Черное с белым не берите

Вам барыня прислала 100 рублей. Что хотите, то купите, черно с белым не берите, да и нет не говорите.

Детская игра.

Пролог

– Скучно, – сказал Бог, сидя ясным октябрьским деньком на не по-осеннему теплом облаке. Облако было сформировано таким образом, чтобы сидеть было удобно, но обзор внизу ничего не загораживало.

– Скучно, –согласился с ним Дьявол, возникнув невесть откуда, и располагаясь на точно таком же симметрично плывущем агрегате из водяных паров, зеркально отражающем конфигурацию облака, на котором восседал Бог.

И как ни странно это могло бы показаться постороннему наблюдателю, но создатель Неба и Земли даже не шевельнулся. Впрочем, посторонних здесь не было, а снизу неизменность конфигурации обоих кресел маскировалась движением облаков более мелких, которые исправно растягивались, расходились и сходились, создавая необходимую для излишне впечатлительного человечества картинку.

– Всемирный потоп уже был…– сказал Бог задумчиво.

– Да, этим мы уже развлекались, причем несколько раз, - снова согласился Дьявол. – Может, выведем еще одну расу людей?

– А смысл? К тому же, куда мы ее поместим? Поверхность этого шарика (Бог махнул рукой куда-то вниз) уже вся закартирована, и даже на минимальную дрессировку, чтобы изобразить затерянное племя, нет времени.

– А сколько нужно? Всего-то пару столетий… Тьфу ты, столько точно скрывать не получится… Ну тогда…

– Не-а, не выйдет.

– А если?...

– Уже было…

– А если с неразменным рублем?

– В психушку загремит твой протеже. Неужели тебе не жаль несчастное существо?

– Зато развлечемся.

– Пока подбрасываем и смотрим на первую реакцию. А дальше все будет как по шаблону и строго по расписанию.

– Золотая рыбка?

– Было.

– Джин из бутылки?

– Ровно пять тысяч раз. Все варианты проиграны, по многажды вариаций каждая.

– Ну а если «В два раза больше будет у твоего соседа»? Три желания, и можно на пари. К тому же, последствия не предсказуемы. Особенно отдаленные.

– Это для тебя не предсказуемые, а вот для меня…

Бог вздохнул и с тоской возвел очи к небесам, словно стараясь отыскать в их густой синеве нечто занимательное.

– Я могу вмешаться и спутать твои прогнозы.

– Угу. Поиграем в кегли на новом уровне…

И оба засмеялись. В эту-то игру они забавлялись регулярно!

Между тем все вокруг них начало окрашиваться в багрово-розовые тона, и звезды над их головами проступали все ярче – облака влетели в полосу вечерней зари.

– Придумал! – сверкнул глазами Дьявол. – Мы создадим группу!

– То есть? – приподнял веки задремавший было Бог. – Ты вспомнил что-то новенькое?

– Ага! Мы подберем троих людей, подбросим им по сувениру, исполняющему желания по типу «но у соседа будет вдвое больше» и столкнем их друг с другом.

– Предсказуемо.

– Сосед у каждого будет свой.

– Хм…

– Вместо трех желаний зададим срок – тысячу дней.

– Слишком долго ждать результата. Сбрось.

– Согласен. Пусть будет ровно два года. Перезнакомим их, а затем столкнем их интересы.

Бог подумал.

– Да, просчитать это мне не под силу. Если только ты не станешь вмешиваться.

– Только если не вмешаешься ты.

Бог снова подумал.

– Совсем без вмешательства не получится. Иначе как они перезнакомятся?

Дьявол тоже подумал.

– Давай по одному вмешательству от меня и по одному от тебя, –снова сверкнул он глазами, да так яростно, что люди внизу едва не решили, что начинается ночная гроза.

– На каждого из твоих протеже.

– Наших, наших протеже.

Бог засмеялся.

– И кто твои кандидаты? Надеюсь, не олигархи?

Дьявол ухмыльнулся

– Олигархов ты легко просчитаешь. Эта публика предсказуема до зубовного скрежета. Да и не собираюсь я пока организовывать апокалипсис. Нет, мы выберем трех неудачников из низов: бомжа-алкоголика, кандидатку в проститутки и музыканта, мечтавшего когда-то о месте на Олимпе.

– Проститутки предсказуемы, – возразил Бог, поразмышляв.

– Я же сказал: кандидатку. Из тех, кто готовы на все ради денег. Ей займешься ты – вычислишь и потом мне покажешь.

– А ты бомжа?

– Нет, бомжа будем искать вместе. Надо, чтобы это был БИЧ.

– То есть «бывший интеллигентный человек»?

– Угу. Чтобы не полное отребье. А я займусь музыкантом. Давно не вращался в кругу богемы – там нынче многие мне свечки ставят и черные мессы справляют.

– И это тешит твое самолюбие? В голосе Бога прозвучала такая ирония, что Дьявол едва не выругался.

– Это облегчает мне задачу, – скривился он. – Я не столь мелочен, как кое-кто напротив меня.

И оба снова засмеялись – и весьма саркастически на этот раз.

– Страна?

– Россия.

– Логично. Там как раз недавно поменялась общественная формация, и эксперимент получится на славу.

Они помолчали.

– Минутку, – сказал Бог, когда Дьявол уже собирался слинять. – А кто будет исполнять желания, если мы не будем вмешиваться?

– У тебя нехватка помощников? – деланно изумился Дьявол.

– Ровно столько же, сколько у тебя. Но наши команды мешать друг другу будут. И тогда вся затея теряет смысл.

– Не потеряет, если мы разделимся. Ваше верховное сиятельство будет курировать проститутку…

– Кандидатку в проститутки…

– Угу. Я – певца-неудачника…

– Барда.

– Угу. А вот бомж будет заботой общей.

– То есть тебе его не жалко?

– А бомжи долго не живут. Зато хоть развлечется напоследок.

– Да уж, скучно ему не будет… А в чем тогда наше участие?

– А мы организуем чудеса. Настоящие чудеса, без дураков. Три с тебя, и три с меня.

Часть I

КАК ОБРЕТАЮТСЯ СУВЕНИРЫ

1. Марина

«До чего же я устала,» –думала молодая девушка, перемещаясь в пространстве по направлению к городу N в битком набитой электричке. Девушка была безусловно красива – той редкой красотой, которая дается многим русским девушкам от природы, и именно поэтому они стараются себя изменить, не желая быть «как все». У девушки были абсолютно правильные черты лица, большие, но не слишком, серые глаза с длинными черными ресницами, прямые русые волосы, достаточно густые, чтобы можно было без стеснения заплетать их в косу, и аккуратные ушки, в которых поблескивали скромные сережки. И с фигурой у нее все было нормально, при ее росте в метр шестьдесят пять. Хотя догадаться об этом сейчас и было невозможно, потому что девушка сидела сгорбившись, а лицо ее выглядело столь утомленным, что просто отпугивало.

Тяжесть буквально разливалась по ее молодому здоровому туловищу, и это было весьма странно, потому что в электричке девушка не стояла на одной ноге, теснимая со всех сторон толпой стремящихся попасть в тот же город граждан. Наоборот, она не просто сидела, а занимала удобное место у окошка, и сумка-рюкзак ее, набитая домашней снедью, покоилась у нее под сиденьем, оставляя для ног вполне достаточно пространства, чтобы можно было ими время от времени шевелить.

Да и ехала она не абы куды, а в общежитие пединститута, где ее ждало готовое койко-место в комнате на четверых – другая бы на ее месте радовалась. Ведь этот курс был последним, а плата за общежитие умеренной. К тому же училась она за госсчет, и еще имела стипендию – везунчик и счастливица по мнению подружек по школе. Знал бы вот только кто, чего эта бесплатность и стипендия Марине стоили! В то время, когда другие девчонки развлекались, она зубрила, зубрила и зубрила.

И ради чего? Чтобы услышать от Петьки, младшего братца, что она нахлебница, не способная заработать себе на пару приличных туфель? И мать, родная мать за нее даже не заступилась! Хотя она все два месяца крутилась по хозяйству и на прополке свеклы, не разгибая спины. Впрочем, чего было ожидать от алкоголички – в это лето Марина вообще не видела свою мать трезвой.

Не удивительно, что отец их бросил, не выдержав такой жизни – впрочем, ушел он так давно, что Марина его почти забыла. Подумать только – пятеро детей, причем трое младших родились, когда мать и отец были уже в разводе, и от кого ребята были пригуляны – этого в их селе не знал никто. Мать утверждала, чтовсе от него же, ирода – ездила она к нему в тот город, где он проживал со своей любовницей, все надеялась вернуть.

«И зачем было унижаться? – думала Марина с тоской. – Что будет, когда мать умрет? Кто будет поднимать малышей?»

Действительно, Петька-то хоть на тракториста учился, а затем должен был пойти в армию. Но младшие-то куда?

«Не стану их брать к себе, вот ни за что! – яростно подумала Марина, закусив губу. – Меня бы саму кто поднял! Только кому я такая нужна, нищета занюханная? Хотя бы одно, ну хотя бы одно приличное платье!»

Еще совсем недавно она надеялась, что мать, сдав по осени сахарную свеклу с их полоски, выделит и ей малую толику деньжат на обновку. Как же, раскатала губу!

«Я ненавижу ее, ненавижу! – подумала Марина со внезапно вспыхнувшей яростью. – Все сделаю, чтобы ни ногой больше в этот гадюшник! Получу диплом – и исчезну навсегда. Потеряюсь в просторах – пусть ищут...»

Причина для ярости была очень даже уважительной. Марине безумно нравился их профессор по древней истории. Молодой (всего тридцать пять лет!), всегда модно одетый, умный и абсолютно все знает. А черты лица! А глаза! А профиль – профиль особенно сводил ее с ума: мужественный, дерзкий, и нос с горбинкой, как на древне-римских монетах.

И разве можно было рассчитывать но то, что такой мужчина заметит ее, серую курицу, одетую в комплект тряпья с вещевого рынка и туфли оттуда же, причем самой низкой ценовой категории? Когда девочки в прикидах с фирменными лейблами буквально заглядывают ему в рот, ожидая его «одобрямса»? Вот, взять хотя бы ее соседку по комнате, Нельку – та лучше на пару опоздает, но наведет марафет по полной программе: и макияж, и все при ней…

Подумав, об этом, Марина аж покраснела от досады – ей было стыдно за свою зависть к более удачливой соседке. Та всегда вертела парнями как хотела. Те носили за ней ее кейс, занимали ей очередь в буфете, и даже курсовые писали. Не было сомнения, что и устроится она без особого труда на какую-нибудь непыльную должность, и диплом ей нужен исключительно для «корочек» о высшем образовании.

«Ничего, я тоже пробьюсь однажды, – внезапно решила Марина. – Никому больше не стану помогать, стану заботиться только о своих собственных интересах, и если придется – пойду по головам. С излишней совестливостью нынче далеко не продвинешься. Впереди новогодний бал, и будут как обычно мальчики из летного училища. Поищу подработку и наскребу купюр на что-нибудь подходящее. На вещевом рынке тоже не одно барахло продают. Можно подобрать что-то похожее на модный бренд, раздобыть фирменную наклейку, и никто не догадается, где я чего купила. Только вот туфли… Ничего, с туфлями тоже что-нибудь придумаю…»

«Надо полазить по сайтам нынешнего сезона и понять основной тренд. А там можно пришпандорить к дешевой основе что-нибудь из бижутерии и – пусть молча завидуют. Изобразим то, на что падки представители кобелирующего племени. Пора учиться искусству завлекать – вдруг повезет уже на этот раз. Выскочу замуж, уеду с мужем в его гарнизон – и прощайте мамочка с братиками-сестренками…»

Она выпрямилась и перевела взгляд на окно – электричка теперь шла по окраине города, то есть конечного пункта своего назначения. Была уже ночь, и лишь ряды фонарей, освещавшие ряды пересекающихся под прямыми углами улиц сигнализировали о том, где именно проезжал в данный момент состав с заполненными народом вагонами.

Все. Конечная станция. Прибыли. Народ ринулся на выход. То бишь ринулись все, кто стоял, а тем, кто сидел, приходилось сдерживать нетерпение и демонстрировать необходимую выдержку. Марина, впрочем, действительно не торопилась. Ей сейчас предстояла довольно трудная задача: преодолеть маршрут между дверью вагона и желанным общежитием. А для этой операции чем меньше было свидетелей, тем лучше.

Наконец и она вышла на перрон. Обычно вагон, в котором она ездила, был последним в составе, но на этот раз в кассе была очередь, и бежать вдоль состава было некогда, можно было успеть лишь сесть в тот вагон, который подъехал. Да еще и дверь открылась прямо перед ее носом – народ сразу же навалился сзади, и пришлось подчиниться общему потоку, то есть проскочить в числе первых.

Вот, кстати, как Марина очутилась на сидячем месте возле окна, и вот почему вместо радости она испытывала досаду. Ведь выход в город лежал сквозь ряд турникетов, к которым необходимо было прикладывать билет для проверки его правильности. Чего Марина, естественно, делать не собиралась – ее билет был куплен за полцены ровно на половину дистанции между их поселком и пунктом назначения.

Раньше Марина даже и подходить бы к этим турникетам не стала – вместе с другими студентами-зайцами она ломанулась бы в обход, хотя задача эта и была отнюдь не тривиальной. Сначала надо было спрыгнуть с платформы вниз (торец был предусмотрительно закрыт барьером высотой в два метра), затем шагать по шпалам и вилять между путей с многочисленными стрелками… И все это долго-долго, пока не обнаруживался проход в заборе – ну, если быть точнее, то просто узкая щель размером в одно туловище.

Короче, рискованно, на зато абсолютно бесплатно. И Марина всегда гордилась тем, что преодолевала все препятствия ловко, расторопно и наравне с парнями. Однако сегодня… она так устала… а сумка была такая тяжелая… К тому же только что принятое решение быть нахалкой требовало своего немедленного воплощения.

«Ночь. Погода «не летная» Не потащат же дежурные меня из-за такого пустяка как один рывок, в полицию? В случае чего – сделаю лицо пожалобнее и начну лить слезы…»

Решительным шагом подойдя к турникетам, Марина быстро перекинула сумку через один из них, подпрыгнула, и перебросила туловище через преграду. Контролерша в будке сделала большие глаза, а охранник лишь головой покачал.

Марина даже не подозревала, что «делать лицо пожалобнее» для нее в данный момент и не требовалось – оно у нее и без того было достаточно красноречиво, и все всё поняли правильно. Взвалив сумку на плечи (как хорошо, что она в свое время потратилась на рюкзак!) девушка двинулась не к остановке, а в противоположную сторону, потому что транспорт ночью ходил плохо, на такси денег не было, и следовало добираться пешком. Ей предстояло пройти всего-то какой-то часок – пустяк по масштабам большого города.

Погода действительно была не ахти., если не сказать больше. Пусть дождя и не было, и начало декабря в этом году было теплым, но в воздухе висела противная морось, пронизывавшая буквально все.

«Пусть лучше бы морозец, – подумала Марина с тоской. – И когда уже холода придут?...»

Слишком далеко от станции, впрочем, Марине пройти не удалось – ее догнала темная иномарка и, поравнявшись с ней, остановилась. Боковая дверца открылась, из нее высунулась на полкорпуса мужская физиономия и, крикнув громкое «Эй, девушка, можно вас на минутку!» заставила ее притормозить.

Осознав, что в иномарке сидит не меньше двух персонажей, и что убегать бесполезно, Марина предпочла вступить в диалог.

– Чем могу помочь? – спросила она как можно доброжелательнее.

– Ты ведь студентка, да?

«Кавказец, –поняла Марина по выговору. – Однако …»

– Разве это имеет значение? – произнесла она вслух.

– Подзаработать не хочешь?

«Смотря как,» – подумала Марина, поскольку предполагаемый вид заработка не интересовал ее никогда. Она уже успела заметить, что девочки некоторых профессий обычно не живут слишком долго, потому как ротация кадров там ужасающе активная.

Но свои мысли она опять же предпочла оставить при себе, а вслух с прежней вежливостью в голосе («за интонацией следим, следим…») ответствовала:

– Извините, но я этим не занимаюсь.

– Может, тебя подвести тогда?

– Не стоит, я уже почти пришла.

И взяв с места в карьер крейсерскую скорость, Марина рванула в ближайший переулок. Спрятавшись там за тумбой, она проследила, в какую сторону умчалась иномарка и вышла, чтобы продолжить путь. И о неожиданность! – буквально через 15 минут ее снова догнала иномарка, на этот раз, похоже, серебристого цвета, и весь диалог повторился чуть ли не слово в слово.

Разница была в том, что до угла, куда можно было свернуть, надо было пройти пару десятков метров, да и удобной тумбы, за которой можно было бы спрятаться, не имелось. Но к счастью, ожидать, пока Марина дойдет до угла, серебристый агрегат на колесах не стал, и просто проехал мимо нее, сверкнув навороченными дисками колес.

Третья иномарка, догнавшая ее тем незабываемым вечером через все те же пятнадцать минут (интервал времени Марина отмеряла по названиям улиц, которые пересекала, и неоновым вывескам магазинов) была угольно-черной. И снова оттуда высунулся персонаж кавказской национальности, и снова Марине была предложена помощь в доставке ее персоны до места ее следования. К тому моменту она уже так устала, что даже начала сомневаться, а правильную ли профессию выбрала когда-то, но остатки здравого смысла и мысль о том, что до общежития оставалось всего ничего, победили.

– Ты не боишься гулять по ночам одной? – поинтересовался кавказец, блеснув глазами.

– А кроме вас об эту пору здесь никто не рассекает, – эти слова явились Марине на язык как-то сами собой, потому что утомленный мозг не хотел больше сдерживать раздражение, и злость начала прорываться наружу.

– Значит, ты любишь гулять по ночам? – ухмыльнулся кавказец, с видимым удовольствием наблюдая, как лоск воспитания смывается с Марининого лица.

– А разве не похоже? – процедила Марина сквозь зубы, готовая сбросить тяжеленный рюкзак прямо в лужу, таким неподъемным он ей вдруг показался.

Кавказец ухмыльнулся, хлопнул дверцей машины и еще через секунду иномарка растаяла где-то впереди во мраке ночи.

Дотащившись до входа в ближайший магазин, Марина нашла под навесом сухое место, и наконец сняла рюкзак, чтобы передохнуть перед последней дистанцией. Каким-то шестым чувством она поняла, что сегодня иномарок с жаждущими общения персонажами уже не будет, так что можно расслабиться и не суетиться.

Расправив плечи, она пошевелила ими, достала из кармана полиэтиленовый пакет, который специально взяла для такого случая, и, расстелив его, присела рядом с рюкзаком на бордюре, обрамлявшей ступеньки входа в здание. С удовлетворением она ощутила, что силы к ней постепенно начали возвращаться, и еще через пяток минут можно будет продолжать путь.

Вдруг – что это? О чудо! – прямо под ногами она увидела кожаное портмоне. Неброский такой бумажник, светло-коричневый, он выглядел девственно чистым, с блестящей застежкой и словно просил: «подбери меня»

«Наверное, кавказцы обронили, – такой была первая Маринина мысль, но затем она ее отбросила. – Дались тебе эти кавказцы, как будто кроме них никого не существует.»

К тому же портмоне лежало слишком далеко от того места, где останавливалась иномарка. Поколебавшись, Марина наклонилась и подняла портмоне, а подняв, раскрыла.

В бумажнике ничего не было – то есть не было денег, а так кое-какой предмет там лежал. Пластиковая картонка с напечатанной на ней картинкой сувенирной монеты достоинством в 25 рублей и надписью: «Черное с белым не берите». Ни визитной карточки, ни каких-либо указаний на хозяина портмоне или номера его телефона не присутствовало.

Положив портмоне рядышком (выкидывать было почему-то жалко, и возник сильный соблазн забрать находку себе – ведь дома в общежитии вещь вполне можно было слегка изменить, покрасив ее в другой цвет) Марина хотела было и с карточкой поступить подобным образом, то есть пригрести, чтобы впоследствии использовать в какой-нибудь новой роли, как вдруг заметила, что монетка на пластике шевельнулась под ее пальцами. Оказывается, та вовсе не была напечатанной, она была просто вставлена в гнездо соответствующего размера!

Вынув монетку, Марина осмотрела кругляш со всех сторон и попробовала его согнуть. Удивительно, но казавшийся таким тонким, сделанным чуть ли не из жести, предмет, ее усилиям не поддался. Знаки, изображенные на его тыльной стороне, показались ей совершенно незнакомыми. Здесь таилась какая-то загадка, и ее интересно было бы разгадать! Выбрасывать-то уж точно не стоило, в любом случае…

Лучше всего было вставить монетку в предназначенное для нее гнездо и засунуть карточку в портмоне, а портмоне – во внутренний карман куртки. Что Марина и проделала. Теперь можно было и перекусить. Достав из рюкзака бутылку топленого молока (домашнего!) и кусок пирога (мать пекла специально, ей в дорогу!), девушка еще раз повела плечами, восстанавливая кровообращение, а затем аккуратно и не спеша расправилась с пирогом, не забывая запивать каждый кус мелкими глоточками, чтобы растянуть удовольствие. Посчитав на этом долг перед самой собой выполненным, Марина продолжила путь в общежитие, и добралась дотуда уже без приключений.

2. Янек

Для Янека этот день, точнее, выход в город, оказался весьма удачливым. Во-первых, он нашел зимнюю куртку, которая была не сильно потрепанная, то есть была на вид вполне приличной. Вдобавок, куртка эта была Янеку по размеру, что можно было считать почти чудом, потому что на нем хорошо сидело далеко не все. Куртка висела на ограждении возле мусорных баков, и была даже не запачкана. И не воняла, что было вообще отлично, потому что в грязной и вонючей куртке его не пускали бы ни в электрички, ни в автобусы.

Конечно, можно было бы вещь постирать, но когда бы она еще высохла! А кости греть надо было уже сейчас, когда вот-вот должны были грянуть морозы. Так что куртку он сразу же на себя надел, а плащ сложил и засунул в чистый пакет, который всегда носил с собой.

Во-вторых, в карманах куртки кое-что нашлось. И этим кое-чем была мелочь в размере на батон самой дешевой колбасы и шкалик водки. Правда, один пятак продавщица ему вернула, потому что это оказался не пятак, а странная монета странным достоинством в 25 рублей, написанных внизу мелким шрифтом и без российского герба на аверсе. Вместо этого там имелась надпись, изображенная странным шрифтом, в котором Янек, хорошо подумав, опознал глаголицу.

Кроме того, хорошая, приличная одежда необходима была Янеку потому, что он не был обычным бомжом. Он был редактором газеты, которую выпускали бомжи. Спонсором газеты была та же самая организация, которая выделяла средства на ежедневную пайку пищи для тех, кто был зарегистрирован этой организацией как бомж.

Организация была благотворительной, но кто за ней стоял, Янек не знал и не особо интересовался. Его больше заботило, чтобы все было достаточно официально, то есть чтобы не было столкновений с акулами закона и газета продолжала исправно выходить. Потому что прежде всего он был журналистом и журналистом хорошим. Он даже писал стихи, хотя именно со стихами и было у него больше всего проблем в редакторской работе.

Именно стихи, точнее чужие стихи сжигали у него кучу нервов, проза волновала не так. Недостающие материалы в газете он закрывал самостоятельно, материалами собственными, подавая их под псевдонимами соответствующей тематики, с намеком на собственную настоящую фамилию. Пара псевдонимов, например, являлась просто калькой его фамилии на иностранные языки, пара основывалась на имени, два на отчестве, а остальные шли по аналогии, то есть представляли из себя синонимичный ряд.

Это было очень удобно – писать о выставках и вернисажах под одним псевдонимом, на исторические темы – под другим, а о технических новинках – под третьим. Над газетой работал не он один, кроме него было еще двое, и достаточно много было тех, кто время от времени приносили заметки – как ни странно, но среди бомжей хватало людей достаточно грамотных, чтобы изложить на листке бумаги то, что их волновало в городской жизни. И к некоторой правке своего материала в сторону грамотности большинство приносящих прозу относилось вполне спокойно. Тем более что по закону им за каждую строчку полагался пусть крошечный, но все же гонорар.

Но вот стихи… каждый автор стихов мнил себя если не Пушкиным, то хотя бы Пастернаком или Бродским. Ахинея, которую они несли с самым серьезным видом, могла бы растрогать, но печатать большинство опусов без правки было невозможно от слова «абсолютно». Вот только даже заикаться о том, чтобы изменить рифму или размер в какой-то строфе, было чревато истериками от «вы в этом ничего не понимаете!» до «готовься к смерти, негодяй!»

К тому, что он, Янек, гонитель свободы и враг поэзии, он, правда, уже давно привык, и не вступал в дискуссии, доказывая кому-то, что его оппонент на его счет заблуждается. Но пару раз в него запустили стулом, а один раз чуть не сломали компьютер, и это было уже в напряг. Однако напечатать

«Оэ, оэ, звезда Олэ,

Ты не в небе горишь, а на земле!

Согрей мой… , себя мне отдай,

И дай ощутить мне телес твоих рай!»

Янек не мог ни под каким видом. Были, конечно, стихи не столь возвышенно-радикальные, но размер и рифму весьма многие начинающие стихотворцы считали чем-то необязательным, вроде бесовского изобретения, существующего лишь для того, чтобы обрывать крылышки полету их поэтических фантазий.

К счастью Янека, приходили к нему авторы и вполне адекватные, которые с готовностью выслушивали его замечании, делали пометки карандашом, и на следующий раз приносили уже вполне приемлемые творения, которые можно было помещать на страницах публичной газеты. Таких авторов у Янека было несколько, и он с ними с удовольствием работал.

Так вот, в тот счастливый день никто не орал под окнами его кабинета угроз и не пытался доказать ему с пеной у рта, что к слову «тротуар» рифму подобрать невозможно, поэтому слово «шаг» здесь самое то. Все проходило тихо, мирно, и стихи, посвященные наступающей зиме, действительно рисовали зиму, а не весну и не лето.

Третьей удачей для Янека было то, что он снова получил на руки паспорт, то есть вновь превратился в законного гражданина своей страны, а не продолжал пребывать в роли лица без гражданства. Единственным минусом выданного ему паспорта было то, что хотя регистрация там стояла и не фальшивая, однако проживать по месту означенной регистрации было невозможно – это был все тот же офис по учету бомжей города N, даже не ночлежка. Ну да, там была столовая, в которой повара, выделенные из среды бомжей же, готовили для них раз в день пищу, самую дешевую, то есть из самых дешевых продуктов, какие только можно было найти в городе, но это было все, чем спонсорская организация могла их осчастливить.

Янек был рад хотя бы этому – скажем прямо, жаловаться он считал глупым: люди отрывали от себя и без того немало. А добиться для них для всех паспортов с пропиской было вообще здорово. Прописка обозначала возможность устроиться на работу, и он нисколько не сомневался, что многие работяги, которые еще не успели окончательно опуститься, такой возможностью воспользуются.

Янек работягой не был, он был интеллигентом, и пытался зарабатывать умственным трудом: писал акростихи за плату, ходил по тусовкам и иногда подряжался писать тексты для театральных постановок. Если бы он не пил, то вообще бы все было в порядке – платы за редакторство в бомжеской газете ему хватило бы, чтоб без изысков, но прокормиться. Увы, Янек пил, пил по-черному, и мог напиться до полного отруба, хотя и предпочитал это делать в том подвале, в котором чаще всего ночевал. В общем, снимать квартиру или даже угол ему было не на что, и он перемещался в пространстве от приятеля к приятелю, благо городская богема была обширной, и его охотно приглашали везде. Ну, или хотя бы не выгоняли.

Редакторство в газете бомжей не отнимало у него слишком много времени, гораздо больше занимала подготовка. Заметки необходимо было писать каждый день, причем заданное количество строчек, под размер рубрики. С одной стороны, это слегка дисциплинировало, потому что заставляло держаться в каких-то пределах и тонусе, но с другой стороны, сильно напрягало. Да и материал приходилось собирать. Компьютер выручал, конечно, и Янек широко пользовался его возможностями, подыскивая материал к датам. Держал он нос по ветру, стараясь быть в курсе всех технических новинок, однако о большинстве городских событий и сплетен он узнавал все же на тусовках.

Короче, день был столь удачным, что про 25-рублевик с глаголической надписью вместо герба на аверсе Янек вспомнил только у себя в подвале. Возвращаться в редакцию газеты ему не захотелось, и он решил отправиться к Гене-Крокодилу, своему приятелю-изобретателю, который не только знал уйму всего, но и имел компьютер, куда можно было бы в случае чего нырнуть за помощью.

– Привет, – сказал Гена, открыв ему дверь гаража, где он проводил большую часть времени от работы. Гена-Крокодил был автомехаником, причем неплохим, но гараж использовал явно не по назначению: ни одной машины тут не стояло, даже мотоцикла, зато валялась куча запчастей самого непонятного происхождения, и банок со спецсоставами. Впрочем, большинство запчастей все же не валялось, а было разложено на полках вдоль стен. Как и банок с порошками и маслами.

Все, кого Гена пускал к себе в гости, давно к интерьеру его гаража привыкли, и он их нисколько не смущал. Тем более невозможно было этим смутить Янека.

– Привет! – ответил он хозяину гаража. – Скоро доведешь до ума свое суперизобретение и явишь его миру?

– Совсем немного осталось! – гордо ответствовал Гена, сверкнув белозубой улыбкой. – Это будет бомба!

– Думаешь, предложить его военным?

– Ну а я для кого стараюсь? Это будет прорыв, понимаешь? Вообще прорыв, ничего подобного еще не было! Хочешь, я расскажу, над чем именно работаю?

– Давай валяй! – согласился Янек.

– Тогда бросай кости на эту табуретку, и внимай. Я придумал суперкостюм, который из любого человека может сделать супермена. Основа – самое обычное спортивное трико. Туда вшиваются провода по определенной схеме, все это крепится к поясу, а в пояс вставляется особый прибор, который регулируется с помощью человеческих мыслей. К примеру, ты мысленно говоришь: «ускориться в два раза» и все твои движения становятся быстрыми, как в фантастическом кино. Ты перемещаешься в пространстве как в сапогах скороходах, твои руки работают как у Стаханова, голова соображает, как компьютер... Здорово?

– Здорово, но я не верю, что такое возможно, – отвечал Янек. – Ты не обижайся, но я скептик.

– Да я и не обижаюсь.. С чем пришел? Есть интересная головоломка?

– Ну да. Ты видел когда-нибудь подобную монету? – и Янек достал из кармана куртки необычный 25-рублевик.

– Ну-ка, ну-ка… глаголица?

– Угу. Поищи в Интернете, как ее в кириллицу переложить.

– Ну, это легко. Сейчас включим ноутбук… Нашел! Записывай: «ч-р-н-о-б-и-й-е-л-о-н-и-й-е-б-е-р-и-т-е-й-е»

– Черно-бело не берите, –перевел Янек, подумав. – Любопытно, что бы это значило?

– Ну, наверное, на эту монетку можно купить все, кроме черного с белым.

– На 25 рублей? Не смеши мои подметки! Этого даже на буханку хлеба не хватит! Ладно, положу ее себе в коллекцию, пусть валяется. Сувенир, как-никак.

– А то отдай мне, – предложил Гена.

– Брось, Крокодил, у тебя и так здесь куча всякого хлама. Попало ко мне – значит пусть у меня и будет.

– Ну как хочешь, – незлобиво согласился Гена, прозванный Крокодилом именно за свою всеядность ко всякого рода железкам. Я слышал, Стас с Михайлом из Канады возвращаются.

– Да ну? – изумился Янек. – Мне о том ничего не известно.

– Не рад?

– Не знаю… Мы расстались как-то… не очень.

– А если снова собрать группу?

– Они что, хотят?

– Вроде бы намереваются.

Янек подумал. Снова выйти на сцену – это было бы здорово…

– Не знаю, – произнес он с сомнением. – Кому мы теперь нужны? Со старым репертуаром…

– Сейчас как раз «ретро» востребован, – возразил Гена.

– Среди молодых. А мы старперы…

– Наоборот, сейчас многие прежние ансамбли вновь выходят на сцену. Приглашают пару-тройку молодых для оживляжа экстерьера и льют свой музон – только в путь.

– Ласточку никто не заменит. Какой у нее был голос! Пипл тащился от восторга. А фигура у нее была – отпад!

– Это потому, что ты был в нее влюблен. А как по мне – так самая обычная чувиха. Ну клеевая, да. Ну пела. А только таких сейчас много, подберем. Можно даже из консерватории пригласить… Оставайся-ка ты у меня сегодня. Вспомним прошлое, свяжемся с ребятами, обсудим.

Янек, разумеется, остался. И они-таки славно посидели. Передвинувшись «на флэт», то есть в Генкину квартиру, они вспоминали то, что, собственно, и сделало их друзьями на всю жизнь – рок, который они когда-то играли и пели. И лежа на диване в гостиной, где Гена-Крокодил традиционно ему постелил, Янек вспоминал, вспоминал.

Их рок-группа называлась «Мы из глубинки» Пели они и играли не только чужие композиции, но и свои. Музыку сочинял Стас, поэтом был Янек и оба они не только бренчали на гитарах, но и пели. Мишка, он же «Михайло» сидел за ударниками, а бас-гитару вел Крокодил. Была еще девушка, которую все называли не иначе чем Ласточка, потому что фамилия у нее была такая: «Ласточкина», и ей это прозвище удивительно шло.

У Ласточки были большие серые глаза с поволокой, тонкий профиль и роскошные волнистые волосы, Ее стремительная походка и мягкая грация в движениях многих заставляли смотреть ей вслед, а улыбка сводила с ума не одного Янека. Она была студенткой мединститута, и просто заглянула однажды на один из квартирников, где они, тогда еще квартет, давали концерт. Там были «все свои», и после того, как их четверка отыграла свой репертуар, к микрофону подходили все, кому не лень, и, просив подыграть, пели что-то из популярных зарубежных исполнителей, в основном из Битлов, «One Way Ticket» и тому подобное.

Наконец, попросили спеть «Venus», но ребята долго не могли взять в толк, чего от них хотят, пока одна из девчонок не встала и не запела. Оказалось, что это была всем известная «Шизгара». Но девчонка знала ее на английском, и спела выразительно, чего и подкупало. В общем, после «квартирника» Стас предложил ей вступить в их группу, и она согласилась.

– Ласточка, – сразу представилась она, протянув руку для пожатия.

Стас, конечно, прежде всего собирался использовать ее на бэквокале, но оказалось, что голосовые возможности Ласточки были намного шире, чем это ему показалось на квартирнике. Она на лету схватывала любую партию, и тембр ее голоса, когда она того хотела, завораживал слушателя. Кроме того, она владела английским достаточно, чтобы они могли взять в репертуар популярные синглы, без риска перекрутить текст так, что самим было стыдно его исполнять.

Короче, с новой солисткой их наконец-то стали воспринимать всерьез и всюду приглашать. Ну и конечно же все четверо, сами того не заметив, в нее быстро начали влюбляться, особенно Янек, которого она имела неосторожность выбрать объектом для своих чар во время квартирника. Однако оказалось, что она действительно выделила из всей четверки именно его, и не заметить этого мог разве что слепой.

Ни Стас, ни Михайло с Крокодилом слепыми не были. Впрочем, Янек с Ласточкой очень скоро махнули рукой на все этикеты, и начали открыто встречаться между концертами и репетициями.

3. Семен

Семен вернулся домой усталый и злой. Сегодня он заработал слишком мало, чтобы считать день прожитым не зря. И горло слегка саднило, что обозначало, что он все же ухитрился простыть, а то и еще хуже – перетрудил голос. Впрочем, на пару бутылок пива собранных копеек все же хватало, и на полбатона колбасы тоже. Завернув в знакомый гастроном из тех, где цены были подемократичнее, он влез в трамвай и, сняв со спины кофр с гитарой, сел на свободное сиденье, поставив кофр прямо на свои ботинки. Гитара была акустической, и весила немного.

Переход, где он играл, находился в центре, а квартира, где он поживал, была ближе к окраине. Квартира была его собственной, купленной когда-то «по случаю» его родителями именно для него, Семена. И пусть она была однокомнатной, но ему хватало, потому как холостяку, каким он был, много пространства не требовалось. Особенно если этот холостяк был бардом-неудачником.

А Семен именно таким и был. То есть певцом и музыкантом, который умел сочинять стихи, писал на эти стихи музыку и полученные песни иногда исполнял для друзей, не сообщая, откуда они взялись. Песни друзьям нравились, и когда он был помоложе, то частенько собирал вокруг себя дворовых приятелей и девчонок, которые с обожанием смотрели на его гитару и просили спеть еще и еще.

Но теперь ему было уже двадцать девять лет, почти тридцатник, и друзей его разбросало по свету, да и девчонки повыходили замуж, так что петь стало не для кого.

– Ты талант, – говорили все. – тебе надо пробиваться на большую сцену.

Семен и сам понимал, что надо пробиваться. Когда-то он пел в школе, исполняя там со сцены песни из репертуара Баскова, Боярского и Рогожина с Виктором Цоем. В старших классах он «заболел» роком и переслушал все возможные группы. Достав минусовки, он пел под них, кося то под Кипелова, то под Бутусова, то под Максима Леонидова. Ему нравилось менять голос, используя возможности доставшегося ему от природы диапазона, весьма, как оказалось, широкого.

Он и под гитару пел, причем под гитару еще больше, потому что любил на ней играть,. В звуки этого инструмента он влюбился лет с девяти, когда одним летним вечером к ним во двор зашел кто-то из пацанов постарше, сел на лавочку и прошелся переборами по струнам. И все – Семен «погиб». С наступлением сентября он заставил мать отвести его в музыкальную школу и отдать на гитару, сам выбирал себе инструмент в фирменном магазине на площади Горького, и с тех пор с гитарой почти не расставался. Он поверял ей свои печали, свою первую влюбленность, и больше всего страдал в армии от невозможности привезти туда «свою красавицу».

Музыкальную школу он окончил на отлично, в отличие от школы обычной. Там его успехи были более чем посредственные, то есть из всех предметов кроме физкультуры и музыки его не интересовало ничего. Нет, практический русский язык у него шел без особых тормозов, то есть писал он грамотно, и грамотно выражал свои мысли в сочинениях, но как дело доходило до разборов предложений или слов по составу – тут он вял.

И уроки литературы он с трудом переносил – ему казалось безжалостным и глупым препарировать произведение на образы, когда можно было проглотить его единым духом и перейти к следующему. Наверное, ему просто не повезло с учительницей по этим двум предметам – она преподносила материал очень скучно, и даже не пыталась своих учеников ничем заинтересовать.

Физика с химией и биология были повеселее, но это пока дело не дошло до выпускных классов – учить бесконечные формулы было тоже скучно. В общем, хождение в школу казалось Семену пустой тратой драгоценного времени. Он же знал, что он станет певцом, что у него талант! Дело оставалось за малым – требовалось лишь победить в каком-нибудь очередном конкурсе, который будет проходить в стране, хорошенько к нему подготовившись. В общем, все силы требовалось вложить в одну цель, и тогда он непременно победит!

Вспоминая свои детские мечты через много лет, Семен так и не смог понять, отчего родители потакали емув этом его заблуждении, почему не объяснили, что нельзя ставить все на одну лошадь, и что жизнь – это вовсе не поле, усыпанное лепестками роз. Что таких как он юных и ранних, мечтающих об артистической или певческой славе, гораздо больше, чем места на Олимпе, и что одного таланта для победы мало. Семен бы постарался лучше учиться и поступил бы в техникум либо в профтехучилище, чтобы получить полезную специальность. Ну, или хотя бы не пренебрегал уроками труда в школе, и хоть что-то бы умел, кроме как напрягать голосовые связки и бренчать по струнам.

Тогда ему, может быть и не пришлось стоять в переходе рядом с нищими, и играть ради горстки мелочи, которую ему кидали в кофр прохожие. Не пришлось бы испытывать себя на прочность, участвуя в бесконечных конкурсах, чтобы попасть «в обойму» или хотя бы пристроиться в каком-нибудь ДК. Не пришлось бы унижаться перед хозяевами бесчисленных кафешек и прочих забегаловок, спрашивая, не нужна ли им живая музыка или хотя бы диск-жокей? Увы, никому ничего было не нужно, а там, где было нужно – там место было давно занято.

Хорошо, что в восемнадцать лет он пошел в армию, как ни пыталась мать убедить его откосить. В армии он хотя бы на целых два года выпал из-под пресса бесконечных попыток продать себя любой ценой. Там не надо было заботиться об успехе, там надо было просто поступать как положено – то есть не всегда это было просто, да и «деды» не давали расслабиться, зато не надо было никуда рваться. В общем, и завтрашний день был обеспечен, и цель была ясна, и не надо было шагать по чьим-то головам.

Умение сочинять стихи и грамотно излагать мысли, впрочем, ему в армии пригодилось вполне. Как и петь. Сколько его стихов разошлось по стране в чьих-то конвертах и дембельских альбомах, сколько любовных писем он надиктовал по просьбам одного с ним призыва еще в учебке! А уж когда кому-то удалось в казарму протащить гитару – тут и вовсе жизнь перестала казаться Семену пресной. Его снова слушали и просили спеть, и говорили, что он талант, который нельзя зарывать в землю.

Да, в армии он кое-чему научился – жаль, что не слишком многому. Он привык там не бояться физических трудностей и просто закалился. Научился сам ухаживать за собой и никогда не отлынивал, получая наряд на кухню, от черной работы – даже чистить картошку ему нравилось. А уж когда его назначили в роту охраны вожатым караульных собак, то там он и вовсе почувствовал вкус к жизни.

Псы были огромные, но умные и дрессированные – не он был их дрессировщиком (он не умел), а другие, знающие специалисты, но это в данном случае значения не имело. Его обязанностью было собакенов кормить и вечером разводить по постам, а утром забирать. И хотя они не только казались свирепыми, но несомненно такими и были, однако отчего-то не наглели и повиновались в необходимых пределах. Иногда Семену даже казалось, будто его мохнатые подопечные понимают человеческую речь, потому и ведут себя адекватно. Он их не боялся, но и не панибратствовал с ними – его предупредили, что это чревато последствиями, и проверять он не стал, приняв ценное указание на веру безоговорочно.

В общем, армию Семен покидал чуть ли не с сожалением. Он едва не написал заявление на сверхсрочную службу, и только слезы матери его остановили от такого шага. И как же он сожалел, что из-за проклятой мечты выйти на большую сцену он никогда не сможет завести собаку! Ведь если бы вдруг его мечта исполнилась, то преданное, зависящее от него существо некуда было бы девать на время гастролей.

Казалось бы, чего проще было: перестать гоняться за синей птицей и жить как все, как живут другие – но Семен не мог. Он слишком много уже потратил душевных сил на то, чтобы добиться успеха, его мозг был настроен только на одну-единственную цель, и он упрямо этой цели старался добиться. Это обозначало, что он посещал музыкальные тусовки, участвовал в массовках, чтобы чаще мельтешить на глазах у режиссеров, и подавал заявки для участия во всем, что только мог. Он просадил огромные деньжищи в поездках на фестивали, и несколько раз проходил в полуфиналы, но выше этого уровня ему подняться не удалось ни разу.

В общем, Семен уже предчувствовал, что он так и потратит свою жизнь на погоню за миражами. Это означало, что надо было во что бы то ни стало остановиться и соскочить с опостылевшего до зубовного скрежета бесконечного бега по одному и тому же кругу. В конце-концов он не поезд, и не трамвай, чтобы тупо утюжить рельсы туда – сюда, и снова в исходную точку. Да, прощаться с мечтой было неприятно, но еще неприятнее было бы оказаться у разбитого корыта тогда, когда ничего впереди не будет, кроме напрасных сожалений. И сегодняшний день, пустой и безрадостный, способен был разве что упрочить Семена в намерении сделать стоп и свернуть в сторону.

«Поступлю на завод учеником. Или подсобником на стройку, – думал он, шагая от трамвайной остановки к дому. – Живу как вот этот пёсель, что который день ошивается возле входа в магаз в надежде, что дадут подачку, пока не попадет под облаву очередного собакоотлова и не покончит свои дни в удавке на шее…»

Почему Семену в голову явилась мысль об удавке, он не понял и сам. Явилась – и баста. Между тем песик, который навел его на такие жуткие мысли, действительно стоял на всех четырех конечностях возле магазина, мимо которого в данный момент проходил Семен, и при виде его просящее вильнул хвостом. Песик был еще почти щенок, полу-лайка, полу-кто-то, то есть типичный «дворянин», но симпатичный, Вторая половина, похоже, была из пуделей, потому что пёс был лохмат и являл собой сочетание доверчивости и нахальства. Стоило Семену поравняться с ним, как он тихонько тявкнул и снова вильнул хвостом.

– Погоди-ка, у меня есть для тебя сегодня угощение, – произнес Семен, особо не задумавшись о последствиях своего порыва.

Потому что вместо того, чтобы задуматься, он достал из пакета, который нес в руке, колбасу, а из кармана складной ножик и, отчекрыжив от батона кусок толщиной с большой палец, бросил его пёселю. Ловко поймав кусок на лету, пес положил колбасу между передних лап, и в три приема она исчезла у него в пасти.

– Вкусно? – спросил Семен, опять же не задумавшись, как бездомное существо воспримет попытку с ним пообщаться. С некоторым удивлением он обнаружил, что пес ему кивнул – а, может, это ему так показалось в наступавших сумерках.

– Хотел бы я взять тебя себе, да нельзя, – продолжил Семен, отрезая второй кусок колбасы – ему в тот миг вообще ее было не жалко, такой на него приступ щедрости накатил. – Ну ладно, ты тут сиди, а я пошел…

Пес задумчиво посмотрел ему в глаза типично человеческим взглядом, так что Семен даже слегка поежился. Не пребывай он в уверенности еще с армейских времен, что собаки человеческую речь частично понимают, он бы, наверное, содрогнулся, а так – только испытал чувство сопричастности к чему-то ирреальному.

Чтобы избавиться от непонятного ощущения, он развернулся, и не оглядываясь пошел дальше, то есть к своему дому и подъезду. Ему не хотелось бросать пёсика, он чем-то ему приглянулся, то есть задел какие-то спавшие струны Семеновой души. Но Семен твердо внушил себе когда-то, что идя по избранному пути, нельзя отвлекаться от цели. О своем намерении свернуть с укатанного маршрута он уже позабыл, вот и поступили его ноги привычным для них образом.

Однако всех ловушек судьбы Семен не предусмотрел. Не успел он приложить к подъездному замку магнитный ключ и приоткрыть тяжелую металлическую дверь, как нечто мохнатое и не слишком большое ловко прошмыгнуло мимо его ног в подъезд и понеслось вверх по лестнице, чтобы усесться как раз возле входа в его квартиру. Это был тот самый пёсель, которого Семен по доброте душевной 10 минут тому назад угощал прекрасной, вкусной и качественной «Докторской» колбасой!

«Ч-черт! – выругался про себя Семен. – И дернула же меня нелегкая с собакеном заговорить! Теперь тот вообразил, что нашел во мне будущего хозяина, и – готов результат. Как же от него теперь избавиться-то?»

– Ты, это… уходи! – строго сказал он четырехлапой помеси лайки и пуделя. – Мне не нужна собака. Вот совсем не нужна! Нисколечко!

Пес даже не шевельнулся. Он сидел с задранной кверху мордочкой на коврике у двери и внимательнейшим образом вслушивался в звуки Семенового голоса с таким удовольствием на морде, будто слушал сладчайшую в мире серенаду.

Подумав, что он переоценил умственные способности пёселя, Семен легонько пнул его в бок по направлению «на выход», то есть к лестничному пролету, но с таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места чугунную тумбу. Тут он подумал, что, может, зря он посчитал песика бездомным, и что может он просто не заметил за густой шерстью ошейника. В общем, Семен наклонился, чтобы прощупать его шею – ошейника ожидаемо не оказалось.

Дверь внизу подъезда между тем хлопнула, и по ступенькам начал подниматься сосед Семена по лестничной площадке – грузный мужик лет 40.

– Привет безработным труженикам звуков и прочего ненужного человечеству хлама! – бодро произнес сосед, заметив в руках у Семена ключи и четырехлапое мохнатое изваяние возле его ног. – Собаку, значит, решил завести для компании? – Дело, дело… Много отвалил за нее рублев? Заказал бы у меня, я бы дорого не взял. У меня в деревне хаски сегодня опросталась, двоих принесла. Отличные щенки, почти элита…

Слушать соседа было неприятно – отчего-то Семен его не любил. Возможно, музыканта раздражал этот тон благополучного по всем параметрам мужчины, вечно поучающий, а может, гладко выбритый квадратный подбородок, но слышать его рассуждения Семен никогда долго не мог.

– Мне бесплатно его подогнали, – буркнул он, и, одним движением левой вставив ключ в узкую замочную скважину, толкнул дверь квартиры.

Естественно, дверь не поддалась, поскольку ключ требовалось еще и повернуть. Сосед хмыкнул, и, набрав в грудь воздуха, явно вознамерился разразиться еще одной сентенцией. Вынести это Семену уже было не под силу. Он снова чертыхнулся, на этот раз вслух, дрожащими пальцами проделал нужные манипуляции с ключами и распахнул дверь, уже не заботясь о том, кто первым в эту дверь прошмыгнет – он или четырехлапое исполнение его затаенной мечты иметь кого-то, кому бы он мог безопасно поверять свои надежды и думы…