Чёрные башни

Две яркие луны, подернутые дымкой мертвенно-бледных облаков, словно два болезненных старческих глаза, смотрели угрюмо и безразлично. Там, под ними, озаренные неверным, мертвенным светом, башни попирали пронзительно чёрные небеса, нависали над выжженной пустыней, как отроги неприступной скальной гряды, как причудливые зубцы старинного замка.

Человек стоял у края живых земель, не решаясь сделать ещё один шаг. Башни звали, манили, тянули его к себе неслышимым шёпотом. Комариным писком свербил в голове их зов, обещая раскрыть запретные тайны, исполнить все сокровенные желания...

Пустыня пламенела. Ночной воздух дрожал от зноя источавшегося раскалёнными песками. Разум понимал, что через них не пройти, но голос, шептавший в голове, продолжал беспрерывно повторять: «Шагай же, иди же, тебя ждут!»

Язык пламени рванулся из-под обожжённой дюны и стремглав полетел к путнику, гоня перед собой волну нестерпимого жара…

Марк проснулся в холодном поту. Снова этот сон, который преследовал его каждую ночь в течение вот уже долгого времени. Бесконечные дороги, являвшиеся в грезах, горные тропы, анфилады чудесных дворцов, своды таинственных храмов, где воинственные жрецы приносили кровавые жертвы забытым древним богам… Куда только не заносил его путь, неизменно оканчивавшийся на краю пылавших пустынь. Пред ликом источавших животный страх, и одновременно, манивших к себе чёрных башен.

Он пытался отвлечься и испробовал все доступные развлечения. То загонял себя работой, то пил таблетки, чтобы провалиться в блаженное забытьё без сновидений. Он отирал пороги психотерапевтов и психологов всех мастей, докапывавшихся до самых потаённых участков воспалённого сознания. Но всё было тщетно. Не помогали ему и экстрасенсы, все эти адепты белой, чёрной и серой магии, чьими объявлениями пестрели рекламные полосы жёлтых газет. Башни возвращались неизменно. Укоризненно и снисходительно взирали они на маленького человечка, что из последних сил сопротивлялся их непреклонной, закаленной за бессчетные века существования, воле.

Заварив крепкий чёрный кофе, Марк долго сидел на балконе, прислушиваясь к утренней тишине улиц, ещё не сбросивших сонливое оцепенение. Ложиться никакого желания уже не было, да не было и смысла — до выхода на работу оставалось не так много времени. День начинался, как всегда: красными от недосыпа глазами, нещадной головной болью и привычной, ни на минуту не отступавшей, подавленностью.

В полупустом по случаю предпраздничного дня автобусе к Марку подсел странного вида пассажир и завёл неспешный, казалось бы, ни к чему не обязывавший разговор. Незнакомец выглядел так, будто прошёл долгий и непростой путь. Полы его плаща были густо запачканы дорожной пылью, а навершие старинного вида трости выбелено от постоянного соприкосновения с морщинистой ладонью. Как ни отворачивался Марк к мутному окну, как ни отбивался, но был всë же втянут в беседу. Слово за слово, и попутчик, уставившись на собеседника, завёл речь о материях тонких, чуждых, совершенно не подходивших к обстановке рабочего автобуса. Мельком пройдясь по странностям человеческого сознания, он пустился в дебри космогонии, предопределенности линий судьбы, о неведомых силах, коим в действительности подчиняется движение небесных тел, о забытых сущностях, чьë время давно ушло, но воля их так и не угасла. Один глаз его при этом внимательно изучал невольного собеседника, а другой, будто бы живший собственной жизнью, как у экзотического зверя хамелеона, непрерывно вращался, осматривая как-то вдруг обезлюдивший салон.

— Все мы однажды войдем в Башни, — неожиданно чётко проговорил он, наклонившись ближе к Марку, и тот почуял смрадное дыхание, напомнившее о зловонных, тяжёлых испарениях пустыни, к которой он так часто приходил во снах. — Все, на кого Они обратили свой взор. Чего ты ждёшь? — с этим вопросом незнакомец снял с головы архаичного вида котелок. Из-под смоляных волос на Марка ехидно сощурился его третий, по-звериному жёлтый глаз с узким змеиным зрачком.

Марк вздрогнул и огляделся по сторонам. Вокруг толпились хмурые, не проснувшиеся, недовольные люди, которых нужда подняла в столь ранний час и загнала в душную металлическую коробку автобуса. Странного пассажира среди них не было. «Значит, я просто задремал…» — с облегчением подумал Марк.

Нечеловечески хищный взор вестника Башен прочно отпечатался в его сознании. Он словно жëг, не отпускал, не давал забыть о себе, как о нависшем над Дамоклом мече, как о неизбежном тяжёлом роке.

И уже практически дойдя до нужной ему проходной, Марк совершенно не удивился внезапной перемене пейзажа. Привычная промзона исчезла, ощерившиеся выбитыми окнами заводские корпуса вмиг вытянулись и почернели, а высившиеся за панельными заборами подъемные краны выстрелили в усыпанные звёздами небеса ажурными шпилями.

Со всех сторон Марка обступали чëрные башни, такие знакомые по бесчисленным снам. Они уже не звали. И давящая тишина не предвещала благополучного исхода.

Одинокого, ни с кем особенно не сходившегося мужчину долго не искали. Через некоторое время за хронические неявки на рабочее место Марк Кофман был задним числом уволен с комбината по статье. Как бы то ни было, за расчётом он так и не явился. Я сам с сожалением и тяжёлым сердцем ставил подпись на том документе. Нелюдимый, никому, собственно, не нужный и не интересный, Марк так и не оставил бы от себя никаких следов, кроме недолгой памяти коллег и начальства, да облака бумаг и документов, что окружают и сопровождают любого современного человека по жизни. Однако, с некоторых пор мне стали сниться сны. В них этот ссутулившийся, изможденный мужчина, спотыкаясь, шëл сквозь леса и поля, сквозь дворцы и храмы, неизменно выбираясь к вечно горящей пустыне, за которой вдоль всей бесконечной линии низкого горизонта высились бесчисленные чёрные строения. Он подолгу стоял у горячих песков и смотрел на них, словно чего-то ожидая. Во снах я видел и другую его, обычную жизнь. Ту, где он искал ответы и не находил, убегал и всë никак не мог сбежать. Пытался жить реальностью, как все люди, но вновь и вновь возвращался к терзающей иллюзии. Однажды Башни, как может случиться лишь во сне, прямо на моих глазах явились ему и вобрали в себя, стёрли из мира, как художник стирает не понравившуюся ему неудачную деталь наброска.

А теперь они говорят со мной…