Чжуй Лю

О том что я не так хорошо подготовлен, как мне хотелось, подсказали боль при моргании и слезы, подступающие к глазам. Казалось бы, серая тибетская равнина с редким вкраплением снега, не идет ни в какое сравнение с заснеженным предгорьем Лхасы, но именно тут по злому року меня настигла «снежная слепота». Не редкая в горах болезнь, но здесь почти в полутора сотнях километрах юго-западнее Шигадзе, найти солнцезащитные очки – нетривиальная задача.

Впереди до самой границы и даже дальше, до первых сиккимских деревушек в Татши-Со, человеческого жилья не предвещалось. Разве, что на перевале меня ждал заброшенный в преддверии зимы, пограничный пост. Зима наступала и через двадцать дней пешая, горная тропа между округом Тибет и Индией станет непреодолима. С точки зрения властей она уже такова, именно по тому пограничный пункт “Пурни” законсервирован до следующего лета.

Теперь у меня оставалось два пути: вернуться в Гамбу и оставить надежду перебраться в Индостан с этой стороны Гималаев или невзирая на первые трудности, рискнуть и прорваться в Сикким, сквозь перевал, пока его окончательно не замело.

Я решил рискнуть. В этом году зима задерживалась. Но окно возможностей быстро замерзало, и любое промедление грозило срывом планов, а может и того хуже.

Я ошибся, через два десятка километров, спрятанная в овраге, мне все таки встретилась одинокая деревушка. Ее можно описать тремя фактами: дюжина домов, храм и новая линия электропередач. Местные – необычная помесь тибетцев и сиккимцев, еще не до конца разбавленная новыми китайскими переселенцами. Больше всего они походят на маленьких человечков, с иссушенной кожей. Никогда с большой долей уверенности нельзя сказать кто перед тобой – молодой парень или дряхлый старик, так быстро на гималайских ветрах у них скукоживается лицо. Самый верный и надежный показатель возраста - зубы. Но несмотря на то, что, жизнь их размерена и лишена многих стрессов больших городов - улыбаются тибетцы редко. Их лица скорее можно назвать - отрешенными. Потому неизвестно кого я пытаюсь уговорить, возможно старосту, а возможно недавно возмужавшего мальчика. В любом случае результат не изменен – я и дальше двигаюсь со слезами на глазах.

Я заметил ее, когда подъем стал круче и мне пришлось остановиться чтоб перевести дыхание и насытится уже слегка разряженным воздухом. Она шла чуть позади, наверняка прямиком из деревни, продать мне лишние очки. Она быстро нагнала меня. Но подходить не стала, застыв в десяти шагах.

– Кхан-занг – приветствую я ее.

Она никак не реагирует. Здесь на юге, свой диалект – пхе-кэ, но, к сожалению, я не знаю как на нем поздороваться. Потому недолго думая я высовываю язык. Из-за слезящихся глаз мне трудно рассмотреть детали ее лица, но высунутый в ответ ее язык я различаю хорошо.

Только теперь она подходит ближе. Она тянет руку, кажется, в ее ладони так необходимые мне очки. Я заблуждаюсь, стоит мне протянуть руку навстречу, она хватает мою ладонь и уводит меня с тропы, выбирая направлением запад. Заинтригованный я поддаюсь и следую за ней.

Мы идем так несколько километров, когда первый раз меня охватывает чувство тревоги, я достаточно далеко отклонился от маршрута и теряю драгоценное время.

– Мне туда – указываю я на юго-восток. Она против. Еще настойчивее чем в первый раз она тянет меня дальше. Я даю ей пол часа.

Как она нашла его? Именно этот камень среди миллионов других, таких же серых и пыльных, мне невдомек. Отодвинула. Под камнем куча тряпья, не могу рассмотреть, какого именно. Протягивает мне очки. Старые, очень старые, материал и сама форма подсказывает – им много лет. Теперь, смахнув слезы, я могу наконец-то рассмотреть ее молодое лицо. Я предлагаю деньги – она не берет, лишь улыбается на свой сиккимский манер.

За пиками гималайских вершин ночь застает нас неожиданно. В палатке разогретой химсоставом вполне тепло, я приглашаю ее к столу. Мой рацион рассчитан точно, ведь я несу его на своих плечах. Но не могу же я оставить ее голодной. Мы едим батончик напополам, запивая его крепкой травяной настойкой. Теперь когда, отек с глаз спал, я вижу – ее одежды не повседневные. Праздничные. Кажется она хотела меня впечатлить. Забавно, но и сама она впечатлена моей курткой. Та кислотно-оранжевого цвета с фоточувствительными вставками очевидно нравится ей.

– Саша – тыкаю я пальцем в себя, именно так, как нам то сотни раз показывал Голливуд. Но в ее мире нет Голливуда, нет телевизора, даже электричество лишь недавно перестало казаться колдовством. И все же она понимает, что я хочу сказать. Она указывает на себя – Чжуй Лю.

– Чжуй Лю – повторяю я. Она опять улыбается.

Теперь, когда мы ложимся спать, меня посещает мысль: возможно она хочет меня обворовать. Мысль я отбрасываю. Как и широкие улыбки, тибетцам не свойственны кражи.

Я не знаю почему, но весь следующий день она идет со мной. Меня ничуть не смущает ее компания, напротив даже очередной поделенный батончик, никак не умаляет позитива от ее присутствия.

Следующий, третий день проходит так же, за единственным исключением. Мы высоко, и с каждым шагом тибетское плоскогорье уступает Гималаям. Каждый шаг приближает нас к холодам.

– Чжуй Лю, дальше тебе нельзя! – я указываю ей за спину. Он как будто бы не понимает. Двадцать минут я трачу на уговоры: ругаюсь, сам иду назад, кричу, тяну ее за руку. Кажется, она не хочет возвращаться. Еще до вечера холод ее заставит повернуть - думаю я и продолжаю свой поход.

Стоит признать, что холод она переносит намного лучше, чем я сам. Ни разу не поморщившись, не съежившись она доходит до вечерней стоянки. Холод одна из сложностей, вторая провизия. Мне не хочется выставлять себя скотом, но иного пути нет. Сегодня я не делюсь с ней. Впрочем, ей и не надо, она из внутреннего кармана своего платья достает что-то напоминающее арахис и долго, смачно его пережевывает. Похоже мне никуда ни деться от своего проводника, в то же время я понимаю, если все пойдет по плану, следующие семь дней пройдут в намного более экстремальном холоде.

Мы продвигаемся медленно, не больше десяти километров в день. Уже как два дня мы идем почти по колено в снегу. А самое худшее, я чувствую что заболеваю. По моим расчетам, до перевала остается не больше дня пути, по тем же расчетам возвращаться теперь так же сложно и далеко как и идти вперед, ведь перевалив, теоретически, идти станет легче. Всю дорогу я кошусь, на обмотанные тряпками ноги Чжуй Лю. Вечером, когда мы ложимся, чтоб поместится в спальник, просушить одежду и согреть ее перед утренним выходом, мы раздеваемся. Одежду кидаем между спальником и карематом. Сами в одном исподнем забираемся в мешок. Чтоб не заражать Чжуй Лю я отворачиваюсь, но сегодня перед тем как отвернуться я как бы ненароком касаюсь ее ноги, там где иногда во время ходьбы просвечивает ее кожа. Поразительно: ни единого признака переохлаждения или не дай бог обморожения. Кожа мягкая и горячая.

Мне остается благодарить случай что Чжуй Лю со мной. Я в который раз убеждаюсь, что она знает перевал лучше, чем я дорогу от дома до школы. Благодаря мне, мы несколько раз терялись, благодаря ей столько же возвращались на тропу. Сегодня она специально свернула с тропы и углубилась на сто метров восточнее, там небольшая полу-пещера в которой хотя бы ветер щадит нас. Эти сто метров в глубоком снегу дались мне тяжелее чем весь месячный переход до этого. Легкие, как и я пылают. Приступы кашля настолько сильные, что в конце каждого я рискую свалится. Чжуй Лю раздевает меня и голого укладывает в спальник, а после разламывает несколько энергетических батончиков, подогревая их в талом снегу на химическом огне. Мне хочется протестовать, от такой траты еды, от того, что сама она не ест питательные батончики, а жует подогретый мох, собранный тут же в пещере. У меня нет сил и воли на возражения, когда получившуюся похлебку, она всю до единой капли медленно вливает мне в рот.

Чжуй Лю тоже раздевается до гола. Залазит в спальник и в ее теплых объятьях я теряю связь с реальностью.

О том что проспал я больше одного дня, узнаю позже. Сейчас проснувшись, я не чувствую себя здоровым, но готов продолжить путь. Чжуй Лю уже собрана, теперь мой рюкзак на ее спине. Она ведет меня, указывая куда ставить ноги. Стоит признать, правительство КНР право – перевал можно считать непроходимым, или же Гималаи не для таких слабаков как я. Мы уже спускаемся, я не сразу заметил, только когда спуск стал настолько резким что мне приходится прикладывать усилия чтоб не покатится. Кашель все еще мучает меня. И двигаюсь я почти в бреду и то лишь благодаря маленькой живой сиккимке.

Я почти не помню три следующих дня, моя память мутна как окутавший нас снежный буран. В памяти лишь ее лицо, каждый вечер согревающее меня своим дыханием.

Татши-Со. Я открываю глаза и вижу перед собой убогую крышу лачуги. Все еще брежу и не могу говорить. Доктор приехал сюда ради меня. Вызван и оплачен он консульством в Калькутте. К счастью, он знаком с антибиотиками.

Первый раз по-настоящему я прихожу в себя через два дня. Доктор владеет английским. Медленно, но у нас выходит диалог. Он не знает ни о какой Чжуй Лю. Я нервничаю и требую. Он посылает за шакьей, тем самым что нашел меня в снегах. Со слов доктора, только меня.

Предполагается, что монах будет говорить через доктора. Но стоит ему войти как я спрашиваю о Чжуй Лю.

– Чжуй Лю – кивает он улыбаясь, и в этой улыбке мне видится хороший знак. Значит с ней все в порядке. Но я должен ее видеть и заставляю доктора пойти со мной. Доктор придерживает меня, а монах-шакья ведет нас между лачуг. Мне тяжело держать голову прямо и идти, потому я не сразу замечаю, монах привел нас к храму. Он отодвигает занавес, приглашая нас внутрь. – Чжуй Лю ­– указывает он на проход.

В храме один источник света: дыра в потолке. От затянутого облаками неба свет падает на самодельное, грубое, но не лишенное красоты изваяние в центре. Монах снова называет имя своей богини. Мог и не говорить, я и так узнаю ее.

Несмотря на протест врача я снимаю свою куртку, ту самую, что так понравилась ей, и в знак благодарности и уважения кладу у ее глиняных ног.