Чёрное на белом

Погода словно глумилась над всеми. На небе ласково светило солнце, не излишне усердствуя и не пытаясь пародировать взбесившийся гриль, как частенько бывало в последние годы, по лицам гулял легкий приятный ветерок, сдувающий и так немногочисленных комаров, чуть в стороне красивая бабочка боролась с упругими потоками воздуха, спеша куда-то во своим бабочкиным делам, в ярко-зеленой листве деревьев, что стояли дружной кучерявой кучкой метрах в пятидесяти, звонко спорили о чем-то своем пичуги. А может, не спорили, а ругались или мирились, но в любом случае делали это задорно и громко. В общем, не погода, а чудо.

А Пашка стоял на земле, опустившись на одно колено, — и даже не думая, что пачкает свои чуть ли не единственные «цивильные» брюки — смотрел вниз, на резное дерево, и пытался что-то вымолвить. И не мог. Давило несоответствие погоды и его состояния, давили окружающие его люди, которые стояли и смотрели на него в ожидании какой-то речи или хотя бы пары слов. Давила дикая, безумная пустота внутри.

Давило собственное вдруг пришедшее ощущение, что он никогда еще не был так одинок.

Так и не сказав ни слова, Пашка встал, оглядел всех присутствующих. И подумал, что он здесь, пожалуй, никого и не знает. А ведь народу собралось прилично, человек под сорок. Наклонившись, парень взял горсть земли и, не глядя, осторожно бросил ее вниз. Рассыпчатый стук показался оглушающим. Словно кто-то могучий с размаху закрыл дверь в его прошлое. Которая итак, вообще-то, за последние месяцы сузилась до одной совсем тоненькой щелки.

До тётки. Она же Маруся, она же Марина Николавна, если официально, она же мама, когда Пашка напивался. И как он всегда называл ее про себя последние годы, с тех пор, как начал адекватно оценивать окружающий мир и себя. А вслух — считанные разы, хотя и видел, как ей это приятно. Но в трезвом виде упорно сторонился таких громких слов.

Она была самым светлым человеком из всех, кого Пашка встречал за свои годы. Нет, не в смысле безгрешной — Маруся жила полной жизнью: и курила частенько, и выпивала, и пост не соблюдала, и даже личная жизнь у нее была, несмотря на два развода и весомый, на взгляд парня, возраст, «за сорок». Хотя по ней никогда нельзя было определить, сколько ей лет, даже после редких загулов она выглядела едва ли на тридцать пять. А уж как она заливисто материлась!

При всем этом, она как никто умела найти подход к каждому. Даже к двенадцатилетнему нелюдимому и замкнутому пацану, подброшенному кукушкой-сестрой. И воспитала его, как могла. А в процессе показала, что на этом свете полно и действительно хороших людей. Но сама все равно оставалась самой лучшей, самой доброй и самой любящей. Хоть и ругала его периодически, и даже разок ремнем припугнула. Хотя в тот раз куда страшнее для Пашки было то, что она после ссоры закрылась в своей комнате и тихо ревела, а потом сутки с ним не разговаривала. Тогда казалось, что он наконец-то понял, насколько ему важна эта всегда веселая и позитивная женщина, но… Ненадолго хватило этого понимания. Вскоре ругань забылась, и наличие Маши рядом стало снова восприниматься как нечто само собой разумеющееся. До совсем недавнего времени.

Оторвался тромб. Скорая не успела. И Пашка тоже не успел даже просто попрощаться. Хорошо, что последние пару месяцев он часто приезжал к тётке в гости, ища поддержки — больно часто стала отвешивать жизнь нещадных, жестоких тумаков. И она, как только одна и умела, говорила с ним за чашкой чая, обнимала и гладила по голове, в которой бурлящие мысли потихоньку успокаивались. Потом обязательно кормила и отпускала домой уже совсем в другом состоянии. И казалось, что так будет всегда.

И вот Пашка у ее могилы. И даже сказать ничего не может, из горла не идет ни звука. Да и зачем? Не ради же окружающих людей, которых он совсем не знает?

Последовавшее время в памяти отложилось словно вспышками. К Пашке подходили какие-то люди, что-то говорили, звали на поминки, которые кто-то устраивал где-то, но он только кивал, вымученно благодарил за слова поддержки, а вскоре не выдержал и споро направился к выходу. И уже было отошел от толпы на десяток метров, как кто-то аккуратно тронул парня за плечо.

— Молодой человек, — раздалось сбоку вежливое.

— Да-да, спасибо за теплые слова и что пришли. Но я тороплюсь. — Пашка не хотел останавливаться, но на плечо снова легла рука. Тяжелая, кстати.

Он остановился и нехотя повернул голову. Чуть позади стоял невысокий абсолютно седой мужчина лет пятидесяти, в дорогом даже на вид черном костюме и с букетом странных черно-фиолетовых цветов. Сам бледноватый, что особенно подчеркивали густые черные брови.

— Вы же ведь Павел? Я … хороший друг вашей… — мужик чуть замялся. — Вашей родственницы. С рождения ее знал, можно сказать.

— Чем обязан? — хмуро спросил парень.

— Вы меня извините, но я услышал, что вы не хотите принимать участие в поминках?

Пашка промолчал, только кивнул, посмотрев мужику в глаза. Они у того тоже были какие-то необычные, черные, но словно подернутые легкой дымкой

— Павел, я вижу вы сильно переживаете. Поверьте мне, Мария там, где ей будет куда лучше, чем здесь.

Мелькнувшая мысль «еще один из этих» в голове не задержалась. Странный собеседник не пытался убедить или доказать. Он говорил с абсолютной уверенностью в своих словах.

— Спасибо еще раз, я побегу. Дела, дела…

— Разве может быть что-то важнее, чем проводить в последний путь самого близкого человека? — Странный мужик понизил голос и заглянул Пашке в глаза, словно в душу. — Я уверен, что она была бы рада видеть вас…

— Ээ… не знаю, как вас, — парень встряхнулся, скидывая наваждение. — Я обязательно попрощаюсь, но… не с ними. Я сам как-нибудь.

— Можете меня Трофим Васильевич звать. Ну, если так, то бегите, конечно. Не забудьте про девять и сорок дней! — крикнул он уже в след уходящему Пашке. — И, если будет нужна какая-то помощь, обращайтесь!

Парень, не оборачиваясь, тряхнул головой в недоумении — куда обращаться-то? Но быстро выкинул это из головы. Странный мужик, вот и все объяснения. Хоть и буквально пышущий то ли силой, то ли уверенностью, то ли еще чем-то таким, невидимым, но прекрасно ощутимым.

Уже дома, поставив звякнувший пакет с немудрящими покупками, он неожиданно обнаружил в заднем кармане брюк черно-серую визитку с надписью: «Трофим Васильевич, ваш помощник» и коротким номером. Покрутив ее в руках, парень хмыкнул и выкинул ее в мусорку.

Через день Пашка с утра вышел на работу, чем изрядно ошеломил коллег. Конечно же, все знали причину отсутствия и не ждали его — начальник дал отгулы на всю неделю. Быстро перездоровавшись со всеми, парень прошел на свое рабочее место и занялся мониторингом рекламы. И вскоре уже начал жалеть о своем решении. Каждая собака решила подойти и лично выразить свое сочувствие и поддержку, причем, большая часть даже не пыталась делать это хоть сколько-то искренне. А главное — непонятно, зачем всё это? Все прекрасно понимали, что это только слова. Поэтому уже через полчаса Пашка вздохнул и принялся за обзвон клиентов. Помогло, подходить перестали.

Только через два часа парня снова побеспокоили. Лена, единственная из коллег, к кому он действительно хорошо относился, аккуратно тронула за плечо и негромко сказала, когда Пашка вытащил наушник.

— Паш, там тебя босс зовет. Недовольный чем-то…

Вздохнув, он встал и направился в кабинет к начальству. Олег Дмитрич, еще довольно молодой мужчина, встретил его у двери, тоже дежурно выразил свое сочувствие и усадил за стол.

— Чаю, кофе? Нет? Ну и ладно. Павел, а ты чего сегодня вышел?

— Не могу больше дома сидеть. Тяжело. — коротко ответил Пашка.

Еще Маруся часто, особенно в последнее время, говорила, что лучшее лекарство от всех душевных раздраев — с головой уйти в работу. И это помогало.

— Еще раз приношу свои искренние соболезнования, Паш. Я послушал твои переговоры, и, знаешь… Едь домой, а? Отдыхай. С таким настроем ты только распугиваешь всех клиентов. Один сразу даже отзыв написал. — Управляющий тяжело вздохнул, подошел и похлопал по плечу. — Или не домой, если так уж невмоготу. Ты же еще молодой, сходи к друзьям, развейся. Есть же у тебя друзья?

— Есть, — буркнул Пашка, внутренне скривившись. Как общение с кем-то поможет-то?

— Ну и вот. А на работу пока не рвись. Наведи пока порядок в голове и возвращайся. Ты же знаешь, мы все тебя любим и ждем. — Олег Дмитрич еще раз вздохнул, после чего добавил в голос металла — Езжай, Павел, не делай все еще хуже.

«Ну да, вы все цените только то, что я работаю, как лошадь, и всегда могу кого-то подменить, задержаться, взяться за задачи коллеги, ” подумал парень. Но не ругаться же из-за этого? Будет странно, если он устроит скандал, чтобы остаться на работе. И тем более, не стоит нарываться на проблемы еще и здесь. Поэтому, тоже вздохнув, он поднялся и пошел к выходу.

— Слушай, если так уж привык быть одиночкой, то все равно встряхнись. — Неожиданно раздалось сзади, даже, кажется, голос начальника чуть изменился. Стал не такой дежурный и холодный, а словно даже немного участливый. — Если будешь только вариться в себе и нигде не сбрасывать напряжение, беда будет, Паш.

Захотелось обернуться, но парень пересилил себя и вышел, буркнув напоследок «спасибо». Много умников вокруг развелось, только и горазды бесплатные советы раздавать. Ни с кем не прощаясь, Пашка покинул офис и поехал домой, по дороге снова заскочив в магазин. Не чай же пить, в самом деле…

Когда купленное кончилось, ноги понесли Пашку за добавкой. Он вышел, дошел до ближайшего магазина… и те же ноги понесли его дальше. В итоге оставив у порога бара «Рок джаз кафе», куда он раньше частенько наведывался. Расплатившись с непривычно молчаливым и солидным таксистом, Пашка не торопясь покурил, подумал и зашел. Внутри было предсказуемо для среды мало народа, из колонок играл незнакомый тягучий мотив, но негромко.

Где-то через час, когда в баре стало уже чуть более многолюдно, к парню за столик вдруг подсел незнакомый мужчина.

— Простите, не занято? — приятным баритоном спросил он.

Пашка поднял голову. Высокий, статный, со строгой прической, благородной проседью на висках и в аккуратно уложенной густой бороде. И в довольно неподходящей к месту одежде — белая рубашка-поло, такого же цвета брюки, красный ремень и трость, словно из обычного дерева. Все вместе смотрелось удивительно гармонично и даже стильно. Пашка выразительно посмотрел на несколько пустых столов рядом, но мужик и бровью не повел. «Ну и черт бы с ним, лишь бы с разговорами не лез, ” подумал парень и индифферентно пожал плечами.

И первое время так и было. Они сидели по разные стороны небольшого стола, слушали музыку, Пашка пил свой виски с колой, а мужик потихоньку цедил чай из чайничка. Пока музыка не притихла, а на сцене вдруг начали появляться музыканты, которых вообще-то по средам здесь раньше никогда не бывало.

— Один из ваших мудрецов когда-то давно сказал, что музыка лечит раны, которых не может коснуться медицина. Не правда ли, это удивительно тонкое замечание? — повернулся он к парню.

Пашка хотел снова пожать плечами, но выпитый алкоголь давал о себе знать.

— Вовсе нет. Ни черта она не лечит, — собеседник чуть скривился, почти незаметно, но слушал внимательно. — В лучшем случае, прячет те раны за тоненьким тюлем. Да и музыка музыке рознь.

— О, тут вы правы. Если не ошибаюсь, это выходит группа «Рок бэйз», и их энергичное исполнение имеет совсем другое влияние на человеческую душу. Ах да, Богдан! — он протянул Пашке руку.

Пауза, вызванная появлением группы на сцене, затянулась, но разговор оказался удивительно интересным. Или, возможно, проведенное в одиночестве время, приправленное виски, вылилось в желание пообщаться. Да и Богдан оказался приятным собеседником — не перебивал, внимательно слушал, легко поддерживал любые темы.

— Но подождите, вы не можете утверждать, что души нет! — эмоционально сказал он вскоре, когда они плавно перешли к этой теме, после чего потянулся к чайничку и налил себе в кружку добавки.

— А вы не можете утверждать, что она есть! — в тон ему хмыкнул Пашка. — А я, как человек земной, верю только в то, что могу пощупать или увидеть.

— Это не земной человек называется, а как-то по другому, — укоряюще посмотрел на него Богдан. — Самый очевидный пример: воздух вы можете увидеть или потрогать?

— И очевидный ответ — могу. Например, когда жарко — видно же, как он играет перед глазами. Или марево над асфальтом только уложенным. Или в микроскоп.

— В микроскоп вы точно воздух не увидите, это все уловки! — Помахал тот пальцем. — И на жаре вы видите испарения воды. Более того, вы знаете, что до сих пор все ученые мужи не могут составить формулу воздуха? Нет? Ну и вот! Но пусть будет даже по вашему. А мысль? Вы же не будете спорить, что ее нельзя ни увидеть, ни потрогать, но она есть?

Он говорил так эмоционально и запальчиво, что Пашка невольно улыбался. «Ему бы в какие-нибудь продажники пойти, наверняка бы смог продать снег эскимосу» — пришло в голову. Парень неуверенно кивнул.

— С мыслью убедили. Она опровергает мою теорию, но никак не доказывает существование души, согласитесь?

— О, что вы! Я и не пытался вам доказать это! Просто абсолютное отрицание чего-то, не доказанного — это же, по-моему, нерационально. Я и сам ни одной души не видел, по секрету скажу! — и он залихватски подмигнул.

— Что-то в этом есть. Мне нечто похожее попадалось про веру в Бога, тоже кто-то из умников говорил, что не верить в него — это нелогично. Мол, стоит это дело разложить по полочкам, и понимаешь, что верить выгоднее, даже если там никого нет, — Пашка махнул головой вверх.

— Да, я имел ввиду не совсем это. Изречение это видел, но считаю его довольно глупым. Оно подходит, только если допустить, что-либо Бога нет никакого, либо есть один. А ведь даже сейчас нет никакого единства! Да, христианство все еще самая популярная религия на планете, но ислам уже наступает ему на пятки! А вы слышали про шэнизм? Между прочим, у него поклонников уже больше, чем у традиционного православия — а ведь совсем недавно считался едва ли не вымершей религией. Там, правда, как таковых именно богов нет, но другие могучие персоны присутствуют. Поэтому я бы поспорил, что изрёкший его — на самом деле умник.

Тема оказалась крайне увлекательной. Верой Пашка никогда не интересовался, если исключить крещение в восемнадцать лет в армии, а вот древней мифологией увлекался еще в школе. Правда, только римской, да греческой, отчего-то родную практически не проходили. Богдан был в этой теме подкован на редкость здорово — вроде бы, даже занимался чем-то связанным, но Пашка точно не понял чем. И все оставшееся время затишья тот рассказывал разные забавные и жутковатые побасенки со всего света — и про ту самую странноватую китайскую полу-религию «шэнизм», и про отечественные, и про древний Рим. В обсуждении последнего даже немного поспорили, впервые за вечер: Пашке помнилось, что там боги были величественны и мудры, а Богдан его в этом плане разочаровал, но и повеселил. Он рассказал несколько коротких легенд, где древние божества представали совсем не такими, как в школьных книгах: один сношался буквально со всем, что двигалось (а что не двигалось… тоже находил подходы), второй устраивал заговоры против своих же братьев и сестер на «будь здоров», третий вовсе был всеобщей «шестеркой», и только за счет подаренных крылатых сандалий чудом попал в пантеон.

Когда музыканты наконец наладили свой инструментарий и заиграли «Дурак и молния», Пашка сходил покурить, — КиШа он уважал, но эта песня была из нелюбимых — а когда вернулся, Богдана уже не было. Подплывший официант уведомил, что тот оплатил оба счета, и свой, и Пашкин, и просил передать, что появились срочные дела, но он якобы был невероятно рад общению и даже передал визитку. Парень покрутил ее в руках — золотисто-белая, шрифт «под старину», изящный и стильный ассиметричный орнамент в одном углу. «Богдан, юрист-консультант, адвокат по праву». Но эта, в отличие от того странного мужика с кладбища, была как-то приятна, поэтому отправилась в задний карман брюк.

После полуночи, когда Пашка уже собрался, было, домой, за его столик приземлилась девушка. Перегнулась через стол, сверкнув вырезом в кофточке, практически прильнула к уху парня и спросила, перекрикивая разошедшихся музыкантов на сцене, только начавших довольно душевно вопить: «Жизнь… и Смерть… во мне…»*:

— Я присяду? Пустых столиков ни одного, с какого-то хрена!..

Через окно бешено светила луна, делая и без того безумно красивые изгибы женского тела еще более притягательными и даже какими-то таинственными, а бронзоватой от загара коже придавая налет старого серебра. Ночную тишину разрывали хриплые стоны двоих. Девушка, прикрыв глаза, вся отдавалась действу — ее маленькие ручки сжимались в кулачки, порой до боли цепляя кожу на груди Пашки, безупречной формы смуглые бедра поднимались вверх-вниз со все увеличивающейся частотой, согнутые в коленях ноги искрились в мистическом отсвете ночного светила крохотными бисеринками пота. Парень любовался ей, глядя в запрокинутое лицо, руками на упругих ягодицах регулировал частоту движения, гладил по изящной спине.

В очередной раз чуть сбавив темп, Пашка дотянулся губами до аккуратненького сосочка на небольшой груди, вобрал его. Девушку выгнуло, по квартире пронесся очередной хриплый стон. «Жестче» прозвучало, как приказ, но с нотками мольбы в голосе. Схватив наездницу за бедра, Пашка перевернулся, свесив ее голову с кровати, устроился сверху, схватив одной рукой за шею. Прошептал в ухо:

— Открой глаза, сука…

Та послушалась и снова простонала, обхватила его ногами и буквально вбила в себя, не отрывая затуманенного взгляда от огромного зеркала в шкафу напротив. Прикусив сосок, Пашка слегка сжал одной рукой тонкую шею не прекращающей извиваться под ним девушки, второй снова нырнул к ягодицам. Стоны стали чуть тише, но еще более дикими, животными. Почувствовав на спине острые ноготки, причиняющие удивительно сладкую сейчас боль, он стал двигаться короткими и мощными рывками, выбивая из девушки все более громкие звуки, вскоре сменившиеся резкими короткими вздохами. Девушка снова ногами прижала его к себе, не давая двигаться, моля о передышке, пересохшими губами нашла его лицо, прошептала почти неразборчиво несколько слов. И, спустя несколько секунд, сама подалась бедрами навстречу, ее губы переместились на подбородок, под ухо, ощутимо укусили за шею. Горячий влажный язык, словно прося прощение за несдержанных соседей, тут же попытался загладить их вину…

— Паааш… Заткни их, а? Так мне хорошо, весь кайф ломают… — обессиленным голосом тихо пробормотала Юля куда-то в шею, невольно вызывая мурашки по всему телу и желание скукожиться от щекотки.

Благо, без позывов к продолжению — тоже вымотался. Пашка какое-то время полежал молча, все пытаясь успокоить дыхание и надеясь, что или раздающиеся с улицы звуки гитары сами по себе заткнутся, или что девушка уснет. На последнее надежды было больше — и марафон нешуточный выдали, за окном уже скоро рассвет, и выпила она поболе его, хотя сама весила куда меньше. Увы, но просьба повторилась опять, приправленная в этот раз скользнувшей вниз рукой. То ли это была угроза, то ли наоборот, но проверять сил не было.

Встав с кровати и едва не поскользнувшись на какой-то крохотной шелковой тряпочке, Пашка сначала все же дошел до холодильника, оприходовал залпом едва ли не полбутылки минералки и только затем направился к балкону. Вышел, распахнул окно, собираясь уже заорать что-нибудь матерное, но замер. Приятный молодой голос, с приятной хрипотцой, довольно негромко запел внизу, словно ждал его: «Просто нечего нам больше терять. Все нам вспомнится на страшном суде. Эта ночь легла как тот перевал…»

Он дослушал песню почти до конца, замерев и ловя каждое слово. Из странного состояния парня вырвали теплые руки, обнявшие сзади. Черноволосая головка склонилась на плечо, попыталась заглянуть в глаза.

— Ты в порядке?

С улицы донеслось последнее «… видишь, старый дом стоит средь лесов…», и Пашка обернулся, обняв девушку в ответ.

— Да… Да, я в норме. Накатило просто, хорошая песня.

Выгонять «музыкантов» совсем не хотелось, особенно теперь, но этого и не потребовалось — те, видимо, увидели силуэты людей на балконе и оперативно собрались, негромко переговариваясь и чем-то позвякивая.

Закурили. Юлька без показной скромности уселась на колени к Пашке, прижавшись голым горячим телом, отчего в голову снова полезли похабные мысли. Лишь изредка откуда-то из глубины всплывало что-то совсем другое, мрачное и тоскливое, но он легко уходил от этого. Тело в руках было шикарное и податливое…

***

Видимость была отвратительная. Всё было окутано туманом, клубящимся, перетекающим с места на место, оставляющим длинные влажные щупальца на своём пути, мгновенно заполняющим образовывающиеся пустоты. Он словно жил, дышал. И словно был не рад гостю.

Пашка осторожно огляделся, но не увидел абсолютно ничего, кроме того же тумана. Даже наверху, где, казалось бы, должно быть светило, — ведь темно не было, только как-то… серо? — наблюдались всё те же сероватые густые клочья и клубы.

«Что я здесь делаю? И где это — здесь?» — подумал парень. Но ответов не было. Даже ни одного предположения. Но одно было известно точно: он здесь не просто так.

Еще раз оглядевшись, Пашка шагнул вперёд. Или влево-вправо-назад, в окружающем сером мареве

было абсолютно всё равно куда идти. Как было у классиков: если куда-нибудь идти, то куда-нибудь обязательно придёшь. Что однозначно куда лучше, чем просто стоять на месте.

Но уже через пару шагов оказалось, что двигался он зря. В мёртвой тишине вокруг начали проступать глухие звуки — неясные, неявные, постоянно меняющиеся, накладывающиеся друг на друга. Вот словно где-то далеко справа бьется чьё-то огромное сердце, сначала размеренно, а потом испуганно, заполошно, становясь ближе, громче… и затихая. Вот с другой стороны шипящее бормотание голоса, почти сразу к нему добавился еще один, другой — и вскоре в ушах стоял странный тихий гвалт, где не было понятно ни одного слова, но они явно угрожали, что-то хотели от Пашки. Что-то забрать, отнять, поделить…

Сзади раздался тихий топоток, словно пробежала кошка по паркету. Павел резко развернулся, запалено дыша, вгляделся в туман. Ничего! Только чуть дальше, в почти сплошной грязно-серой стене, виднеется пустота, которая быстро затягивалась. Нет, проверять он ничего не будет. Пашка пойдет дальше своей дорогой.

Едва успев повернуться назад, он тут же отскочил спиной вперёд, упал, ударившись лопатками словно о каменную поверхность, но не ощутив боли, попробовал закричать — и не смог. Изо рта не раздалось ни звука, отчего страх, и так почти не отступающий, навалился с новой силой, пустил холодные грязные когти в затылок, пробежался ледяным ветерком по спине, шепнул на ухо: «сдайсссся… тебе понравитссссяяяя… не сопротивляйссся, это бесссполеееезно…»

И тут же пропал, когда парень махнул рукой. Зажатый в ней нож окутался светом — ярким, как солнце! Туман, что за несколько секунд, пока Пашка лежал на спине и слушал голос, успел подобраться вплотную и теперь робко ощупывал его сразу несколькими тонкими щупальцами. Но от сверкнувшего росчерка ножом они, словно живые, отскочили, спрятались в серую стену вокруг.

«Надо вставать и идти! Надо вставать и идти!» — билась в голове у парня мысль, выталкивая трусливые позывы свернуться комочком и остаться на месте. «Куда идти? Я же совсем потерял направление… А если вернусь назад?» — подумалось следом.

Нож! Его же не было еще минуту назад! Откуда он взялся? Тот, будто услышав мысли, засветился еще ярче и дёрнулся в руке. Снова чуть шевельнулся, и на этот раз с хорошо ощутимым вектором — чуть правее и вперёд. Не успел Пашка подумать, как затихший было туман вокруг снова зашевелился, ожил, выкинул навстречу тонкую разведчицу- плеть. И тут же вернулись звуки. Чьё-то сердце теперь звучало слева и гораздо дальше. Со всех сторон раздались негромкие, пробирающие до дрожи поскрипывания, словно десятки древних качелей одновременно зашевелились, задвигались. Вдруг выстрелом прозвучал хруст сломанной ветки позади.

И шаги.

Тяжёлые размеренные шаги кого-то огромного, от которых содрогалась серая твердь под ногами. И они приближались, грозя растоптать, уничтожить, развоплотить навсегда и везде, стереть саму память о существовании…

Нож в руке дёрнулся еще раз, куда сильнее — и Павел побежал. Мягкая, серая, как и всё вокруг, земля под ногами стала проседать, ноги вязли, как в песке, и парень еле двигался, хотя рвался вперёд изо всех сил. Дыхание срывалось, силы быстро покидали его, а бешено стучащее в ушах собственное сердце уже давно перекрыло все остальные звуки снаружи. Все, кроме размеренных и тяжелых шагов кого-то, кто шёл за Пашкой.

Когда перегруженные ноги подкосились, он завалился вперёд, едва успев выставить руки. Нож, вошедший в серую рыхлую поверхность, задрожал недовольно — но почва вокруг стала твёрже. Парень, не вставая, из последних сил попробовал двинуться дальше. Но не смог. Упав на живот, он завертелся ужом, пытаясь освободить ноги — с одной получилось, и он перевернулся на спину, бросил взгляд назад.

Снизу, из-под серой земли, тянулись десятки рук, которые костлявыми пальцами держали его за ногу и пытались поймать вторую. И весь его путь был отмечен уже тысячами точно таких же конечностей, перекрученных и изуродованных там, где он бежал.

А дальше эта жуткая молчаливая дорога из изувеченных серых кистей и разбитых, переломанных пальцев упиралась в чёрные сапоги…

— Эй-эй, ты чё творишь?

Пашка резко согнулся в кровати, задыхаясь, хотел заорать — и пришел в себя. Сон. Сраный сон всего лишь! Что-то серое, черное, ноги… Он был такой яркий, жуткий — но уже улетучивался из головы, словно туман под порывом ветра. Туман?..

— Кошмар приснился? — Юля прижалась к его спине голой грудью, погладила по голове. — Ты меня лягнул, я чуть в шкаф не улетела! Синяк будет, наверное…

Она уехала ранним утром, то ли на работу торопилась, то ли еще что. Проспав до обеда, Пашка остаток дня просто провалялся в кровати, борясь с легким похмельем и то и дело тянущейся к телефону рукой. Отошедшая было на задний план черная меланхолия вернулась с новой силой. Не хотелось даже пытаться завязать что-то хоть чуть более серьезное, чем одна ночь. Если будет еще одно разочарование, то можно же и совсем в запой уйти. Пашка там бывал, и все те немногие разы вспоминал с содроганием.

А утром пятницы он решил наконец выбраться из дома. На улице было облачно, но тепло, порывами налетал легкий ветерок, играя немногими опавшими листьями и невесомыми былинками. Недавно благоустроенная набережная на Ульяновском радовала пустотой, даже на качелях, занятых, кажется, вообще всегда, никого не было. Незаметно для себя добравшись до разрушенного моста внизу, Пашка встал на краю, потом присел на корточки и замер, уставившись в воду. Она словно гипнотизировала, своим постоянным движением и тихим журчанием наводя тишину в голове.

Он не знал, сколько времени так просидел, наслаждаясь покоем, пока сзади не раздалось вежливое покашливание.

— Павел Петрович, прошу прощения, что отвлекаю.

Пашка вздрогнул. И от неожиданности, и от обращения. Обернулся, вставая, тут же охнул негромко от резко кольнувшей боли в уставших ногах. Сзади стоял молодой парень в светлой рубашке, узких джинсах и кедах. Правильной формы лицо, обрамленное довольно длинными волосами, было приятным, взгляд благожелательным и уверенным, но отчего-то он сразу не понравился. Какой-то… неприятно-смазливый такой тип.

— Чем обязан?

— Возможно, то, что я скажу, покажется вам странным, Павел Петрович… — в голосе собеседника слышался легкий странный акцент.