Червь

Я лежу в ванной. Ощущение, будто я использованный четвертый раз подряд тампон дешевой шлюхи, который плавает в подсыхающей луже крови и мочи, после того, как мою хозяйку отымел в задницу какой-то алкаш и укокошил кирпичом по голове, чтобы сэкономить полтос.

Нет, ванна абсолютно чистая, позавчера я отдраил ее от ржавчины с помощью завалявшейся среди тараканьих трупов пачки соды. Так я потратил очередной непонятный всплеск энергии. В последнее время они возникают все чаще, особенно на выходных. Организм абортировал меня на пару часов, давал понюхать, как же охуенно иметь силы хоть на что-то кроме мыслей о своей уебищности, а потом совал обратно в вонючую клоаку, еще глубже, чем до этого. Самая бесячая херь тут в том, что ожидания расплаты за хорошее настроение я не мог толком воспользоваться этими всплесками и… Блять, как будто я сделал бы что-нибудь, будь я хоть, сука, сутками напролет в таком состоянии. Это же противоречит моему основному принципу ― занимайся чем угодно, лишь бы ничем не заниматься. Вылижи ебучую ванную, которой пользуешься раз в неделю, вместо того, чтобы пропылесосить полы, где слой пыли, волос и отгрызенных ногтей толщиной уже сантиметра три. Перебей всех мух на кухне вместо того, чтобы помыть гору посуды, на которую они слетаются. Аккуратно разложи хуйню возле компа вместо того, чтобы выкинуть ее вместе с гниющими мешками мусора в коридоре. Перечитай уже выученные наизусть старые переписки, убедись, что ничего важного не удалилось, вместо того, чтобы ответить своему единственному другу на новое сообщение. Пересмотри фильм в сотый раз вместо того, чтобы ответить наконец на тот тупорылый комментарий того тупорылого хуесоса под ним ― запомни его ник хорошенько, тебе же больше нехуй запоминать. Подрочи вместо того, чтобы искать бабу. Продолжай барахтаться в своей слизи, червь ебаный, вместо того, чтобы

Если мне сейчас порежут бритвой лицо и обоссут свежие раны, то я только спасибо скажу за привнесенную в мое существование определенность.

Я смотрю на свое тело. Жирный кусок дерьма. Жирного дерьма. Прожранного глистами и разваливающегося от остатков непереваренной пищи. Я чувствую, как каждая моя складка трется о другую, будто обвисшие манды двух старых лесбух. Я тру свои ебучие телеса мочалкой уже больше десяти минут, но все еще чувствую, что они грязные. Сука! Сука! Сука!

Сука.

Я не ненавижу себя. Просто испытываю отвращение. Если бы ненавидел, то прямо сейчас бы наглотался таблеток и утонул нахуй в ванне... Может, уебана снизу бы получилось напоследок затопить, хоть что-то бы сделал за жизнь. Но умирать я не хочу, так что опять обойдется обхарканной дверью. Интересно, на кого он думает?

Поразмышляй над этим хорошенько ― тебе же больше не о чем размышлять.

Но даже это не выходит, мысли сразу переключаются на зуд на загривке и плечах, как только начинаю мыть патлы. Еще одна причина не лезть в ванну: каждый раз такое чувство, что по тебе проносится хоровод гусеничных оргий. Ни шампунь, ни мыло, ни разодрать к ебеням кожу ногтями ― нихера не помогает. Хотя, зуд иногда возникает и просто так, но тебе же нужно хоть о чем-то поныть, да?

Проиграй ванне, проиграй чесотке, проиграй своим поросячьим складкам, проиграй, проиграй, проиграй собственным мыслям. Вот вся твоя суть. Сдавайся, лежи, ной о том, как хочешь сдохнуть, затем ползи до следующей лужи поноса, глист, чтобы, не дай бог, действительно не двинуть кони.

Вот как раз и пришло время это сделать. Воздух уже раскалился так, что дышать невозможно.

Самая бесячая херь тут в том, что сначала я не могу заставить себя залезть в ванну, а потом варюсь по два часа в кипятке и не могу заставить себя вылезти, потому что, несмотря на все, это единственное место, где мне тепло. Не то чтобы я постоянно мерз, скорее чувствовал вместо костей какую-то слякоть.

Закрываю кран, смотрю на свое жирное брюхо, из-за воды выглядящее чуть меньше, смотрю на член, но его меньше сделать невозможно никакими оптическими иллюзиями. Берусь за борт, чтобы как-нибудь подняться. Силы в руках, как у старой бабки, боль в теле, как у старой бабки, которую нагнули раком и ебут в жопу. На пол выливается грязная вода, затекает под покрытый грибком резиновый ковер, затем на него плюхается покрытая грибком нога (или что это за желтые пупырки между пальцев? Может, яйца мух?), потом вторая, с чавкающим звуком выдавливая из ковра куски накопившегося там студня из шампуня, мыла, моего жира, кончи и волос.

Давай, нырни рылом, лизни эту хуйню, ложись, тут тебе самое место.

Хотя, нет, слишком мало места, чтобы ворочаться и делать вид, что не можешь уснуть только потому, что тебе нужно подобрать особенную позу. Ползу дальше.

Облокачиваюсь о раковину, приглаживаю торчащую во все стороны бороду, как будто это хоть как-то меня скрасит. Тогда уж следовало наоборот зачесать ее повыше и закрыть синяки под глазами. Но нет.

Пригладь бороду, которая через полчаса снова будет выглядеть, как твой унитазный ершик, вместо того, чтобы побриться.

Тщательно почисти крошащийся на куски зуб вместо того, чтобы сходить к стоматологу.

Отскреби ногтем плесень на плитке вместо того, чтобы просушить здесь все, ― обязательно оставь в ванной воду, куда трижды нассал, пока валялся, а дверь не открывай до следующего мытья, чтобы как следует провонялось.

Занимайся чем угодно, лишь бы ничем не заниматься.

Обматываюсь полотенцем, подбираю оставленные у двери трусы и кидаю в ванну, пусть отмокают. Стирать уже давно нет смысла, корки спермы стали настолько твердыми, что трусы впору надевать кик-боксерам в качестве защиты яиц. Еще год назад я старался покупать более темные, чтобы пятна не были так заметны, но они, в конце концов, тоже сдавали позиции. Одни как-то раз вообще стали красными после трех месяцев использования ― хуй знает, почему, ― их я держал под диваном и дрочил в них, когда было в падлу портить другие. А когда совсем перестал покупать новые, выкинул те в урну прямо возле работы: вынес в кармане вместо того, чтобы вынести стоящий в коридоре мусор.

Занимайся чем угодно, лишь бы ничем не заниматься.

Шлепаю мокрыми ногами на кухню, к ступням липнет пыль и тараканьи трупы, хрустят, лопаются между пальцами. Тело возвращается в привычную среду. Беру фильтр, пью воду прямо из него, потому что все кружки похоронены на дне мушиной горы в раковине. Тарелки я почти не использовал, так что они накапливались со временем, постепенно.

Судя по вкусу, в фильтре плесень. Хорошо. Пусть прорастет у меня в бошке. Уверен, будет управлять этим куском говна лучше, чем я.

Фильтр, где максимум литр воды, я едва удерживаю двумя руками и трясусь, как обдристанная псина под дождем. Когда задумываюсь над этим, просыпается Животное.

Животное ― это когда от злости перехватывает дыхание, сердце херачит под двести ударов в минуту, тебя разрывает изнутри, а ты стоишь на месте и сжимаешь ебучий фильтр, который тебе хочется разъебать об стену, но ты этого не делаешь. Ты ничего не делаешь. Ты задыхаешься, трясешься и держишь себя на поводке, сам не знаешь, почему и зачем. Наверное, боишься, что в таком состоянии действительно способен хоть на что-то, а это противоречит твоей сути. Поэтому ты аккуратно ставишь фильтр, бежишь к себе в комнату, сжимаешь кулаки перед шкафом.

О, этот момент, когда стоишь и размышляешь, что лучше: боль или эта хуйня.

Все чаще первый вариант побеждает.

Тогда ты наконец спускаешь себя с поводка, пиздишь этот сраный шкаф изо всех сил, ноешь, рычишь какие-то мерзкие даже по твоим меркам блядства. До тех пор, пока не остается ничего кроме боли в опухших костяшках.

Вот что такое Животное.

Несколько минут стою, пытаясь заставить пульсирующую боль расползтись от рук по всему телу, расшевелить его, но нет, снова вместо костей у меня слякоть. Иду к столу, выгребаю из-под кучи бумажек и окурков валерьянку, глотаю восемь штук. Таблетки никак не помогают в таких случаях, от них я только становлюсь более вялым, ― если такое вообще возможно, ― а еще меня клонит в сон, но уснуть я, естественно, не могу. И все равно продолжаю их жрать.

Сжирай по полпачки валерьянки в день вместо того, чтобы сходить ко врачу или хотя бы покопаться в ящике с лекарствами, который тебе давным-давно заботливо заполнила мать.

Отпизди шкаф вместо того, чтобы отпиздить соседа снизу.

Занимайся чем угодно, лишь бы ничем не заниматься.

Натягиваю ноющими пальцами трусы, висящие на холодной батарее, затем провонявшую потом майку, валяющуюся на полу. Докуриваю упавший со стола бычок, тушу о дверной косяк и ложусь.

Вот я и дополз.

Диван весь покрыт длиннющими пятнами, напоминающими карту параллельного мира. Вон континенты невысушенной бошки. Вон острова недонесенных до пепельницы сигарет. Вон гигантский архипелаг нерожденных детей. Каков творец, таков и мир.

Лежу на сбившейся пожелтевшей от пота и кончи постели, смотрю на включенный комп, думаю о том, сколько фильмов успею посмотреть до начала смены, сколько успею поиграть. И продолжаю лежать, прекрасно понимая, что, даже если каким-то образом сумею подняться, буду снова перечитывать старые переписки и листать одни и те же страницы одних и тех же сайтов. Смотрю время на телефоне. Полчетвертого ночи.

Самое время подрочить.

Самое время ― это когда лежишь и ничего не делаешь. То есть, почти всегда.

Член практически не твердеет: все-таки, восьмой раз за день. Да и стимула никакого нет, кроме теребящей его через трусы культяпы. Уже давно я не нахожу сил наяривать на порно за компом или даже скидывать себе картинки на мобилу. Даю бошке волю придумывать все, на что может встать. И все чаще это сюжеты, где мою воображаемую бабу прямо верхом на мне ебет во все дыры огромный волосатый мужик, отхуяривший меня и заставивший лизать ему яйца. Поначалу мы постоянно менялись перспективами, но теперь я всегда в роли терпилы, привычной по жизни роли.

Но сейчас даже этого нет. Сейчас я, пытаясь растормошить ужа, вспоминаю, как в двенадцать лет во время дрочки у меня впервые вытекла сперма. Тогда я пересрал, подумал, типо это какое-то наказание от Бога за извращенство; и поклялся перед Ним на цепочке своего деда, которую мне дала после его смерти мама, чтобы я носил на ней крест. Через две недели начал дрочить снова.

Если бы мне нужно было описать себя одной историей, я бы рассказал ее. Спустя одиннадцать лет нихера не поменялось.

Но я не ненавижу себя. Если бы ненавидел, отыскал бы прямо сейчас эту цепочку в шкафу и повесился на ней.

В итоге хер так и не встал, только кончил какой-то пылью, чтобы от него отъебались, и сморщился. Каков хозяин, таков и хер.

Одну шпагу поточил, пришло время второй.

Где-то с месяц назад я запихал в отвалившуюся от тумбы на кухне круглую ручку здоровый ржавый гвоздь, который подобрал по дороге с работы за гаражами. Перемотал эту штуку несколькими слоями скотча и изоленты, залил старым засохшим суперклеем, чтоб гвоздь не болтало. С тех пор каждый день затачиваю об наждачку, спизженную с трудов еще классе в шестом.

Подумываю кое-кого ебнуть.

Не понимаю, зачем. И не пытаюсь понять. Я уже давно перестал искать причины. Их либо просто нет, либо осознание их может порушить нору, куда я себя загнал.

Но перед тем, как совершить убийство, неплохо бы для начала отыскать орудие среди кучи мусора возле компа.

Давай, тянись культяпами через всю комнату, вдавливая ребра в подлокотник, вместо того, чтобы просто встать.

Пошарь вслепую вместо того, чтобы включить свет или хотя бы открыть шторы (когда ты вообще последний раз их открывал?).

Сдувай мокрые нависшие на морду патлы каждую секунду, а с утра выдирай колтуны вместо того, чтобы причесаться.

Заточи хорошенько хуйню, которую зассышь использовать, как и любую другую возможность в своей жизни, вместо того, чтобы поточить ножи, уже едва способные порезать колбасу.

Занимайся чем угодно, лишь бы ничем не заниматься.

Когда острие затачивается настолько, что бликует даже от света проезжающей мимо машины, пробившегося сквозь дырку от бычка в шторах, кидаю вместе с наждачкой обратно на стол. Смотрю время на телефоне. Четыре десять.

Самое время поворочаться и половить сонные параличи перед тем, как встать на работу.