Черные ножи - 5

Берлин февраля 1944 года был мрачен и тревожен. По ежедневным унылым маскам, носимым горожанами, сложно было что-то понять — обычные, ничего не выражающие тусклые лица. И даже если в их сердцах царил хаос и страх, никто этого не видел. Обещания, налево и направо раздаваемые властями, уже не имели той силы, что прежде. Люди перестали доверять, но открыто выразить свой протест не могли — немецкая натура не позволяла. Всегда должен быть порядок! Вот если бы нашелся новый лидер, который открыто повел бы за собой… но такого человека не было и быть не могло. И все тянулось своим чередом.

Внешне в городе все шло в обычном порядке — работала почта, полиция, магазины. Люди спешили по своим делам, ходил общественный транспорт.

Казалось, что это обычный мирный город, если бы не мелькающие за стеклом автомобиля картины чудовищных разрушений, нанесенных авиацией противника. Примерно треть города была уничтожена, и завалы никто не спешил разбирать — не хватало рабочих рук. Но рядовые немцы словно этого не замечали вовсе, относясь ко всему происходящему, как к некоей данности. Впрочем, из города уже сбежали все, кто мог, и с каждым днем Берлин покидали все больше и больше человек. Особенный отток случился после январской массированной бомбардировки, когда в условиях низкой облачности немецкие ПВО пропустили бомбардировщики… и воцарился ад.

Гришка вел машину в спокойном темпе, аккуратно объезжая выбоины, лужи и воронки от снарядов, матерясь вполголоса, когда колеса буксовали в грязи.

Эх, нет в этой стране тех зимних морозов, к которым я привык в Челябинске. Немецкая зима — это слякоть, мокрый снег вперемешку с дождем, сильный северный ветер. Гадость та еще! Но нам это лишь играло на руку.

Где-то в эти дни Димке исполнилось восемнадцать — совершеннолетие, но я сбился со счету дней, и не был уверен точно.

Выехав из Заксенхаузена, мы не поехали напрямую, хотя это был один из вариантов, но в итоге я подумал, что имеется огромный шанс наткнуться на войска, идущие на помощь уничтоженному лагерю.

Большинство заключенных погибли, многие были ранены, но никто не роптал. Я видел на худых и изможденных лицах улыбки.

Мы стерли концлагерь в ноль, раскатали его под фундамент, а что уцелело — сожгли.

Чтобы и следа не осталось, чтобы само это место было проклято во веки веков, чтобы каждый, кто пришел бы туда после, почувствовал боль и страдания людей, живших и умиравших там.

Но теперь это дело прошлое, нам же с Гришкой уже приходилось жить настоящим.

Пока болтались по окрестным дорогам, я протестировал его немецкий, которым парень хвалился. Что сказать… жуть. Акцент — явно русский, постановка слов в предложении совсем не немецкая, грамматика — ноль, писать не может. С языком у парня все было плохо.

Из плюсов — понимал отдельные слова — и на том спасибо!

Я очень боялся, что первая же проверка разоблачит всю нашу конспирацию, и велел Гришке в случае чего молчать, изображая немого.

Но до сих пор мы не наткнулись ни на один блок-пост, выбирая маршрут таким образом, чтобы вероятность повстречать солдат была низкой. Пока что мы не приближались к Берлину, а удалялись от него, решив сделать полукруг по окрестным деревушкам и городкам и заехать в город с западной стороны.

Переночевать пришлось в подлеске. Я увидел удобный съезд с дороги и свернул в сторону деревьев, проехав как можно глубже в лес, чтобы машину не было видно со стороны. Конечно, если бы местные воспользовались этой дорогой, то нас бы непременно заметили. Но я понадеялся на поздний час, и на то, что с утра мы уедем с первыми лучами солнца.

Обошлось.

Никто нас не потревожил, кроме легкого морозца. Но еще раз: Германия — не Россия, ночь пережили, хотя с утра зуб на зуб не попадал. Спасли толстые шинели, которыми мы укрылись, как одеялами.

С утра с трудом завели мотор, но дальше все пошло, как по маслу. Мы катили по немецким дорогам — Гриша вновь сидел за рулем, постепенно приближаясь к Берлину.

Моя цель была простая и понятная — добраться до адреса, который сообщил мне Зотов, отдать микропленку, а потом выбираться к нашим.

У Гришки вообще не было планов в голове, он просто делал то, что говорил я.

Таким образом мы и вкатили в Берлин, миновав блок-пост на въезде в город без малейшего досмотра. Это был критический момент — проскочим ли, — я держал пистолет на коленях, готовый начать стрелять, но нам повезло, дежурный офицер был занят руганью с транспортным конвоем, а солдат просто махнул нам рукой — мол, проезжайте!

— Danke! — крикнул Гришка в приоткрытое окно.

Хорошо, что солдат из-за сильного ветра ничего не услышал, а то бы тут нам и пришел конец. Даже в этом коротком слове я акцент был ужасным.

— Слушай, Григорий, — обратился я к парню, когда мы отъехали достаточно далеко от поста, — до тебя с первого раза не дошло, что я сказал? Никогда и ни при каких обстоятельствах не пытайся говорить на немецком. Тебя даже за поляка не выдать, так что уж лучше будь немым. А то все мне испортишь ненароком…

— Так точно, товарищ лейтенант! — рявкнул Гришка, что у меня аж ухо заложило.

Я уже начал жалеть, что взял его с собой.

— Какой я тебе, мать твою, товарищ лейтенант? — оскалившись, повернулся я к нему. — Мы же в Берлине! Я — господин рапортфюрер. Herr Rapportführer — только так и никак иначе! Запомнил? Но это в крайнем случае, а обычно кто ты?

— Немой, — догадался парень.

— Вот именно. А немой должен молчать. Так что никаких больше разговоров!

Я ждал, что он опять начнет возражать, но, кажется, дошло. Парень промолчал, но глазами зыркал грозно. Упертый — это и хорошо и плохо. Сам худой, как палка, взгляд безумный, сил едва-едва, чтобы руль крутить, а все туда же — мечтает немцев убивать или подвиг совершить. Поэтому за мной и увязался. Не знаю, что рассказал ему Зотов, но парень проникся настолько, что слушался меня беспрекословно. Вот только иногда забывался и проявлял инициативу. И это было опасно. Он не был идиотом, которому надо все объяснять по сто раз, просто молодым и неопытным. Еще поумнеет, если выживет.

Форма, которую Григорий снял с мертвого эсэсовца, была ему велика. Еще бы, те — отъетые, мордатые, крупнотелые, а Гришка — кожа да кости. Но ничего, если не приглядываться, сойдет и так. Там более что я не намеревался задерживаться в городе дольше необходимого.

Как ни странно, я не слишком волновался, попав в столь глубокий немецкий тыл. Язык у меня был хорошо подвешен, акцент отсутствовал, документы в порядке. Ну как в порядке… если не придираться. Конечно, дотошный патрульный может и задержать до выяснения, а потом, разумеется, окажется, что рапортфюрер Алекс фон Рейсс числится среди убитых или пропавших без вести во время восстания в Заксенхаузене.

Впрочем, не думаю, что у эсэсовцев было время сосчитать все тела и составить список убитых. Главное — труп Гиммлера, который они там обнаружат. Это сенсация, которая перевешивает все остальное. Погиб второй человек в государстве после Адольфа Гитлера, рейхсфюрер СС, рейхсминистр внутренних дел Третьего Рейха. Какие там сейчас подковерные игры начнутся, я даже представлять себе не хотел. Ведь многие немцы, даже самые высокопоставленные офицеры, до сих пор были уверены в скорой и непременной победе Германии. С моей точки зрения — это было абсолютным помутнением, когда разум игнорировал реальные факты и жил в каком-то своем выдуманном мире.

Йозеф Гебельс — та еще сволочь, но он сделал из общественного самосознания нации то, что мало кому удавалось. Он внушил целой огромной стране и ее населению, что они — победители, люди избранные. Взял под контроль все средства массовой информации, занимался созданием легенд о лидерах нацистов, тем самым укрепляя их авторитет, в противовес — массово распространял якобы компрометирующие слухи о противниках Рейха, использовал все, что можно — от искусства и культуры, до спорта и научных достижений.

И все сработало, как Гебельс и планировал, но этот самообман стоил немцам очень дорого. И даже после краха Третьего Рейха понадобились многие годы, чтобы хоть немного вправить им мозги.

То же самое произошло почти восемьдесят лет спустя, совсем в другой стране и с другим народом, чьи граждане под воздействием пропаганды перестали быть людьми, превратившись в скачущих агрессивных свиней… впрочем, и их в итоге денацифицировали, демилитаризировали, а некоторых особо опасных попросту уничтожили…

Из оружия у нас с Гришей на двоих были «Вальтер Р38» с парой запасных обойм, да пистолет-пулемет МР40 с тремя коробчатыми магазинами — целое богатство, которое удалось вынести из полыхающего концлагеря. Так что при негативном развитии событий какое-то время можно отстреливаться. Да, еще я прихватил у фон Рейсса его кинжал — вполне добротной работы. Конечно, с моим привычным ножом не сравнится, но приходится довольствоваться тем, что есть. А мой клинок, надеюсь, послужит Насте верой и правдой. Ей сейчас очень тяжело.

Еще я конфисковал у фон Рейсса вместе с документами приличную сумму денег — рапортфюрер носил в портмоне целое богатство, которого должно было хватить на пару месяцев жизни. Так что я планировал при случае разжиться продовольствием, да и бензин нужно было залить в бак. Пока машина не объявлена в розыск, можно передвигаться на ней.

Но это все после. Первоочередная цель — поручение Зотова, и его я планировал исполнить прямо сегодня. Да, без подготовки, без рекогносцировки — вот так, сходу. Пришел, сделал, ушел. Просчитать заранее сложно, но вот если в адресе сидит засада… впрочем, это вряд ли.

С другой стороны, если связную вычислили, то долговременную засаду могли и оставить — на всякий случай. Но я понадеялся на то, что даже в худшем случае все решит нехватка личного состава, и ни Абвер, ни Гестапо не смогут выделить людей на столь долгий срок. А в идеале, никто агента и не рассекретил. Живет себе этакая бабулька-одуванчик — советская связная в самом центре Берлина, ходит по магазинам, ухаживает за цветами на балконе, печет кухены, угощая ими соседей. И никто понятия не имеет, чем она занимается в остальное время. Но это так — мои фантазии, ничего о личности агента Марты Мюллер, кроме ее имени, я не знал.

Мы кружили по грязным улицам, постепенно приближаясь к центру города. Это было заметно по количеству пеших патрулей, которых становилось вокруг все больше. Некоторые улицы перекрывали блок-посты, но их я замечал издали и старался объехать кругом.

Фридрихштрассе семь — не самый центр Берлина, но близко к нему, до Бранденбургских ворот и Рейхстага всего полчаса неспешным шагом.

— Давай налево, тут недалеко мост через городской канал, — приказал я, пытаясь вспомнить в уме карту Берлина, конечно, не современного, а Берлина будущего, в котором я бывал неоднократно. По всему выходило, что мы уже почти у цели, но придется все же поспрашивать у местных, иначе точный адрес не отыскать.

Машина рыкнула и чуть набрала ход. Мы чуть было не сбили велосипедиста, который переезжал улицу наискось, нисколько не заботясь о том, чтобы предварительно покрутить головой по сторонам. Ничего в этом городе не меняется!

Сука!

Гришка не отреагировал должным образом, продолжая нестись вперед, и я дернул руль, чтобы избежать наезда. Автомобиль вильнул и ушел влево, вылетев на встречную полосу. Повезло, что там никого в этот момент не оказалось, иначе аварии было бы не избежать.

К счастью, обошлось, а велосипедист даже не заметил, что чуть не стал виновником ДТП.

— Езжай-ка помедленней, — приведя дыхание в порядок, сказал я Грише, — видишь, что творят, гады!

— Ненавижу велосипедистов, — буркнул парень, — чтоб им пусто было!

Я видел, что ему стыдно за свою плохую реакцию. Думаю, он соврал мне о большом стаже за баранкой, лишь бы я взял его с собой. Я понял это почти сразу, но никак не показал свое знание. Тем более, ехали мы поначалу за городом, а там рулить — проще простого, даже на такой старой машине, без современных наворотов, типа усилителя руля и контроля за полосой. А вот в городе, где движение было весьма интенсивным, отсутствие практики уже дало о себе знать.

И не только в гражданском транспорте было дело. Дорогу нам перекрыла колонна военных, маршировавшая куда-то в сторону центра города. У солдат совершенно не наблюдалось энтузиазма первого года войны. Лица их были небриты и угрюмы, весь вид выказывал усталость и безнадежность, они едва передвигали ноги. Но окрики командиров подгоняли людей. Впереди колонны двигались грузовики.

Мы свернули в сторону, проехали еще пару кварталов, и я велел остановиться. Требовалось узнать дорогу у прохожих.

Григория на это задание по понятным причинам я отправить не мог, поэтому сам вылез из машины, осмотрелся по сторонам и быстрым шагом направился к мужчине, стоящему рядом с желтым киоском, сверху которого была прикреплена табличка с надписью готическими буквами: «Zeitungen».

Тот как раз купил свежую прессу, свернул ее в трубочку и, сунув под мышку, направился было по своим делам.

— Господин… хм… постойте! — мой голос прозвучал достаточно резко.

Мужчина обернулся и, неожиданно побледнев, схватился за сердце и начал опускаться на асфальт. Газеты вывалились, и налетевший ветер живо разметал их вокруг.

Такого эффекта я не ожидал, поэтому некоторые мгновения колебался, потом все же подошел и поддержал немца за локти, попутно пытаясь ему втолковать:

— Не нужно волноваться, я всего-навсего хотел спросить дорогу!

Но тот не слышал — тяжело и неровно дыша, он еле стоял на ногах, и если бы не моя помощь, точно упал бы. Может, инфаркт? И причина тому я, или, точнее, моя форма.

Город, живущий в страхе. Люди, забывшие, что такое спокойная жизнь. Сами виноваты, жалеть их я не собирался.

Продавщица газет выскочила из будки и заголосила:

— Он умирает? Да? Господин офицер! Вон лавочка, давайте донесем его туда, а потом я вызову скорую!

Подзывать Гришку на помощь не хотелось, пришлось действовать самому. Мужчине стало совсем плохо, он начал оседать, и я, подхватив его сзади за подмышки, потащил к указанной лавке, до которой было шагов двадцать. Помощь продавщицы была исключительно символическая — она то забегала вперед, то возвращалась, и постоянно что-то говорила, но я не слушал, что именно.

Наконец, справился — допер и посадил тело на лавку. От него пахло мужским одеколоном и смертью — я давно научился чувствовать этот запах.

— Ой, спасибо, господин офицер! Если бы не вы…

Резко и неприятно завоняло, под лавкой начала образовываться лужа мочи. Мужчина сидел в расслабленной позе, чуть запрокинув голову назад. Он был мертв.

Продавщица этого еще не понимала.

— Я сейчас сбегаю до телефонной будки и позвоню в скорую! Пять минут!

— Бесполезно, — покачал я головой, — он умер. Звоните в труповозку.

После чего развернулся и пошел обратно к машине.

Женщина за моей спиной заверещала.

Сев на пассажирское сиденье, я коротко бросил:

— Гони!

Автомобиль незамедлительно сорвался с места, чуть буксанув на снегу и подтаявшем льду.

Дерьмо! Только попал в город и сразу вляпался в ситуацию. Дура-продавщица, как успокоится, сразу побежит к телефону. Потом приедет карета скорой помощи и полиция, начнут протоколировать ситуацию. И тут же в показаниях всплывет некий рапортфюрер, столь стремительно исчезнувший с места происшествия.

Даже если женщина не разбирается в знаках отличия на форме, то уж описать мой весьма потрепанный вид она точно сможет — вот и засвечусь в городских сводках. Я же хотел оставаться максимально невидимым и незаметным в этом чужом для меня городе. Не вышло.

Проехав еще пару улиц, я попытал удачу во второй раз, и мне повезло. Пожилая женщина охотно подсказала мне дорогу до нужного адреса. Ехать оказалось всего ничего, и уже через четверть часа я велел припарковаться у обочины, неподалеку от второго выхода во двор на Фридрихштрассе 7.

К своему удивлению, я заметил там целое столпотворение. Целых два черных, лакированных «Мерседеса 260 D» перекрыли выезд из двора. Хорошие машины — такие поставляли гестаповцам. Впрочем, не только им — я не хотел впадать в отчаяние раньше времени, но… это не может оказаться простым совпадением!

Как раз в этот момент шестеро мужчин в черных пальто, шляпах и явно вооруженные вышли во внутренний двор. Я прекрасно видел их из окна автомобиля и сразу понял, что это не случайные жильцы дома. Крепкие, плечистые — они явно принадлежали к одному из ведомств, скорее всего к Гестапо.

Двое вели, а, точнее сказать, практически тащили на руках совсем юную темноволосую девушку в сером пальто и бордовом берете. Она шла, словно во сне, не пытаясь ни отбиваться, ни как-то противодействовать происходящему, почти повиснув на руках сопровождающих.

Легкая жертва — на нее почти не обращали внимания, разве что, когда девушка, все же попытавшись вырваться, дернулась всем телом, ее коротко ударили под дых, и она тут же затихла.

Каков шанс, что это моя фрау Мюллер?

Пятьдесят на пятьдесят.

А как же воображаемая старушка с прической-одуванчик?

Я тяжело вздохнул.

— Гриша, бери автомат и иди на три шага позади меня! Если что — стреляй на поражение!

— Так точно! А куда мы?

— Хочу познакомиться с одной девушкой, и не дай бог, это не моя фрау Мюллер!