Чёрт, чай и чудеса

В небольшом российском селении доктор Анатолий Петрович Ификаци готовился в одиночестве праздновать Рождество. Сельчане уважали Анатолия Петровича за рациональность его суждений, грамотность и готовность всегда прийти на помощь больным. Анатолий Петрович односельчан скорее терпел, чем любил, но всё равно работу свою выполнял исправно. Любил он по-настоящему только жену свою, Нину Ивановну, да та, увы, скончалась в уходящем 1904 году.

Посему предстоящие Рождество и Новый год его не радовали. Дочка жила в городе со своей семьей и отца не видела со смерти Нины Ивановны. После сего несчастья доктор Ификаци из города уехал и полностью погрузился в сельскую практику. Так что в это унылое и морозное декабрьское утро, вооружившись красным карандашом, Анатолий Петрович надеялся спокойно читать газету и заодно править случайные грамматические ошибки и опечатки, проскользнувшие в печать; его успокаивала и в то же время будоражила мысль, что на свете должен существовать хотя бы один правильный экземпляр, и он чувствовал, что обязан провести эту хоть и не сложную, но требующую внимания работу.

Доктор Ификаци успел проверить только две первых страницы до срочного вызова к больному генералу. Пышнотелая, краснощекая генеральская жена провела Анатолия Петровича по богато обставленному дому в господскую спальню, где генерал, приехавший в принудительный отпуск с фронта, лежал скукоженный и бледный в казавшейся слишком большой для него ныне кровати.

— Поглядите на него, Анатолий Петрович. Совсем плох стал! Я не узнаю моего мужа! — трагически объявила жена генерала.

— Повезло, что он смог добраться до дома, мадам, — задумчиво вымолвил Анатолий Петрович и снял очки, вспоминая как до войны генерал был такой же дородный и румяный, как и его жена. Но он всё же чутко спросил:

— Ваше Превосходительство, что Вас беспокоит?

Генерал, замотанный в одеяло так, что виднелись только серые пыльные глаза и нос, заторможено моргнул и накрылся одеялом с головой.

— Всё понятно, — мрачно подытожил Анатолий Петрович. От пышущего энергией, не терпящего возражений и непослушания богатыря остался только громоздкий скелет, обернутый в бледную кожу. — Дайте больному отдохнуть, через пару дней начните кормить. Если надо, насильно.

— А как же служба Отечеству, Анатолий Петрович? — с надеждой, но в то же время воинственно спросила генеральская жена, а следом добавила: — Надо же бить этих варваров японцев! Ждут его там, на фронте, доктор!

— Мадам, Его Превосходительству сейчас не служба нужна, а чудо.

Из чувства приличия и нежелания — даже скорее, боязни — вызвать неудовольствие генеральской жены, доктор не поделился своими печальными прогнозами касательно здоровья генерала.

Мадам поджала губы и молча проводила доктора Ификаци к выходу.

Вернувшись домой, доктор пытался заняться исправлением ошибок в разделе объявлений (надо признать, то был самый нелюбимый его раздел). Через слово он останавливался и переводил свой взгляд на быстро погружающийся в сумерки двор, устланный утренним снегом, по которому неспешно прохаживались неведомо откуда взявшиеся полчища воронов. Мысли беспрестанно возвращались к страдающему генералу. Может, доктору стоило пустить больному кровь? Стало бы хуже. Обтереть водкой? “Зачем переводить водку на уже приговоренного…” — пролетела в мозгу циничная мысль.

Все эти рассуждения и попытки почитать газету были окончательно прерваны настойчивым стуком в дверь. Слугу Анатолий Петрович милостиво отослал, так что пришлось самому идти открывать.

Первыми он заметил неспокойно колышущийся в воздухе коровий хвост и обрамленные кучерявой, казавшейся почти угольной, шерстью, черные копыта, которые ярко выделялись на белом снегу крыльца. Поднимая глаза всё выше, доктор по очереди увидел атлетические, такие же кучерявые, чёрные ноги, чуть менее покрытую шерстью мужскую грудь, и бородатое лицо — простоватое и потому не совсем сочетающееся с угрожающего вида витыми рогами неизвестного просителя.

Исходя из увиденного, Анатолий Петрович пришел к неожиданному выводу: перед ним стоял черт. Скудные познания доктора об этом представителе нечистой силы ограничивались прочитанными вместе с дочерью около тридцати лет назад сказками, где черт представал то добродушным помощником главного героя, то зловредным пакостником. Однако представить черта на своём крыльце Анатолий Петрович не мог даже в самом дурном сне.

Поэтому он тут же закрыл дверь на замок и чуть прошёл в сторону гостиной, — “подальше от галлюцинации”, — как доктор себе успокаивающе объяснил.

Но галлюцинация настойчиво продолжила стучать в дверь.

— Откройте, доктор!

Анатолий Петрович нервно провел пальцем по седым усам. Стук повторился. Когда он спрятался в гостиной, возглас раздался снова — более требовательно, зато чуть тише. По мере удаления в кабинет, стук и мольбы открыть дверь становились всё менее и менее слышны. В тишине кабинета Анатолий Петрович вдохнул нашатырный спирт и через несколько минут нормализовал дыхание.

Пока кто-то требовательно не постучал в окно.

Как хорошо, что Анатолий Петрович уже видел черную голову, а то от неожиданности у него мог бы случиться сердечный приступ.

— Чертовщина какая… — невольно вырвалось у Анатолия Петровича.

— Ну-ну, полно Вам! Я всего лишь черт! — улыбнулась рогатая голова. На удивление, улыбка у черта была очень даже человеческая, и видно было, что за зубами черт тоже ухаживал. — Не ждал, однако, Анатолий Петрович, что Вы испугаетесь. А это чертовщина к вам ещё не приходила… — Черт зашелся в кашле. — Может Вы того, дверь откроете, хотя бы в прихожую меня впустите?

Анатолий Петрович внимательно вгляделся в черты гостя.

— Я уже месяц болею, Анатолий Петрович, — хрипло и печально посетовала кудрявая голова. — Мне посоветовали к Вам сходить.

Анатолий Петрович вздохнул, физически чувствуя, как расширяются границы его докторского терпения к больным.

— Я в долгу не останусь, уж поверьте! — сказал черт и снова зашелся в кашле.

— Идите обратно на крыльцо, — сказал Анатолий Петрович. — Будем лечиться.

Бурно выразив свой восторг по поводу столь приятного после мороза тепла дома, черт хозяйственно попросил тряпку обтереть копыта от снега и, продолжая кашлять, вошёл в гостиную и уселся в кресло, тем самым проигнорировав попытки Анатолия Петровича переместиться для осмотра в кабинет.

— А у Вас того, водички не найдется? — хрипло спросил черт.

Нехотя оставил Анатолий Петрович подозрительного гостя в гостиной и вышел за стаканом теплой воды — беспокоился о горле больного. Когда он вернулся, довольный пациент, казалось, и с места не двинулся, лучше образцового гимназиста ровно сидя в кресле и чинно подобрав под себя копыта.

— А разве черти болеют? — поинтересовался доктор после того, как черт быстро осушил стакан и вернул его в руки хозяину дома.

Черт почесал рога, для достоверности покашлял и ответил:

— С этими Вашими зимами и сам Морозко простудится! И вообще, — он шмыгнул носом, — я, может, южанин, с Кавказа, и у нас отродясь таких зим не было?

— И что же бес-южанин забыл в нашем северном селе двадцать четвертого декабря?

— Очень бы в принципе хотелось забыть о существовании вашего села, — несколько обиженно сказал черт и снова почесал рога, — Я тут по долгу службы, да не могу работать с такой простудой.

— Тогда давайте переместимся ко мне в кабинет. Мне надо скорее вас осмотреть.

— Эх, забыли Вы, доктор, что народную нечисть надо лечить народными средствами, — сказал черт, заговорщически приподнимая брови.

— И какими же это? — недоверчиво поинтересовался Анатолий Петрович. За годы практики он потерял всякую веру в людей, которые уповали на действенность народных средств. Но сейчас перед ним был черт, и Анатолию Петровичу было очень любопытно попробовать его полечить — неважно какими средствами.

— Можно начать с чая с малиновым вареньем. Слыхал я, что покойная Нина Ивановна варила роскошное варенье.

Анатолий Петрович с сомнением посмотрел на больного, невинно улыбающегося ему в тридцать два зуба, но послушно вышел за чаем и вареньем, к которому принес ещё сушки и остатки мёда.

Черт с удовольствием принялся за угощение, зачерпнув себе в чашку добрую половину банки варенья. Сушки, щедро смазанные коварно выливающимся из дырок медом, одна за одной исчезали в недрах белозубого рта. “Если не обращать внимания на рога, копыта и слишком обильную растительность, то, пожалуй, этот бес очень похож на голодного студента”, — подумал Анатолий Петрович, наблюдая за чертом, поглощающим сушки. Он совершенно перестал что-либо понимать и критически оценивать, а посему с любопытством гадал, что будет дальше.

Когда сушек и варенья не стало, черт перестал кашлять. Лицо его, и до того не слишком опечаленное и недомогающее, теперь и вовсе сияло свежестью. Анатолий Петрович задумчиво рассматривал пышущего жизнью черта. Даже не столько факт того, что черт знал о его покойной жене, сколько чудесное выздоровление — больше от сушек, чем от чая с медом и малиной — будоражило его научный ум.

— Пожалуй, это первый случай в моей практике, когда народные средства действительно возымели эффект.

— Это всё чудодейственное варенье Вашей женушки! — без болезненной хрипотцы черт разговаривал густым баритоном, — Каюсь, следуя моим нашептываниям на ушко, тратила она бывало на рынке денег больше, чем следовало бы, но ни в чем другом эта чудесная женщина не грешила, — он отрыгнул и тут же виновато улыбнулся. — Простите-с… Теперь я того, должен Вас отблагодарить.

Анатолий Петрович ответил не сразу - пытался вспомнить хоть какую-нибудь сказку или другой продукт народного фольклора, который подсказал бы, как стоит себя вести после оказания медицинской помощи представителю нечистой силы. Ничего на ум не шло.

— А что я могу попросить? — осторожно поинтересовался Анатолий Петрович.

— Да что душе угодно, — небрежно сказал черт, впервые позволив себе развалиться в кресле. Вид у нечисти был чрезвычайно довольный.

Стеклянным взглядом Анатолий Петрович уставился на банку с вареньем. Всё существо его сжалось в желании узнать, мог ли черт вернуть ему жену. Руководствовавшийся преимущественно научным сознанием доктор, религиозность которого давно свелась к необходимым внешним проявлениям, отлично понимал, что никакая сила, тем более нечистая, не могла бы такое сделать. В итоге доктор ничего не сказал и просто молча стёр предательские слёзы, щекотно скатившиеся в усы.

— Ну-ну, Анатолий Петрович, — сказал черт мягко, по-дружески глядя в карие глаза доктора, — мы с вами оба знаем, что жена Ваша была смертельно больна. Как доктор Вы сделали что должно, дабы облегчить страдания любимой женщины.

— Я поступил не по-христиански, — горько сказал Анатолий Петрович, — Человек не в праве решать, кому умирать.

Черт усмехнулся:

— Скажите это вашему утреннему пациенту. На ваших руках одна смерть, а на его — гибель сотен солдат, которых в гробах везут хоронить по обе стороны от русско-японской границы. Не удивительно, что он так загибается… — Черт протянул Анатолию Петровичу непонятно откуда взявшийся носовой платок. — Держите. Жену покойную, увы, я вам вернуть не могу. Не в моей компетенции. Вам бы того, в высшую инстанцию обратиться, но пока подадите прошение, пока рассмотрят, боюсь, вы сами, Анатолий Петрович, уже…

Доктор высморкался. Да уж, не так он собирался провести канун Рождества — будучи в слезах, получая утешения от черта, съевшего все сушки в его доме. Интересно, когда он плакал в последний раз? Наверно, если ему не изменяла память, когда хоронил жену.

— Хорошо, — сказал Анатолий Петрович, стараясь, чтобы его голос звучал как можно твёрже, — а войну вы остановить можете?

Громогласно рассмеявшись, дрыгая копытами и гогоча, черт опрокинул рогатую голову назад, в угрожающей близости от обоев. Должно быть, такой человеческой наивности он не встречал давно.

— Ни высшие инстанции, хоть божественные, хоть человеческие, ни тем более ординарная нечисть так просто, по чьему бы то ни было желанию людские военные конфликты не остановит. Это же надо договариваться с местной японской нечистью! Вы вообще видели, какая у японцев нечисть? Я даже выговорить их имена не могу, тьфу ты! С ней же в компании пришлось бы проводить большую совместную работу по умиротворению и очеловечиванию людей — а Вы видели, как люди озверели нынче? Нет уж, и тут я Вам не помощник.

Анатолий Петрович, уже почти окончательно совладавший с потоком слез, даже не заметил, как с уст у него слетели следующие слова:

— Тем не менее, складывается впечатление, что мои нехитрые, человеческие желания Вам исполнить не под силу.

— Так Вы попросите что-то простое, локальное! Эдакое чудо местного значения! — закричал черт. Он недовольно встал с кресла и теперь расхаживал в нетерпении по комнате, почти упираясь рогами в потолок. Анатолий Петрович даже мысленно сравнил его с тем студентом-революционером, портрет которого напечатали в газете на прошлой неделе.

Доктор вздохнул и смял носовой платок. Он любил в жизни порядок, чтобы всё было правильно, по-человечески. Чтобы люди, а особенно маленькие люди, ставили точки и запятые, где положено — доктор Ификаци старался всегда найти время для преподавания сельским детишкам основ грамотности; после смерти Нины Ивановны, это стало одним из любимых его занятий. Он хотел, чтобы все пациенты шли на поправку. Анатолий Петрович, всю жизнь положивший на лечение больных, оттого и делал неприступный и хмурый вид, что не хотел показывать свои переживания родственникам страдающих. Чтобы войн не было, вот чего он ещё хотел, — а то становится больше пациентов, чьё тело и душу уже толком никогда и не вылечить, и всё больше неграмотных, осиротевших маленьких людей.

— А можете сделать так, чтобы наше село, тут всего-то сто пятьдесят человек, просто жило хорошо?

— Я бы с удовольствием, — голос черта помрачнел, — но у вас тут планируются большие исторические события, лет так через десять-пятнадцать, и множественные директивы всем нечистым силам Российской империи запрещают влиять на хоть что-нибудь в долгосрочной перспективе.

Как раз в это время Анатолий Петрович взглянул на часы. Время близилось к полуночи, значит, вот-вот наступит Рождество. Доктор Ификаци устал и хотел уже спать. В столь позднее время ему не хотелось ни возвращаться к своей газете, ни тем более дискутировать с бесполезным бесом-болтуном.

— Слушайте, — раздраженно сказал Анатолий Петрович, — давайте я просто порадуюсь, что Ваш кашель прошел, вон как Вы хорошо выглядите, прямо сияете здоровьем. Можете просто сказать мне спасибо и мы попрощаемся.

— Я — да сказать это слово?! — черт взревел от неожиданности и остановился возле доктора. — Помилуйте! Вы моей смерти хотите, доктор? Вы-то знаете корни у этого слова! А знаете ли вы, скольких усилий нам стоило, чтобы хоть немного видоизменить его и приуменьшить аллюзию на … — черт стал быстро тыкать указательным пальцем куда-то вверх, — Знаете?!

Анатолий Петрович вжался в кресло. Он совершенно забыл, что за нынешним русским «спасибо» все еще просвечивается «спаси Бог».

После пары кругов по комнате, черт успокоился и вернулся на свое прежнее место.

— Дорогой Анатолий Петрович, — начал он ласково, — Позвольте привести Вам пример. Вы можете загадать вечный достаток в куриных яйцах на всё село. Хоть это и долговечное изменение, оно сильно историю не изменит — человеческую по крайней мере, о куриной речи не идет. Ходят слухи, в следующем столетии можно сделать состояние на этом продукте. Вот вам пример чуда местного значения, вот что может такой обыкновенный, к сожалению, малоспособный черт тринадцатого класса, как я, — сказал черт и посмотрел на Анатолия Петровича.

Доктора осенило.

— Сегодня утром я сказал генеральской жене, что её мужу нужно чудо, чтобы выздороветь. Это будет считаться чудом местного значения? Вы можете спасти генерала?

Гость радостно закивал и почему-то стал аплодировать. Анатолий Петрович не придал значения ни аплодисментам, ни тому, как черт усмехнулся краем белозубого рта.

Выпив ещё чая и доев последние сушки (“на дорожку полагается”, объяснил черт), нечисть в конце концов ушла с первыми ударами настенных часов. Однако Анатолию Петровичу совсем расхотелось спать, а рождественское настроение у него и до встречи с нечистью отсутствовало. Доктор отнес грязную посуду на кухню вместе с остатками меда и варенья, а после вернулся в свой кабинет, чтобы написать письмо дочке. Он зазывал ее разделить последние оставшиеся банки варенья, спрашивал про внуков, которых они оба с Ниной Ивановной так любили, желал счастливого Рождества, предлагал встретиться как можно скорее, и просил прощения — за смерть Нины Ивановны, умершей раньше срока, но страдавшей меньше, чем ей было написано на судьбе. “Авось дочка поймет и простит”, — подумал с надеждой Анатолий Петрович, когда закончил письмо.

Спать доктору совсем не хотелось, а потому он потушил свечу и стал всматриваться в предрассветные сумерки, размышляя над обстоятельствами знакомства с чертом. Ухмыльнувшись, он отметил, что бесовские бюрократические перипетии мало отличаются от тех бед, которые устраивает себе и простым людям человеческое чиновничество. Не понимал он и какие важные исторические события ожидали село через десять-пятнадцать лет: «Вроде жизнь идет своим чередом, — думал Анатолий Петрович, — эта никому не нужная война обязательно закончится, а что еще случиться может, я даже боюсь представить…». Решив не ломать голову над тем, что простому человеку неизвестно (кроме того, черту — как сомнительной компетенции чиновнику — он не доверял), Анатолий Петрович опять поразился сходством нового знакомого с голодным студентом. Да кто поверил бы, расскажи бы он, доктор Анатолий Петрович Ификаци, про такую странную встречу! Небось признали бы сумасшедшим!

Пока доктор Ификаци гадал, какое задание могло привести черта в их богом забытое село и анализировал уровень способности к грехопадению односельчан, на выступ за окном прилетел упитанный ворон. К его лапе был привязан крохотный бутылечек. Громкий стук клюва в окно вырвал Анатолия Петровича из раздумий.

«Да что же вы дом мой не бережете совсем!» — возмутился доктор и открыл окно.

Громадная птица перестала тарабанить клювом, послушно позволила снять с лапы флакончик с бледно-голубым содержимым и, оглушительно каркнув Анатолию Петровичу в лицо, улетела восвояси.

Уже на рассвете доктор Ификаци поспешил со спасительным зельем к генералу.

Ответное письмо дочери возымело на жизнь Анатолия Петровича совершенно чудотворное действие. Доктор даже стал думать, что главное чудо, сотворенное чертом, заключалось в теплых разговорах с любимой дочерью, в чей дом он переехал вскоре после совместного празднования Нового года (быстро переехать помогла генеральская жена, невероятно благодарная за волшебное выздоровление мужа); чудо также заключалось в изучении азбуки с двумя озорными внуками, и в интеллектуальных беседах с зятем, профессором медицины. Односельчан, расстроенных отъездом доктора, Анатолий Петрович не вспоминал и не беспокоился, что больше некому было лечить в селе больных.

Ещё он признался себе как-то одним ранним февральским утром, что больше не чувствует обязательства исправлять ошибки в каждой прочтенной газете. С облегчением положив острый красный карандаш на столик, доктор потянулся, улыбнувшись утреннему, всё ещё по-зимнему слабо греющему солнцу. Только карканье ворон на деревьях в саду тревожило покой полусонного дома…

Анатолий Петрович сладко уснул в своем кресле в гостиной, даже не взглянув на первые страницы газеты. Разбудило его приглашение к завтраку, а когда он вернулся к своему рабочему столику, газету кто-то унес. На столе у открытого окна осталась маленькая лужица воды, а на подоконнике на белом снеге отчетливо выступали трехпалые птичьи следы. В саду же не осталось ни одного ворона. Анатолий Петрович, конечно, подумал, что газету унесли его домашние, а не какая-то птица, умудрившаяся неведомым путем открыть окно и стащить газету.

Так, заботами родных или кого-то ещё, Анатолий Петрович не узнал, что в газете писали о Мукденском сражении и о самом масштабном поражении российской армии в русско-японской войне. Если бы Анатолий Петрович прочел газету, в списке пропавших он нашел бы и недавно спасенного генерала — наряду с предварительными, но довольно устрашающими данными о погибших и покалеченных солдатах. Если бы такое произошло, его наверняка пробил бы холодный пот, и он бы вспомнил про аплодирующего черта и его хитрую улыбочку, его странную почти несуществующую простуду и упоминание о неком служебном задании. Может быть, и хорошо, что сняв сам с себя обязанность исправлять ошибки, Анатолий Петрович не стал искать газету. О Мукденском сражении он узнал от зятя вечером, но газету не стремился найти. Чего-то боялся.