранее поддерживавшими крышу. Выход из поруба, ведущий в погреб, а оттуда по короткому коридору в подполье, оказался пройден тяжело. Здоровье не позволяло двигаться быстро. Приходилось часто останавливаться, восстанавливая силы, готовясь к очередной порции боли от движений, морщась и тихо охая. Слёзы давно высохли, иссякли ещё в самом начале, когда накрепко пообещал себе отомстить.

Место, где раньше был выход из поруба, представляло собой обгорелый проём, через который сюда проникал дождь, собравшийся в большую лужицу на земляном полу. Лестница сгорела, её остатки лежали внизу, непригодные для подъёма. Оглядевшись, заметил бочку подходящей высоты, относительно целой. Когда-то в ней солили капусту. Здоровой рукой подтянул её под отверстие, перевернул и карабкался вверх, выбираясь наружу.

Осмотрелся, вертя головой, высматривая возможных недоброжелателей. А вдруг князь оставил кого-нибудь, чтобы добить скрывшихся выживших, или тот злой священник, подстрекатель уничтожения целого селения, стоит поблизости, наслаждаясь последствиями своих речей и поступков.

От дома ничего не осталось, как и от всех построек в деревне. Куда ни глянь — дымящиеся развалины. В сторону большого сеновала стараюсь не смотреть, лишь краем глаза зацепил множество обугленных тел, тянущих руки вверх. Этого достаточно, чтобы в душе снова поднялась лютая злоба. Картина надолго останется в моих кошмарах, не позволяя забыть содеянное и отказаться от долга мести.

Священная дубрава тоже сгорела. Это был чудесный дубовый лесок недалеко от посёлка, которым заведовал мудрый волхв Олег. Прекрасные резные идолы родных богов, приятное щебетание птиц, играющих в ветвях вековых дубов, мягкость травы под ногами и атмосфера покоя и умиротворённости. Волхв всегда угощал детей сладостями, внимательно выслушивал просьбы селян к богам, давал мудрые советы. Носил волю богов, направляя и наставляя в сложных жизненных обстоятельствах.

Сейчас же от этого святого места осталась лишь выжженная поляна с торчащими чёрными столбами сгоревших деревьев. Вероятно, резные изваяния богов тоже погибли. А где же сам Олег?

Когда староста упал, я ещё смотрел в окно и видел дружинников, угрожающих обнажённым оружием селянам, сгоняющих их как стадо в амбар, заперев там. Оказалось, планировали для них жуткую казнь.

Тогда я мгновенно юркнул под пол, одетый лишь в просторную полотняную рубаху и портки, подпоясанные тонкой верёвочкой, чтобы не спадать, и босиком. До этого мгновения не видел, чтобы Олег покидал свою дубраву. Быть может, мудрый волхв жив и успел спрятаться в каком-нибудь тайнике?

Перво-наперво решил направиться туда. Осторожно выбрался из пожарища, осторожно выбирая место, куда ставить ноги, чтобы не попасть на тлеющую головешку — довольно с меня сегодняшних ожогов. Вышел на землю, щедро увлажённую дождём, превратившуюся в скользкую грязь, и медленно двинулся в сторону сгоревшей дубравы, стараясь обойти стороной амбар с погибшими.

Глаза невольно наполнялись слезами от вида разорённого родного села: куда ни глянь, некогда полные жизнью жилища возвышались лишь обгорелыми дымоходами, которые огонь не сумел уничтожить, лишь закоптил до чёрного цвета. Проходя мимо дома кузнеца с пристроенной кузницей, вспоминал доброго мастера, искусно изготовлявшего орудия труда, подковывавшего лошадей. Внешне могучий, но добрый сердцем, легко управлявшийся молотком с утра до ночи, сбивая окалину с горячего железа. Без страха ходил один на болота, добывая руду и обжигая её там для будущих изделий. Любил наблюдать, как мастер ловко работал, создавая из простых кусков руды полезные вещи: ножи, косы и разные бытовые принадлежности. А вот этот дом — старосты, самый большой и богатый среди всех, не то чтобы глава поселения нуждался в роскоши, но именно там проводились общие собрания, места хватало всем. Именно благодаря ему, я не сгинул, потеряв разом всю семью. Подкармливал, приглядывался. В некотором смысле даже заменил утраченных родителей. Сколько себя помню, этот скромный, но мудрый человек принимал решения в любых затруднительных ситуациях, возникавших в жизни села. Сам ездил на городской торг продавать нашу продукцию: муку, изделия кузнеца, мясо и молочные продукты, покупая взамен недостающее. Остальные жители тоже заслуживали доброй памяти, а теперь никого из них нет. Единственное, что остаётся — надежда, что волхв Олег жив. Спросит у богов, а затем подскажет, как жить дальше. Родни в иных деревнях у меня нет, совершенно некуда податься.

Когда брюхо напомнило, что голодно, но после пережитого охватила апатия, и не хотелось ни есть, ни пить.

Домов не осталось, тропинка привела ко входу в сгоревшую священную дубраву. Прежде здесь на входе росли два мощных дуба, переплетённых кронами в вышине, образующих арку над головой. Войдя внутрь, казалось, попадаешь в иной мир, лесной сказочный уголок, где боги непременно услышат твои молитвы, обращённые к их изваяниям, примут подношения и поддержат своего почитателя. Теперь оба дуба сгорели, торчат вверх почерневшими стволами, и чувство лёгкости, как прежде, не возникает — лишь добавляется уныние. Как можно так поступить с божественным местом? Почему князь не испугался гнева небожителей? Настолько уверовал в нового своего Бога, что стал истреблять то, чему поклонялись многие поколения предков? Непростительно — и я не прощу.

Перебрал границу дубравы, еле передвигаясь вдоль последующих мёртвых дубов, обходя места, где прежде стояли идолы. Всё уничтожено, статуи повалены и обезображены. Теперь в этих бесформенных остатках угля не разобрать образов Сварога, Лады, Велеса и других. И волхва нигде не видно.

Вероятно, если Олег не спрятался вовремя, вступившись за священное место, взывая к князю, тщетно пытаясь остановить и предотвратить задуманное, то и его постигла судьба остальных селян.

Шагал вперёд, шмыгая носом, судорожно сжимая левую руку в кулак настолько сильно, что ногти впивались в мякоть ладони. Не кричал, не звал волхва. Хотел было попытаться, но обожжённые горячими дымом и частью лица дыхательные пути не позволили. Захлебнулся кашлем, каждый спазм отзывался болью во всём теле.

Впереди, в отдалении, едва различимо за дымом и пеленой дождя, показалась одинокая фигура.

— Олег! Живой! — промелькнула первая радостная мысль, робким лучом надежды разогнав внутреннюю темноту. Ускорил шаги, насколько позволяли силы, торопясь достичь волхва, удостовериться, что он действительно жив, а не плод больного воображения.

Почти вприпрыжку выскочил на небольшую площадку. Место, где деревья расходились, открывая просвет. Край дубравы, ближе к болотистой местности. Здесь всегда стоял устрашающий идол, к которому редко подходили. Лишь волхв почитал его наряду с прочими, ухаживая и принося дары, а селяне сторонились. Идолу принадлежал Чернобог — одно из наших тёмных божеств. По словам волхва, он был злым и приносил несчастья. Какая ирония в том, что в час, когда несчастье настигло всех в селе, его воплощение осталось нетронутым. Но сейчас я был рад и этому. Хотя бы он изначально злой, а не выборочно, как тот новый, о котором елейно пел священник до того, как его побили и изгнали.

Рядом с идолом стояла фигура. Спиной ко мне. Да! Это точно Олег!

Ускорил шаги, но не рассчитал силы, споткнулся и плюхнулся в грязь в паре шагов от неподвижного волхва. Когда боль немного утихла, протянул руку в сторону единственного оставшегося в живых односельчанина, хрипло произнося:

— Олег, живой! Олег! Помоги встать.

Волхв медленно повернулся. Подул внезапный порыв ветра, колыхнув одежды. И тут я заметил то, чего не увидел сразу: сквозь тело Олега просвечивался идол Чернобога. А ветер колыхал не одежду, а весь силуэт целиком. Издали, за дымом и сыростью, не догадался, что вижу лишь призрачное явление, не состоящее из плоти. Это душа волхва, не ушедшая на Калинов мост. Призрак присел на корточки возле меня, тщетно попытавшись помочь подняться из грязи.

Его руки прошли сквозь моё тело, вызвав слабый озноб, словно окунулся в прохладную воду.

— Ведомир? — волхв с усилием, но узнал меня, видимо, огонь исказил черты лица, и теперь в обгоревшем спекшемся лице сложнее было признать молодого парня из деревни.

Никогда ранее не встречал призраков, лишь слышал рассказы, что, когда погибшему не устроили подобающую тризну, дух его не может отправиться вместе с жаворонками через огненную реку Смородину к предкам, и вынужден скитаться, пока кто-то не исполнит обряд.

Надежда истончилась, и вновь всё заполнила внутренняя тьма и ненависть.

— Олег, и ты тоже погиб! — устало прохрипел я, бессильно колотя здоровой рукой по земле, пытаясь удержать нарастающую панику.

Призрак заговорил тихим голосом, в котором не ощущалось признаков жизни. Голос звучал сухим, холодным и размеренным:

— Ведомир, да, я мёртв. Там, — он указал призрачной рукой за идол, — лежит моё тело. Раз ты меня видишь, значит, сам Чёрнобог наградил тебя даром. Не принимай его, отвергни. Этот путь принесёт лишь зло, а ты хороший человек. Отринь тёмный дар, живи без горечи в сердце. Отпусти это.

Добр он, даже после смерти заботится о моём благополучии. Но сейчас не доходит. Я не могу думать ни о чём другом, кроме желания придушить князя и священника собственными руками, пусть даже за этим последует неизбежная гибель. Правда на моей стороне. Если бы это говорил живой волхв, быть может, прислушался бы, научился бы жить с этим. А так посмотрел сквозь призрак волхва на идола и прошептал:

— ЧЁРНОБОГ! Дай сил отомстить! Обещаю никому не щадить и жить так, чтобы всем, кто предал Род и принёс чужую веру, не жилось на этом свете. Пусть именно они отправляются в свою геенну огненную, о которой говорил священник, упрашивая князя уничтожить селение и жителей. Сделаю всё, что смогу для этого.

В небе громыхнуло, Перун стал свидетелем моей клятвы и отозвался. Надеюсь, и сам Чёрнобог принял её.

Призрак волхва удручённо покачал головой:

— Сын мой, напрасно поклялся Чёрнобогу. Теперь твоя жизнь не будет светлой и радостной. Но это твой выбор, от которого я пытался предостеречь. Что ж, ныне могу лишь оказать тебе маленькую помощь. Пойди в мою землянку, её не обнаружили. Найди там мазь от ожогов и обильно нанеси на раны. Перекуси, отдохни, собери силы. Затем ступай на свой нелёгкий путь. Одно прошу: когда соберёшься с силами, справь по мне тризну, как положено. Отпусти душу в земли предков. Ныне я не в силах никуда уйти, привязан к останкам.

Землянка волхва находилась неподалёку, возле самой дубравы. Ему неоднократно предлагали переехать в посёлок, но он неизменно отказывался, поясняя, что здесь его настоящее место. Среди богов и единства с природой провёл всю жизнь. Здесь и встретил смерть. Немного отдохну, справлю тризну.

Как ни странно, дар от Чёрнобога не испугал. Возможно, причиной тому пережитый ужас на дне ямы, когда всех близких постигла страшная смерть, а я беспомощно кусал губы, не имея сил сопротивляться чужой силе, отнимающей жизни. Возможно, было бы проще тогда разделить судьбу односельчан, не пришлось бы сейчас мучиться чувством утраты.