Честный Томас

- На миг, мой Том, с коня сойди
И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.

Вот этот путь, что вверх идет,
Тернист и тесен, прям и крут.
К добру и правде он ведет,
По нем немногие идут.

Другая - торная - тропа
Полна соблазнов и услад.
По ней всегда идет толпа,
Но этот путь - дорога в ад.

Бежит, петляя, меж болот
Дорожка третья, как змея,
Она в Эльфландию ведет,
Где скоро будем ты да я.

«Томас Рифмач», пер. С. Маршака

Пролог. Увидевший Паука

Море стучит о скалы. Море бьется о скалы, сотрясая земную твердь. Белогривые буруны проникают в трещины и щели мягкой породы, и вода растекается в этом подземном лабиринте.

Больше никаких звуков. Даже ветер угомонился снаружи, за узким уступом, куда открывается пещера. Лишь голос воды и шелест осыпающегося со стен песка. Вода точит камень.

«Вода точит камень», - думает человек в пещере.

Его спутники на берегу разбивают лагерь. Он взял головню из костра и поднялся по склону, туда, где чернело устье пещеры. Ему хотелось побыть одному. Головня быстро потухла, но темно-карие глаза человека зорки, как у кошки. В бледном вечернем свете, сочащемся из входного отверстия, он различает выступы и щели – узор, напоминающий древние письмена. Но, если это и вправду знаки, человеку они невнятны. А он бы сейчас не отказался от знамения. Его вера слабеет. Его дочь Маржори и жена – Елизавета, та, которую люди Шотландии зовут королевой – томятся в железной клетке в замке Тэйн. Его младший брат казнен. Его соратники разбежались или переметнулись на сторону врага. Эдуард Длинноногий длинными ногами меряет его землю.

Человек откладывает в сторону прогоревшую головню и опускается на камень. Он принюхивается, словно дикий зверь, но, кроме запаха гари и моря, и собственного давно не мытого тела, не улавливает ничего. Пещера чиста. Она пустовала тысячи лет, ожидая… его прихода?

Неверно. Пещере нет дела до случайного заглянувшего в нее человека. В ней есть собственная жизнь. Бледный, почти бесцветный паук деловито плетет паутину под низким сводом. Кого он надеется поймать здесь? Человек протягивает руку, разрывая тонкие нити. Паутинка липнет к пальцам, и человек брезгливо вытирает руку о засалившуюся котту[1] с выступившими под мышками пятнами соли. Паучок смущен. Взлетев по нитке к самому потолку, он некоторое время сидит неподвижно, поджав лапы и прикидываясь еще одним комком пыли. Затем, решив, что опасность миновала, снова принимается за работу – и вот уже новая, почти невидимая струнка соединяет два края прорехи.

Полоска света у входа сереет, затем наливается синевой. Паучок трудится. С берега доносятся голоса – возможно, спутники беспокоятся о том, кто ушел в пещеру. Возможно, они полагают, что и здесь, на маленьком островке Ратлин к северу от ирландского побережья, враги найдут его. Стрела с широким наконечником или узкий даггер[2], так удобно входящий под ребра или под лопатку… О да, Ногатый Эд не прочь бы избавиться от него малой кровью, потому что большая кровь уже пролилась… Много крови, на Стерлингском мосту и при Фолкерке, в Лондоне и в Дамфри, кровь друзей и кровь врагов… Но все тщетно. Человек с ранней сединой в каштановых волосах, с темно-карими глазами, в пропотевшей рубахе и потрепанном шерстяном плаще иногда кажется себе незадачливым каменщиком. Последние десять лет он возводит здание свободы, замешивая строительный раствор на крови – но раз за разом постройка рушится, погребая под собой врагов и друзей, и он снова остается ни с чем… А однажды под завалом окажется и он сам. Человек поднимает руку и зло обрывает паутину. Паук бросается к потолку. Мелкой твари хочется жить.

Но что-то, сильнее, чем это желание, что-то идущее из глубин, - упрямство, или слепой инстинкт, или неуклонный зов природы – заставляет паука оставить убежище во мраке и снова вязать свою сеть. Упорно и трудолюбиво паук выпускает все новые нити, и в воздухе опять появляется серое кружево.

- Ты не угомонишься, - тихо говорит человек.

Голос у него сорванный и хриплый.

- Ты не угомонишься, брат, тебя остановит лишь смерть. Что ж, придется убить тебя…

Он вновь заносит руку. На сей раз пауку не сбежать – удар у него точен и быстр, что не раз испытали на себе его противники. Сдавить в пальцах хрупкое тельце, размолоть лапы неутомимого труженика в сухое крошево…

У входа в пещеру раздаются шаги. Бледная полоса света исчезает совсем, заслоненная широкими плечами, и знакомый голос произносит:

- Милорд?..

Человек вздыхает. Рука его опускается. Паук остается жить.

Джеймс Дуглас обеспокоенно смотрел на своего сюзерена. Дурные вести из дома, отовсюду дурные вести. Роберт обычно был скор на гнев и расправу, но в последние дни, когда беглецы достигли Ратлина, все больше молчал. Сидел на палубе когга[3], завернувшись в плащ, и глядел на свинцовые волны. Даже его младший брат, балагур Эдвард, не в силах был разговорить короля-изгнанника.

…Двадцать лет прошло с того злосчастного мартовского дня, как последний законный правитель Шотландии, Александр III, погиб. А шестнадцать лет назад умерла и наследница Александра, малолетняя принцесса Маргарет. С тех пор в стране не утихала смута.

После смерти Маргарет множество знатных семей объявило о своих правах на престол, но ближе всего к королевской короне оказались трое. Роберт Брюс, 5-й лорд Аннандейл. Джон Баллиоль, наследник Голлуэйского графства. И Джон Комин по прозвищу «Рыжий», лорд Баденоха и Лохабера. В 1292-м году от Рождества Христова Джон Баллиоль был коронован как король шотландский Иоанн I, однако царствование его продлилось недолго.

Четыре года спустя Эдуард Длинноногий, правитель Англии, вторгся во владения северного соседа. Англичанин сверг Баллиоля и поставил своих людей управлять страной. Не прошло и года, как вспыхнуло восстание. Повстанческую армию возглавил Уильям Уоллес, рыцарь Элдерсли. На Стерлингском мосту он одержал победу и стал Хранителем Шотландии – однако храброе сердце и верный меч не спасли от предательства. В 1298-м в Фолкеркской битве шотландские лорды предали Уоллеса, а несколько лет спустя рыцарь Джон де Ментейс выдал его англичанам.

Англичане казнили Уоллеса в 1305-м году, но пожар восстания не утихал. Во главе борцов за свободу встали Рыжий Джон Комин и Роберт Брюс, внук старого лорда Аннадейла. Но и между вождями не было согласия. Десятого февраля 1306-го года Роберт Брюс убил своего соперника в миноритской церкви в Дамфрис. Месяц спустя в Сконе на Брюса возложили шотландскую корону. Однако кровь Рыжего Комина, обагрившая каменный пол церкви и руки убийцы, принесла новому шотландскому королю не только власть, но и вечное проклятие.

Англичане разбили войска Брюса при Метвине. А в Стратфиллане и сам король попал в засаду и едва избежал смерти. Ему пришлось отправить жену и дочь в Килдрамми, а самому бежать на запад, в Аргайл, к Лорду Островов. Армия Эдуарда следовала по пятам за беглецами. Тогда Брюс и самые верные его соратники пересекли море, чтобы избавиться от погони. Мили и мили ледяной воды легли между королем-изгнанником и его преследователями – но пролитую в божьем храме кровь не смоешь морской водой, а проклятие настигает вернее, чем стрела из английского лука. Кажется, чем дальше правитель Шотландии уходил от опасности, тем тяжелей делалось у него на сердце.

Вот и сейчас: воины развели на берегу костры и поставили королевский шатер, а король возьми да и удались в скалы, никому слова не сказав. Некоторое время они: Джеймс, Гилберт и братья Роберта, Томас, Эдвард и Александр – препирались, кому идти следом. Нельзя оставлять короля одного, но и попасть под горячую руку никому не хотелось… Мальчишка прибежал очень кстати.

- Милорд, - сказал Джеймс Дуглас, обращаясь к неясной тени в углу пещеры.

В отличие от короля, лорд Дуглас не обладал острым ночным зрением, поэтому видел лишь черный сгорбленный силуэт и поблескивающие белки глаз.

- Да, Джеймс? Вы полагаете, что я и часа не могу провести вдали от вашего общества?

Голос у короля был непривычно тихий. Мурашки по спине бегут от такого голоса.

- Сэр, из деревни прибежал мальчишка… То есть из замка. Здешний хозяин, лорд Маккейб граф Ратлин, приглашает нас отобедать…

- Граф?

Из тьмы раздался смешок.

- У этой кучки камней есть хозяин, вдобавок именующий себя графом?

- У всего в божьем мире есть хозяин, - рассудительно заметил Джеймс Дуглас. – Мальчишка Рори сказал, что его господин уже растопил камин, и готовится знатное угощение… По крайней мере, так я его понял. Произношение у местных ужасное, словно чайка орет тебе прямо в ухо.

- Что ж, - тень поднялась, выпрямляясь во весь рост. – Отведаем ирландского гостеприимства этого графа Ратлин.

Замок назывался «Гнездом», и напоминал он неряшливое гнездо, прилепленное к боку скалы, все в белых известковых потеках помета. Северная его стена выходила на море, где скалы круто обрывались вниз, в кипящую прибоем бездну. Неподалеку располагалась колония морских птиц, и чайки – или моевки, или крачки, не разглядишь в сумраке – беспокойно вопили, чуя приближающийся шторм.

Рори, мальчишка-проводник, посланный графом Ратлин, стучал по камням деревянными башмаками, шмыгал носом и то и дело облизывал потрескавшиеся губы. Под глазом у него расплывался здоровенный синяк, а большая не по размеру рубаха была грязной и рваной. Роберт мельком подумал, что от того, кто так обращается со слугами, особого гостеприимства лучше не ждать.

Идущие позади братья тихо переругивались, и успокаивающе гудел голос Джеймса Дугласа. Все шотландцы были при оружии, но подозрительный Александр настаивал, что следовало заявиться в замок всем отрядом. Роберт выслушал его, однако взял только ближайших друзей и своего молодого оруженосца. Александру всюду мерещились ловушки. Словно в подтверждение мыслей Роберта, сзади донеслось:

- Мы не знаем, вдруг эти собаки-англичане…

- По-твоему, в каждой щели сидят собаки-англичане. Ты в нужную яму не заглядываешь, перед тем как облегчиться? Вдруг и там притаились англичане?

Эдвард все пытался превратить в шутку. Иногда это раздражало, но сейчас Роберт усмехнулся – если англичане подловят его в этих жалких развалинах, значит, так тому и быть. Бесславная жизнь, завершившаяся бесславной смертью.

Из-за спины грохнул басовитый хохот – Гилберт Хэй[4], простой, как его родовое имя, но один из лучших бойцов в отряде. Александр возмущенно рявкнул что-то и, судя по металлическому звуку, схватился за меч. Опять примирительно загудел лорд Дуглас. И лишь Томас, последний из братьев, молчал, не вмешиваясь в спор. Томас с детства держался особняком, и порой Роберт не мог понять, что у него на уме.

Впереди замаячили ворота. Мальчишка, шлепавший по тропинке, остановился, сдул с лица немытую прядь и без лишних церемоний грянул кулаком в покосившуюся створку. Никакого ответа – только грохот прибоя внизу и доносящиеся сверху вопли чаек. Темная стена замка поднималась футов на двадцать. Под ней валялось немало выпавших из кладки камней, уже успевших обрасти жесткой приморской травой. Если бы не мальчик Рори и не продавленная в земле тележная колея, ведущая к воротам, Роберт подумал бы, что замок давно заброшен.

Александр наконец-то нашел, на чем выместить свою ярость. Оттолкнув мальчишку так сильно, что тот чуть не полетел вверх тормашками, воин шагнул к воротам и замолотил по ним кулаком.

- Может, хозяина унесли духи? – с деланной задумчивостью предположил Эдвард. – Говорят, у здешних скал водятся русалки. Они поют лунными ночами, заманивая на рифы корабли…

Усилившийся ветер разорвал тучи, и в прорехах показались первые звезды. На востоке загорелся розоватый ореол – над морем вставала луна. Самое время для русалок и их песен.

Словно для того, чтобы опровергнуть слова Эдварда, раздался омерзительный скрип, и левая створка ворот распахнулась. В проеме показалась скособоченная фигура с факелом в руках. Ни слова не говоря, привратник поклонился и зашаркал прочь по двору к центральному зданию: высокой и узкой башне, напоминавшей клык. У основания клыка чернела дыра входа. Откуда-то из башни донесся перхающий и гулкий лай.

- Приветливо здесь встречают гостей, - хмыкнул Эдвард.

- Каковы гости, таковы и приветствие, - тихо заметил молчаливый Томас.

Мальчишка успел куда-то испариться. Пожав плечами, Роберт кивнул остальным и пошел за привратником. Шотландцы двинулись следом, но Александр не снимал ладони с рукояти меча. Может, и правильно – Роберт отметил про себя, что среди дворовых построек нет ни церкви, ни часовни.

Ни духов, ни демонов, ни русалок, ни даже собак-англичан в замке не оказалось. Старый дом встретил их сквозняками, запахом плесени, горящего торфа и псины. В зале, куда провел их слуга с факелом, горел камин – горел, не давая ни света, ни тепла, зато немилосердно дымя. Своими кошачьими глазами Роберт углядел выцветшие ковры норманнского манера по стенам, но невозможно было разобрать, что изображает узор. Под гулким сводом посвистывал ветер.

Напротив камина на возвышении располагался длинный стол. Два стола для слуг стояли ниже, однако они пустовали. У ножек хозяйского стола было разбросано сено. Когда гости вошли, сено зашевелилось, и из-под столешницы выбралась огромная тень с горящими глазами. Простак-Гилберт поднял уже руку для крестного знамения, но тут торф в камине вспыхнул ярче, и обнаружилось, что перед ними всего лишь очень крупный и очень старый волкодав. Шерсть его поседела и свалялась комками, но, когда зверь ощерил сточившиеся от времени желтые клыки и зарычал, сразу стало понятно – этот старик сумеет еще постоять за себя и за своего хозяина. Сам хозяин выступил из-за стола и визгливо прикрикнул:

- Цыц, Убийца. Фу!

Волкодав неохотно улегся на пол, положил голову на передние лапы и уставился на вошедших желтыми глазами, поблескивающими в клочковатой шерсти.

- Вы должны извинить глупого пса, милорд, - осклабился лорд Маккейб, граф Ратлин, владелец замка Гнездо и окрестных земель. – Убийца не разбирает, король перед ним или раб – ему лишь бы вцепиться кому-нибудь в глотку.

Роберт внимательно всмотрелся в того, кто окрестил своего пса «Убийцей». Хозяин гнезда был стар – он явно разменял седьмой десяток – сутулился и кутался в плащ. Плащ тоже был стар, и отделка из некогда драгоценного восточного бархата изрядно обтрепалась и сально блестела. Под плащом виднелась короткая и нечистая рубаха-камиза, обнажавшая морщинистую шею старика и грудь, поросшую седым волосом. На шее хозяина Роберт заметил серебряную цепочку, уходившую под рубаху – должно быть, от нательного креста. Но примечательней всего было лицо. Правую щеку графа уродовал шрам – паутинистая сетка с глянцевым наплывом опухоли в центре, словно там, посреди сети, сидел насосавшийся паук. Такие шрамы бывают от плохо зажившей мечевой раны. Заметив взгляд короля, старик ухмыльнулся.

- Я не так красив, как был прежде. Здешние прозвали меня Давон Алла.

«Давон Алла». «Паук» на том диалекте гэльского, на котором говорили люди Аргайла и полуострова Кинтайр, откуда пришли первые жители Ратлина. Роберт вспомнил паучка в пещере и едва сдержал дрожь. Знамение? Господь все же решил явить ему знамение?

Однако старый хозяин замка мало походил на знамение Господне – скорее уж, такую весточку отправит дьявол. Вдобавок к изуродованному лицу, граф Ратлин сильно припадал на левую ногу. Это стало заметно, когда он обошел вокруг стола, чтобы приветствовать и усадить гостей. Воины расселись в молчании, даже Эдвард оставил свое обычное зубоскальство. Роберту досталось почетное место в середине, рядом с хозяином – что, впрочем, мало его обрадовало. От старика несло, как от больной козы. Слуги, такие же безмолвные и незаметные, как привратник, внесли блюда, кубки и кувшины с вином, и король-изгнанник удивился еще раз. Серебряная посуда с искусной чеканкой показалась Роберту знакомой: нечто подобное он видел много лет назад при дворе короля Эдуарда. Посуду, украшенную изображениями христианских, но неуловимо чуждых святых, молодой Длинноногий привез из крестового похода. Из того места, которое называл просто «Городом»: из Священного Града Иерусалима. Вряд ли подобной роскоши можно было ожидать от владельца жалкого замка на бесплодном островке. Впрочем, лежала на этих блюдах жесткая баранина и козлятина, а вино было дешевым и кислым. Роберт мысленно усмехнулся, впиваясь зубами в жилистое мясо: похоже, местные жители пробавлялись не только рыбной ловлей и разведением коз. На кручах удобно было разжигать сигнальные костры, а замок смотрел на море, как разбойник из-под руки смотрит на будущую добычу. Похоже, островитяне занимались береговым пиратством, и добыча их шла в закрома владельца Гнезда. Что ж, не ему судить. Обитатели древней Дал-Риады[5] издавна жили дарами моря, и не всегда эти дары были крабами, рыбой и мидиями. Вот тебе и русалочьи песни…

Размышления короля прервал перхающий кашель справа. Хозяин, жадно глотавший мясо, подавился особенно жестким куском и теперь задыхался, стучал по столу кулаком и плевался мокротой. Роберт подождал немного, но выглядело это так, будто старик вот-вот отдаст богу душу. Шотландец размахнулся и стукнул лорд Маккейба ладонью промеж лопаток. Неразжеванный кусок вылетел у того изо рта и плюхнулся по другую сторону стола, где мясо тут же подхватил волкодав. Продышавшись, старик вытер слезы с лица и уставился на гостя. Глаза у лорда Маккейба были маленькие, черные и неожиданно яркие – глаза гнома или пикта. Роберта вновь охватило сомнение. Словно подслушав его мысли, старик растянул губы в улыбке, обнажив гнилые пеньки зубов.

- Что, милорд, недолго тебе пришлось гостить у моего родственничка? Гостеприимство Лорда Островов, как всегда, оказалось с душком?

Слева хмыкнули: до Эдварда тоже долетело амбрэ хозяина, и братец, как всегда, не сдержал веселья. Роберт поморщился.

- Ангус Ог из клана Макдональдов – верный человек и бесстрашный воин. Мы скрывались в Дунаверти до того, как покинули Шотландию. Ангус не выдал нас англичанам…

- Потому что не посчитал это выгодным, милорд. Весь его род такой. Проклятые торгаши, забывшие о чести…

- Сэр, я не позволю вам…

- Его папаша меня изгнал, - перебил старик. – Заявил, что я промышляю морским разбоем, да еще и обесчестил какую-то благородную девицу. П-фуй. В те годы благородные девицы охотно открывали мне свои дверки – милорд понимает, о чем я…

Старикашка мерзко захихикал, но смех снова перешел в кашель. Роберт смотрел на перхающего уродца, не скрывая отвращения. Отвращение мешалось с горечью – вот с каким отребьем он нынче вынужден делить кров и стол. Покосившись налево, король заметил, что лицо Александра налилось кровью. Ангус и Александр были ровесниками и успели сдружиться, а затем и побрататься. Вспыльчивый воин не намерен был молча выслушивать, как оскорбляют его побратима. Роберт сделал знак Джеймсу Дугласу, а затем перевел взгляд на младшего из тех, кто участвовал в пиршестве. Томас из Эрсилдуна, его паж и оруженосец. На столе по левую руку от юноши лежал плоский угловатый предмет, завернутый в темную ткань.

- Мы благодарны тебе за сытную трапезу, лорд Маккейб, - негромко произнес Роберт. – Разреши нам отплатить тебе за гостеприимство. Говорят, мой паж неплохо владеет искусством игры на арфе, и голос его приятен для слуха.

Черные гномьи глазки впились в юношу. Хозяин вновь ухмыльнулся.

- Так это паж? Я думал, переодетая девка. В мои дни знатные лорды иногда возили с собой таких девиц для услаждения…

- Сэр!

Мальчишка вскочил, чуть не скинув со стола арфу.

- Сэр, я не позволю вам…

- Сядь! – повелительно приказал король.

Обернувшись к хозяину замка, он ответил на улыбку улыбкой.

- Нет, это отнюдь не девушка, сэр. Томас, мой паж и оруженосец, уже успел проявить себя в сражениях с англичанами, и вскоре будет посвящен в рыцари.

- Жаль только, – вмешался Эдвард, - что такой голос погибнет – парню придется орать команды, а тут уже не до пения. Да и от меча ладони грубеют…

- Томас из Эрсилдуна?

Старик, сощурившись, вглядывался в лицо юноши. На щеках Томаса горели два алых пятна. Роберт сильно подозревал, что руки его, скрытые столешницей, сжаты в кулаки. Вопреки словам графа Ратлина, Томас вовсе не походил на девушку. Хотя щеки его еще оставались гладкими – парню едва стукнуло семнадцать – но в чертах лица, тонких и нервных, не было ничего девического. Разве что вот глаза, зеленые, как молодая листва… да и то, не у девиц бывают такие глаза, а у тех, кто живет под Холмами.

- Слышал я об одном Томасе из Эрсилдуна, - проскрипел лорд Маккейб. - Говорят, он крутил шашни с самой Королевой Бессмертной Страны, и получил от нее в дар правдивый язык и силу прозревать в людские сердца… Но твой паж слишком молод. Тот Томас был знаменит в дни моей юности.

- Это мой отец, - резко ответил юноша. – Томас Лермонт из Эрсилдуна. Томас Рифмач.

Роберт усмехнулся. Он сам был еще мальчишкой, когда впервые встретил Томаса-старшего при дворе короля Александра. Знаменитый бард в то время уже разменял шестой десяток, что не мешало ему изо всех сил ухлестывать за юной фрейлиной королевы, француженкой Изабеллой де Вилье. Ни молодостью, ни богатством, ни знатностью певец не мог сравниться с той, чьи родичи последнюю сотню лет занимали высочайшие посты в ордене Храма. Кичливая девица поначалу и смотреть не хотела на музыканта, но стоило ему взяться за арфу… Плод их странного союза сидел сейчас на дальнем конце стола и сверлил хозяина замка гневным взглядом.

Джеймс Дуглас, славный добряк Джеймс, счел за нужное вмешаться.

- Шотландия вправе гордиться таким сыном, как Томас из Эрсилдуна. Он был величайшим певцом и владел даром предвиденья.

- Как же, как же, - хмыкнул старик, обдав Роберта запахом гнили, - только предсказывал все больше недоброе. Слышал я, будто он предсказал смерть короля Аллаксандара, а потом немало сил приложил к тому, чтобы усадить на престол его дочку Маргрит, Норвежскую Девку. Да только и она потонула в море...

На скулах юного Тома выступили желваки.

- Сэр!

- Так что не хотелось бы мне получить от него предсказание судьбы, - невозмутимо закончил старик.

- Это вряд ли получится, - вмешался Эдвард. – Отец нашего Тома исчез после битвы на Стерлингском Мосту. Там он был с Вильямом Уоллесом и другими славными рыцарями. После битвы, когда люди Уоллеса праздновали победу, он исполнил для них ту же балладу, что покорила когда-то сердце Госпожи Эльфов. А на рассвете в лагере поднялся переполох – из лесу вышли олень и олениха, белые, как молоко, и зашагали прямиком к рыцарским шатрам. Оруженосец Томаса Рифмача разбудил своего господина. Лермонт взял золотую арфу, которой Королева наградила его за победу в турнире менестрелей, но оставил в палатке меч. И ушел с оленихой и оленем, и больше его не видел никто из живых.

- Если верить россказням пьяных оруженосцев, - негромко добавил молчаливый Томас, брат короля.

- Вот как, - хозяин уставился на темный сверток. – Значит, золотая-то арфа уплыла обратно в Страну под Холмами?

- Как ни печально, - хмыкнул Эдвард. – Но наш Том неплохо справляется и с простой валлийской. Спой нам, Томас.

Юноша чуть склонил светловолосую голову.

- Что желает услышать мой король?

Но вместо Роберта ответил хозяин замка.

- Спой нам, мальчик, - сказал он, - ту балладу, что пел твой отец перед тем, как уйти в Бессмертные Земли.

Роберт быстро взглянул на лорда Маккейба, но на сей раз старик не ухмылялся. Похоже, не зря в его замке не было часовни – к жителям Холмов граф Ратлин относился с куда большей серьезностью, чем полагалось честному христианину.

Юноша развернул ткань, и показалось дерево, покрытое черным лаком. «Черная арфа, - внезапно подумалось Роберту. – У его отца была золотая. А у этого – черная». Король с досадой отогнал бесполезную мысль. Какая разница, золотая или черная? Играл Томас неплохо, хотя до знаменитого отца ему было далеко. Если бы выбор остался за Робертом, он попросил бы исполнить другую песню. Король-изгнанник знал, что его оруженосец и менестрель не любит вспоминать об отце, а балладу «Тристрем и Исольт», которую тот пел в роковой вечер, и вовсе считает проклятой. Но негоже обижать хозяина дома.

Тонкие и сильные пальцы коснулись струн, и по залу поплыла мелодия, а скоро к ней присоединился и голос.

Хоть мил мне брег, но вал морской мне страшен.

Он скрыл того, кем был сей мир украшен.

Душа певцов, кумир геройских брашен, -

И благороден был он, и бесстрашен.

В нем, что испил отвар из чудной чаши,

Любовный пламень смертью не угашен.

Весть о беде меня гнетет жестоко.

Краса героев, ты сражен до срока.

А мнилось, я не буду одинока

Там, где листки несет струя потока…[6]

- П-фуй, - фыркнул лорд Маккейб, и очарование рассеялось.

Последние звуки еще витали под сводом, но певец уже оторвал пальцы от струн и возмущенно уставился на старика из-под светлых, свесившихся на лоб прядей.

- Песня эта бабская, и поешь ты как девка, - рыгнув, сообщил владетель Гнезда. – Голосишко слабенький. Если у твоего папаши такой же был, прям не знаю, как он там свой турнир выиграл.

- Сэр, если бы вы не были нашим хозяином и не годились мне в деды…

- То что?

Лицо лорда Маккейба скривилось в улыбке, и опухшая сердцевина шрама, похожая на паука, стала еще заметней.

- Что, мальчик, ты вызвал бы меня на поединок? И проиграл бы, поверь. Эта рука еще крепка, и больше привыкла к мечу, чем к бренчащим струнам.

Старик поднял желтую высохшую клешню, похожую на лапу хищной птицы.

- Однако и я в свое время баловался музыкой. Давай-ка сюда арфу.

Томас отчаянно взглянул на своего господина, но тот безжалостно кивнул. Старый разбойник начал забавлять короля. Вид у Томаса, когда он передавал инструмент, был такой, словно певца навек разлучали с любимым детищем.

Лорд Маккейб, кряхтя, поудобней расположился в кресле и провел скрюченными пальцами по струнам. Вырвавшийся звук был весьма далек от сладких гармоний «псалтырного строя Давидова», на который заботливо настраивал арфу юный Томас. Распахнув гнилозубую пасть, старик задрал голову к потолку и заорал:

Наш мастер-капитан собрал

На судно всяческую шваль,

Построил между мачт отряд -

Четырнадцать шальных ребят!

Эй, парень хорошо стоишь,

Хей-хо, неплохо ты стоишь,

Но как покажешь ты себя,

Коль в борт ударит нас волна?

Ты вверх, я лезу за тобой,

Чтоб парус развернуть косой,

И скоро берег наш родной

Оставим за кормой…

Томас в ужасе вылупил глаза. Лорд Джеймс поперхнулся вином. Лицо Александра еще больше налилось дурной кровью, а Эдвард с трудом сдерживал смех. Далее граф Ратлин поведал о горькой судьбе матросов, о том, как неплохо живут пилигримы, направляющиеся в Святую Землю, и о том, что не мешало бы ночью перерезать им глотку, а затем выпить и забыться сном.

Пока нечестивый старик драл струны арфы, Томас совсем побелел и сам начал дрожать, словно перетянутая струна. Как бы ни был граф Ратлин увлечен лихой песней, он это заметил. Внезапно оборвав мотив, старик широко ухмыльнулся.

- Что, парень, трясешься, будто я девку твою лапаю? Ты же хотел сразиться со мной? Вот и сразились. Менестрельский турнир, хехе, совсем как у твоего почтенной памяти папаши. Ну, благородные господа, кто из нас выходит в победители?

Томас выглядел так, словно готов вогнать кулак в глумливо щерящуюся пасть, но предостерегающий взгляд короля удержал юношу на месте.

- Вы оба выступили достойно, - заявил Роберт, пряча улыбку, - хотя должен признать, что твоя песня, лорд Маккейб, была довольно необычной.

- Во времена моей молодости эту песню знали все честные моряки. Но сейчас такое время, когда забывают старые песни и старые… истины.

Сказав это, старик зачем-то покосился в дальний угол, куда не достигал свет камина и факелов. Роберт напряг глаза. На секунду ему показалось, что во мраке мелькнула полупрозрачная тень. Пахнуло холодом, и раздался отдаленный смех – как будто звуки доносились из-за тысячи миль и тысячи лет. Старые истины… Старые боги, не любящие, когда на их землях строят христианские часовни… По спине короля пробежали мурашки, но уже через миг видение исчезло. Остальные ничего не заметили.

- Камин прогорает, - сказал граф Ратлин. – И старику пора на покой.

Хозяин начал тяжело выбираться из-за стола. Королевские братья переглянулись. За стенами замка бушевал шторм. Порывы ветра заставляли дрожать пламя в очаге и раздували факелы у слуг в руках.

- Не стоит выходить на берег в такую ночь, - пробормотал старик. - Говорят, в штормовую погоду мертвецы, упокоившиеся на морском дне, просыпаются и ищут возмездия. Слуги укажут вам комнаты. А ты, благородный сэр Роберт, ступай со мной. Я сам провожу тебя в опочивальню, достойную твоего королевского величества.

В голосе хозяина явственно звучала насмешка, но Роберта это не задело. Странно. Отчего-то ему понравился владетель Гнезда – старый пират, дух которого не сломило ни одиночество, ни холод, ни горечь. Если ему, Роберту Брюсу, законному королю Шотландии, суждено дожить до преклонных лет, он хотел бы быть таким.

Граф Ратлин шел впереди, одной рукой подобрав волочившийся за ним плащ, другой удерживая факел. Следом трусил волкодав Убийца. Выходя из зала, Роберт оглянулся и увидел, как Том Лермонт подхватил со стола забытую стариком арфу и прижал к груди. Да, мальчишке бы не в рыцари, а в придворные барды. И шкура будет целее…

Так думал король, пока шагал за хозяином по сумрачным коридорам и поднимался по лестницам с узкими и крутыми ступенями. Они направлялись на верхний этаж башни, и Роберт привычно запоминал повороты и считал шаги. В отличие от брата Александра, он не подозревал в каждом встречном врага, и каждое здание не казалось ему тюрьмой или ловушкой, однако осторожность не помешает. Двадцать три шага налево, поворот, лестница с одиннадцатью ступеньками – и, остановившись перед низкой деревянной дверцей, старик загремел связкой ключей.

Когда дверь открылась, в лицо Роберту ударил ветер. Сквозняк почти задул факел в руке лорда Маккейба. Окно в комнате было распахнуто, и за ним бушевала грозовая тьма. Большую часть помещения занимало широкое ложе, накрытое одеялом из волчьих шкур. Еще Роберт успел разглядеть окованный медью ларь в углу, поставец и простое распятие на стене над кроватью. В свинцовый переплет окна были вставлены драгоценные разноцветные стекла – и Роберт снова удивился тому сочетанию роскоши и нищеты, которое явил ему островной замок.

Старик шагнул через порог и вставил факел в кольцо на стене. Затем, с кряхтением нагнувшись, откинул крышку ларя. Порывшись там, извлек светильню и кувшинчик с маслом. Стукнул кресалом, запалив фитиль. Вспыхнул желтый огонек, и комната сделалась чуть уютней.

Поставив светильник на крышку сундука, лорд Маккейб подошел к окну, не обращая внимания на ветер и дождевые брызги. Выпрямившись, он оперся двумя руками о подоконник и уставился во мрак.

- Мой старший сын умер в этой комнате. Он лежал на кровати головой вон туда… - старик кивнул на дверь, - и до последнего просил: «Отец, помоги мне сесть – я хочу посмотреть на море». Он любил море, мой Джерард… Мать-ирландка дала ему имя, а я хотел назвать его Грегором[7], потому что в нашем мире осторожность стоит любой храбрости. Но он не был осторожен…

Резко обернувшись – слишком резко для того, кто с виду казался дряхлой развалиной – старик уставился на Роберта. В черных глазах владетеля Гнезда горели желтые огненные точки.

- Что, - с непонятной интонацией произнес граф Ратлин, - плохи твои дела, мальчик?

Роберт медленно отстегнул с пояса меч с ножнами, положил на кровать и лишь после этого сказал, не поднимая головы:

- Не стоит называть меня «мальчиком», сэр.

Пес Убийца, улегшийся у порога комнаты, глухо зарычал.

Тонкие губы лорда Маккейба растянулись в усмешке. Старческая рука зашарила по груди и сжала рубаху под плащом, словно хозяин замка задыхался – однако дыхание его оставалось ровным. Похоже, старик сжимал в руке то, что висело на серебряной цепочке.

- Я очень стар, милорд. Для меня что ты, что твой рифмоплет – все вы мальчишки. Что значат слава и власть для старика, пережившего своих детей? Мой младший, Ангус, умер быстро – говорят, ему в горло попала стрела неверного, и он захлебнулся собственной кровью. А вот старший вернулся домой. Его ранили в живот во время штурма Акры, когда войска поганого султана Халиля захватили город, и крестоносцы трусливо бежали. Но Джерард не бежал. Он дрался до конца, и сумел вернуться домой, и умер здесь, на этой кровати, глядя на наше море. Я не хотел, чтобы мои сыновья уходили в Святую Землю. Нечего им было там делать. Пусть французские и английские псы сражаются за пустой гроб… У нас другая судьба и другие боги, но мои мальчики не послушались меня… Так послушай хоть ты. Ты хочешь победить Эдуарда? Хочешь освободить свою страну?

Роберт медленно кивнул.

- Я открою тебе секрет, - проговорил, почти прошипел старик. – Честь и воинская доблесть ничего не значат. Этим миром правит золото. Добудешь довольно золота – добудешь и победу.

На сей раз настал черед усмехаться Роберту.

- Моя казна пуста. Ты наверняка это знаешь.

- Твоя пуста, - закивал старик. – Однако есть кое-кто, чьи подвалы ломятся от золота, серебра и драгоценной утвари, награбленной за два столетия.

Роберт пристально посмотрел на собеседника.

Почти два столетия назад Гуго де Пейн и еще восемь рыцарей обратились к королю Иерусалимскому Болдуину II с предложением. Они хотели организовать особый отряд для охраны паломников, наводнивших Святую Землю после победы крестоносцев. Люди Гуго де Пейна собирались выполнять свой долг как воины и как монахи, и в знак отречения от мирского получили прозвище «нищие рыцари». Они обосновались в бывшем здании мечети Аль-Акса – на том самом месте, где некогда стоял Храм Соломонов. Так появилось и второе прозвание «нищих рыцарей» - храмовники[8].

Шутка заключалась в том, что нищими храмовники отнюдь не были. Сразу после основания ордена рыцари-монахи получили крупные пожертвования от короля и Иерусалимского патриарха. За долгие годы орден Креста и Храма Соломонова завладел обширными землями в Палестине и в Европе. Тамплиеры построили мощный флот, перевозивший пилигримов в порты Яффы и Акры[9] – разумеется, не бесплатно. Вдобавок, многие люди, отправляясь в паломничество или крестовый поход, передавали свои богатства на сохранение в орден. К этому следует прибавить сокровища, захваченные у сарацин.

И с падением Иерусалимского Королевства орден не лишился былого могущества. Наоборот – рыцари-монахи, получившие от Папы Римского разрешение заниматься ростовщичеством, стали крупнейшими кредиторами Европы. Нынешний король Франции Филипп Красивый и папа Климент V были по уши в долгах перед орденом.

Все это промелькнуло в голове Роберта Брюса, однако вслух он сказал лишь:

- Я догадываюсь, о ком ты говоришь. Но храмовники не станут делиться богатствами.

- Не стали бы, - старик то ли захихикал, то ли закашлялся.

Отдышавшись, он отошел от окна и опустился на постель.

- Не стали бы сто лет назад, когда у них в когтях был неисчерпаемый источник доходов и неприступные крепости. Сейчас пришло и их время платить за былые грехи.

Узловатые пальцы огладили одеяло, а затем вновь обхватили серебряную цепочку. Сейчас Роберт ясно видел, что на цепочке висит не крест – нет, то была фигурка из светлого металла. Тонкие лапы, круглое тельце и хищно изогнутые челюсти… Паук? Старик таскает на шее своего тезку? Желтая костистая пятерня сжалась, скрыв безделушку от глаз короля.

- Я открою тебе и второй секрет, - просипел владетель Гнезда. - Знаешь, какой самый быстрый способ выплатить долги? Перерезать глотку кредитору. Правители Европы по уши в долгах храмовникам, особенно француз. Он так и рвался в почетные члены ордена, да только его не пустили. Жак де Моле не настолько глуп. Он знает, что задумал Филипп Красавчик и его цепной пес, Гийом. Филипп хочет стать императором, но для подкупа выборщиков нужны деньги. А где их взять?

Роберт покачал головой.

- Если тамплиеры не дают займ французскому королю, с какой дадут мне?

- С такой, что очень скоро, скорее, чем думает сам де Моле, им может понадобиться убежище. Золото не поможет, если на плахе слетит голова. Длинноногий болен, а наследник его слаб, к тому же француз опять прочит за него свою дочь. Вот и подумай, куда храмовникам бежать, когда Филипп и его свора подпалят им хвосты.

Король задумчиво нахмурился.

- Вильям Ламбертон[10] знаком с английскими тамплиерами. Хоть их прошлый магистр, Бриан де Же, и воевал против нас, но нынешний может быть настроен иначе…

- П-фуй! – перебил его граф Ратлин. – Английские тамплиеры? Думаешь, у них хранится золото, и они способны одолжить тебе хоть пенни? Нет, все богатства стекаются в драконье логово, в Парижский Тампль, а оттуда их развозят по секретным хранилищам…

Брюс вскинул голову. Для живущего на отшибе морского разбойника старик знал слишком много. Неужели все-таки ловушка?

Граф Ратлин смотрел на гостя снизу вверх, спокойно и прямо, и все же Роберт невольно сделал шаг назад. Правый глаз старика налился ядовитой зеленью, а левый стал блекло-голубым, как затянутая льдом полынья. Король вспомнил жест Гилберта. Сейчас он и сам с трудом удерживался от того, чтобы сотворить крестное знамение.

- Обидно, когда с таким трудом сплетенная паутина рвется раз за разом. Не так ли, шотландский король?

Роберт вздрогнул. Все-таки ему явили знамение – но кто? Господь или дьявол, или, быть может …

Он быстро перевел взгляд на окно, и снова, как и в полутемном пиршественном зале, ему привиделась прозрачная тень, и послышался легкий смех. Серебристое видение мелькнуло, и порыв ветра унес его к западу, туда, где горбились черные спины холмов. Роберт шагнул вперед, к оконному проему, пытаясь рассмотреть то, что скрылось на западе.

- Золото стекается в драконье логово, - пробормотал старик у него за спиной. – Знаешь, король, зачем дракон сидит на куче золота?

Роберт оглянулся. Глаза старика, одинаково черные, были пусты и безумны, голова тряслась на морщинистой шее. Словно в бреду, тот шептал:

- Дракон греет золото своим огнем, и однажды из драгоценной горы вылупляется его детеныш. Но первое, что делает новорожденный дракон – это пожирает родителя…

Старик резко встал с ложа. Скрипнули пораженные ревматизмом суставы.

- Я устал, - объявил владетель Гнезда. – Да и тебе лучше отдохнуть, милорд. Новый день несет новые заботы.

С этими словами граф Ратлин по прозвищу Давон Алла вытащил из кольца факел и зашаркал к двери. Пес Убийца бесшумно поднялся и последовал за хозяином. Скоро оранжевый свет факела исчез за углом, и остались лишь ночь, желтый огонек масляного светильника и завывающий в черноте ветер.

[1] Котта – средневековая верхняя мужская одежда, верхняя рубаха

[2] Даггер - кинжал

[3] Когг – средневековое парусное судно

[4] Хэй – сено (англ.)

[5] Дал-Риада - раннесредневековое гэльское королевство, охватывавшее западное побережье Шотландии и север Ирландии

[6] Перевод с древневаллийского И. Я. Волевич

[7] Грегор – осторожный, бдительный

[8] Тамплиеры – «храмовники» в дословном переводе с французского.

[9] Яффа и Акра – совр. Яффо и Акко, основные порты Иерусалимского Королевства

[10] Епископ Сент-Эндрюса Вильям Ламбертон был одним из самых преданных сторонников Роберта Брюса