Чёрное сердце России

Как здорово прошёл вечер.

Выпили, поделились друг с другом новостями да историями из недавней жизни. Посмеялись, вспоминая жизнь всем известную, далёкую.

Увидев, что далеко не всех друзей моих увлекают рассказы об обустройстве северного быта, я отдал инициативу им и принялся, по большей части, просто слушать, обманув ожидания воспоминаний о войне. Все повествования о недавних событиях, последних занимательных происшествиях, звучали, конечно, для моей персоны. Парни смотрели на меня открыто и просто, говорили откровенно, увлечённо. Девчонки, поглядывали с изучением, как на легко помешенного, променявшего, в молодом довольно ещё возрасте, шум столицы на промозглый русский север.

А я смотрел на них на всех и изумлялся: как они умудрились собраться вместе и приехать сюда за тысячу с лишним километров? Мы и в Москве давным-давно уже не собирались такой толпой на момент моего отъезда. Вдвойне приятно.

Я разместил гостей в доме, включил на крыльце свет и отправился спать в баню. В ближайшие несколько дней я планировал повозить друзей по окрестностям, покатать на катере, показать песчаные берега Белого моря со скрюченными ветром, изломанными сонами на берегу и громадными их собратьями в глубине, сбережёнными передовым дозором. Утопающие в песке, вылизанные за тысячи лет волнами, валуны. Прозрачные озёра, протоки с жемчужницами на дне и медленным ходом рыб над ними. Древние деревянные постройки, пережившие по два-три столетия и не выдержавшие натиска наших дней.

Пусть отдыхают с дороги. Я тихонько закрыл дверь в дом и улыбнулся, припомнив прозвище, которым меня сегодня незаслуженно нарекли: Отшельник. Человек, живущий в одиночестве… Знали бы они насколько оно неверно.

На улице было прохладно. Неожиданно жаркий день в самом начале осени быстро остывал, бездумно и щедро отдавая нежданно свалившееся на голову дармовое тепло.

Я шёл по дорожке, вымощенной дубовыми спилами, скидывая с неё ботинком в траву опавшую листву. Надо бы встать завтра пораньше и пройтись с граблями.

Остановившись, я поднял разлапистый листок. Единственная рябина неподалёку, росла за забором, метрах в пятидесяти.

-Не ахти куда ты улетел, - сказал я маленькому путешественнику. – Я-то вот подальше забрался.

Наверное, отрываясь от ветки и отдаваясь на волю налетевшего порыва, ты мечтал о далёких путешествиях, о дальних краях. Но наскучил очень скоро ветру и он бросил тебя совсем недалеко от твоей родной рябинки. И вот теперь никому то ты не нужен.

Я аккуратно положил листок между страниц потрёпанной старой книжки «Бродяги Севера», найденной на чердаке, которую собирался немного почитать перед сном и посмотрел в ту сторону где росла рябина. Дерева не было видно в темноте. Зато там, ещё дальше, в свете фонаря виднелась старая церквушка. Почти сливаясь с ночью, возвышались старинные чёрные стены с контрастно светлыми тесовой кровлей, маковкой и крестом.

Лемех для маковки мы резали и собирали несколько дней из осины на пару с соседом, молодым священником, приехавшим года два назад с женой, да двумя маленькими детьми из Екатеринбурга в этот глухой поморский край. Тёс на кровлю делали из лиственницы. Вообще-то изначально думали наколоть дранки и крыть ею, но повозившись денёк и поняв всю сложность работы, решили, для сбережения времени и надёжности, на эту зиму ограничиться досками, а уж на будущее лето подыскать умельца, да под его началом крыть дощечками прямо поверху тёса.

С лемехом конечно тоже сложно было. Много напортили, много переделывали. Но таки добились своего, благо маковка была совсем небольшая.

Я остановился, любуясь своей работой: совсем неплохо для, пусть и не безруких, хоть и державших инструмент, но по сути двух новичков в плотницком деле.

Я постоял на крылечке бани несколько минут, глубоко вдыхая такой вкусный, дрожащий осенний воздух с тончайшими, еле различимыми пока морозными иглами грядущей великой зимы.

Войдя в предбанник, я не стал включать свет. Разулся, разделся, принялся собирать разбросанные на диване вещи и перекладывать их в кресло.

Я замер и повернулся к открытой двери в коридор. В ту сторону где она должна была бы быть чёрным прямоугольником, неразличимым на фоне остальной тьмы. Оттуда на меня что-то не мигая смотрело. Я не видел ни горящих глаз, ни очертаний. Не слышал ни дыхания, ни единого шороха, но там что-то было. Что-то наблюдало за мной спокойно, ни на секунду не выпуская из вида.

Одним скачком я бросился к кнопке выключателя и зажёг свет.

-Тьфу ты! – облегчённо выдохнул я. – Напугал, балбес. Чего стоишь наблюдаешь? Чего так рано вернулся?

-И тебе не хворать… Дык у старика забот навалилось в бору дальнем, вот и воротился до срока. Думал почаевничать с тобой до сна, а ты глядь: уж налакамшися. Ну, думаю, пусть спит-отдыхает мил человек.

-Ну ставь чайник, почаёвничаем, - улыбнулся я, услышав тянучий, основательный говор, по которому успел уже соскучиться. - Чего нового в Лесу? Как Диадох?

-В тревогах да заботах всё. Поклон тебе шлёт да гостинцев. Клюковки мочёной, орешков… Хотел ещё груздочками солёными снарядить – да я не взял. Сами сходим пособираем. Там ещё весточка тебе.

-Гляну. Спасибо за подарки. А груздей вот зря не взял. Собрать то соберём, да кто ж засолит так... Слушай, будь другом, сходи за Кузьмой, позови чай пить. Да смотрите мне гостей там не напугайте.

-Да нешто мы без понимания – не боись, не напужаем.

-Нееешто, - передразнил я.

Закутавшись в полушубок, банник потопал по тропинке в сторону дома, а я, сев на стул, развязал тесёмки тяжёлого заплечного короба, снял плетёную крышку и рассмеялся, глядя на треугольный конверт с аккуратно выведенной надписью «Михайле отъ Діадоха», лежащий поверх заботливо завёрнутых и сложенных гостинцев, отправленных в подарок стариком лешим.