Что написано пером

Закат пылал кроваво-красным маревом и тонул в пыльной дымке мексиканского неба. Эмма гнала на всех скоростях, выжимая максимум из старенького «Жука» ярко-желтого цвета. Тот дребезжал и кряхтел, но все же продолжал ехать из последних лошадиных сил, и дорога стелилась под колесами петляющей лентой серпантина. Рев мотора разрывал мистическую тишину этого странного места.

Эмма спешила. Ночи здесь были темные, падали на глаза, словно черные покрывала беспросветной слепоты. И до ночи нужно было успеть доехать до таинственного городка со смешным и говорящим названием «Сторибрук», где, по словам профессора Голда, преподавателя в Академии Искусств, можно было найти ответы на вопросы, которые Эмма поставила себе, решив написать курсовую по мезоамериканскому фольклору. Проблема была в том, что Сторибрук был полумифическим городом и все, у кого Эмма уточняла дорогу к нему, сомневались в его существовании и крутили пальцами у виска.

И все же Эмма была уверена — Сторибрук существует. Находится где-то вдали от цивилизации, спрятанный от праздного человечества какой-нибудь древней магией. Но Эмма была не просто любопытствующим странником, который от нечего делать решил познать непознаваемое, разгадать неразрешимые загадки; по крайней мере, Эмма хотела верить, что она способна на нечто большее, чем удивленное восклицание при виде вещей, чей спрятанный от смертных глаз смысл она надеялась постичь.

Вдруг на ее пути словно из ниоткуда поднялась непреодолимой стеной огромная гора, вершина которой терялась среди налитых дождевой водой туч. Гору это было нельзя ни покорить, ни объехать, но за ней, скорее всего, и находился Сторибрук.

Эмма остановилась и вышла посмотреть на гору. Красным гигантом упиралась она в небо, держа его неподъемную тяжесть на покатых, отвесных плечах. Трещины покрыли сухую глину паучьей сетью. Эмма дотронулась ладонью до поверхности горы и отпрянула: такой горячей она была.

Тем временем на землю без предупреждения рухнула жгучая ночь, наполненная жуткими криками потерянных душ и диких животных, вышедших на охоту. Что-то пугающее повисло в воздухе. Тучи неровно шипели, предвещая страшную бурю. Гора вибрировала и стонала, будто вулкан, готовый к извержению. Сердце Эммы быстро застучало, и она поспешила спрятаться в машину, заблокировав двери и окна.

Все попытки уснуть были заведомо провальны. Эмма сжалась на сидении, но, закрыв глаза, чувствовала острое покалывание во всем теле. Тревога поднималась из глубин ее сознания и разбивала привычный мир, превращая его в плотоядного монстра. Обрывки странных видений мелькали под закрытыми веками Эммы, глаза ее часто вращались, и она чувствовала их движение, но не могла контролировать его. Она ничего не могла контролировать. Все тело ее было объято параличом, а снаружи грохотала буря, подбрасывала машину Эммы, как консервную банку. Дождь хлестал, размазывал песок, царапал стекла. По позвоночнику Эммы пробежал холодок. Никогда она не испытывала такого ужаса неотвратимой смерти, как в этой грохочущей темноте мексиканской ночи. Эмму трясло, у нее кружилась голова, точно ватный шарик, набитый ядовитыми иглами, страшно было опрокинуть ее. Машину швырнуло вверх, закрутило, а потом бросило вниз, на землю. И все внезапно стихло. Эмма едва дышала, но ей наконец удалось вынырнуть из омута дурного полусна и открыть глаза.

Светало. Первые лучи солнца пробивались сквозь плотную завесу тумана, пыли и черного пепла. Вокруг было пусто. Исполинская гора исчезла, точно ушла под землю, или же мир перевернулся, и теперь вывернутая наизнанку гора сформировала глубокие красные рвы, которыми было окольцовано пространство серо-желтой пустыни. По крайней мере, так казалось Эмме.

Она вылезла из машины и осмотрелась. Сухой ветер заполз в горло, вызывая спазмы раздирающего кашля. Слезились глаза.

Сквозь песчаную пелену Эмма заметила на дороге старика в оборванной одежде. Он был похож на профессора Голда, только выглядел более древним и более помятым, чем лощеный и всегда такой ухоженный и опрятный профессор.

— Профессор Голд? — неуверенно спросила Эмма.

Старик засмеялся, обнажая гнилые зубы, и глаза его сверкнули золотистым блеском.

— Возможно, когда-то, сто жизней назад, я и был, как ты говоришь, профессором Голдом, теперь же мое имя иное, впрочем, это не имеет никакого значения. Можешь звать меня Румпельштильцхеном, это почти похоже на правду.

— Почти похоже? — Эмма была в недоумении. — А что тогда правда?

— Только то, что другие принимают за нее, а в действительности все может быть совершенно не так, как на самом деле, помни об этом, дорогуша.

Румпельштильцхен окончательно запутал Эмму, но ей хотелось узнать, что у него на уме.

— Кто ты такой? — прямо спросила она. — И чего ты добиваешься?

— Я! — Румпельштильцхен торжественно поднял указательный палец, как будто готовился изречь мудрость веков. Но потом вдруг затрясся от смеха. — Никто! Я потерянный дух, ищущий в песках свое прибежище. Я не знаю, не помню, кто я и для чего существую. В этом моя слабость, но и моя сила, знаешь ли. Лишенный собственного прошлого, я теперь могу быть кем угодно, и никто не сможет повлиять на меня своим мысленным, скорее всего — ложным, представлением обо мне. Я стер свою личную историю, свою личность, и теперь я свободен. Понимаешь?

Эмма качнула головой. Она не понимала. Все слова этого смешного человечка, так похожего и одновременно совершенно не похожего на профессора Голда, казались каким-то бредом. Эмма нахмурилась, стараясь уловить, что он имеет в виду, если вообще он имел в виду хоть что-то. Старик, поймав ее чрезмерно сосредоточенный взгляд, вновь рассмеялся и вдруг стал серьезным.

— Сторибрук — это не просто место, куда ты можешь или не можешь добраться, это состояние твоего духа, — нараспев сказал Румпельштильцхен, то ли переводя тему, то ли, наоборот, углубляя и расширяя ее, читая мысли Эммы и угадывая ее стремления. Его трескучий, как заезженная пластинка, голос баюкал и гипнотизировал, погружая в транс.

Эмма смотрела вдаль, где на границе зрения неясными ломаными линиями вырисовывался город, будто мираж, потерявшийся во времени и пространстве. Эмма сделала порывистый шаг в его направлении, и тут же ее притянуло туда неведомой магнетической силой. Город казался стеклянным аквариумом. И Эмма чувствовала себя маленькой проворной рыбкой, исследующей искусственные лабиринты улиц, заставленных разноцветными одноэтажными домиками. Все было мутно и странно. Люди в нарядных костюмах бродили, не отбрасывая теней, или же сами давно стали тенями без памяти и без прошлого. Над городом висело две черные луны, но, стоило Эмме присмотреться к ним внимательнее, она поняла: это были черные глаза невероятных размеров. И поймав ее взгляд, глаза зло прищурились. В небе вырисовалось женское лицо.

— Ты потревожила мой покой, — громогласно сказала женщина, и от звука ее голоса плотный воздух завибрировал и пошел крупной рябью, как вода, в которую бросили камень.

— Я потревожила покой, — эхом повторила Эмма и тряхнула головой, сбрасывая с себя морок. — Я не хотела. Точнее, хотела. Я хотела узнать все, что здесь скрыто.

— Зачем? — женщина уменьшилась и вплотную подошла к Эмме, внимательно изучая ее лицо. — Зачем ты пришла сюда?

На этот вопрос у Эммы был заготовлен ответ: она стала рассказывать про свою курсовую. Что она хотела собрать антологию фольклора закрытого города Сторибрука, узнать его мифологию и прочие культурные особенности, ведь и сам город Сторибрук был как будто мифом, чем-то вроде Шамбалы, куда был закрыт доступ простому смертному. Эмма все это говорила торопливым речитативом, повторяя давно заученный перед зеркалом текст своего вступительного слова, но женщину, кажется, не особо впечатлили эти объяснения.

— Мой город не впускает никого из внешнего мира, а если кто-то и попадает сюда, то навсегда теряет связь со своим прошлым, что и произошло с тем жалким стариком на границе — ты, должно быть, видела его, когда появилась здесь.

— А… Румпельштильцхен, — кивнула Эмма. — Да мы с ними перекинулись парой словечек, правда, я ничего не поняла из того, что он сказал…

— И не поймешь, — заверила ее женщина.

— Как-то неудобно вышло, — Эмма замялась. — Но, кстати, он говорил, что стер свою личную историю и теперь у него нет имени, так что можно звать его как угодно, хоть Румпельштильцхеном, хоть кем, а я свое имя, как ни странно, помню, меня зовут Эмма Свон.

Эмма протянула руку, ожидая реакцию женщины. Та смерила ее задумчивым взглядом.

— Называй меня Реджина, — торжественно сказала она после бесконечно долгого молчания, такого долгого и напряженного, что Эмма подумала, что она тоже забыла свое имя. Впрочем, возможно, так оно и было. Но Эмма решила принять за правду все, что говорила эта странная женщина.

— Хорошо, Реджина, — Эмма выдохнула с облегчением. — Ну расскажите, как у вас здесь все устроено. Какие сказки вы мне расскажете и каким колдовством удивите? Чем вы здесь живете?

— Тебя что, совсем не пугает то, что ты здесь видишь? — настороженно спросила Реджина. — Обычно простаки теряют рассудок, когда попадают сюда.

— А кто сказал, что я простак? — спросила Эмма. — Я все это… помню.

И действительно, оказавшись в Сторибруке, Эмма почувствовала смутную связь с этим городом, как будто она бывала здесь раньше: тогда здесь все выглядело иначе, но дух, живой дух этого места, остался неизменным, и он звал Эмму, и она пришла, чтобы во всем разобраться.

Город был заколдован. С неба сыпался черный пепел темного заклятия, наложенного бог знает когда, но город все еще медленно тлел под его гнетом. Дни и ночи слились в одно бесконечное, растянутое во времени «сейчас», у которого было начало, затерявшееся где-то в глубине веков, но не было конца. Жители не старели, проживая один и тот же мучительный день, замкнутый во временную петлю. И не было выхода из этого беспробудного сна, который окутывал город усталостью и скукой. Эмма пыталась говорить с местными жителями, но они не рассказывали ей сказок и не пели песен, они смотрели на нее стеклянными глазами и беззвучно шевелили губами, как маленькие аквариумные рыбки. И, как маленькие аквариумные рыбки, все забывали через мгновение.

— Город мертв, — с печалью констатировала Эмма, постукивая пальцами по выпуклым стенкам стеклянного круглого аквариума. Рыбки подплывали, равнодушно смотрели на Эмму и уплывали прочь, влекомые геометрией привычного ландшафта.

— Возможно, город и не жил никогда, — согласился Румпельштильцхен, возникая за спиной Эммы. От неожиданности она шарахнулась в сторону и выронила аквариум, он разбился с тихим стоном, и Эмму окатило мутной водой. Она пришла в себя.

Над ней стоял Румпельштильцхен с пустой бутылкой из-под воды.

— Осторожно! — предупредил он. — Здесь все немного шиворот-навыворот. Легко потеряться. Лучше тебе не сидеть под солнцем так долго, солнечный удар — дело серьезное. Уж я знаю, о чем говорю.

Эмма посмотрела по сторонам. Вокруг простиралась пустыня. Зелено-серые кактусы проваливались в гнетущую сепию окружающего пространства.

— Я не понимаю, — растерянно проговорила Эмма. — Мне казалось, я была в Сторибруке, ходила по его улицам, а теперь он исчез… Неужели это все привиделось мне? Все было только в моей голове…

— Один чудак сказал, что даже если что-то произошло в твоей голове, это еще не значит, что этого не было в реальности, — задумчиво проговорил Румпельштильцхен.

— Хм-м… Знаешь, что забавно? — усмехнулась Эмма, глядя в непроницаемые глаза Румпельштильцхена. — Я приехала сюда послушать сказки и, кажется, сама угодила в одну из них. А может, и во все сразу. Вероятно, я уже умерла, разбилась где-то там, — Эмма неопределенно махнула рукой в сторону непреодолимых рвов. — А теперь моя душа совершает мистическое путешествие, чтобы я примирилась со своей смертью. Я знаю это, я столько про это читала… А ты… — Эмма воткнула палец в худую грудь Румпельштильцхена. — Ты мой проводник в мир мертвых. Ты укажешь мне путь.

— Но… я сам не знаю пути, — засмеялся Румпельштильцхен. — Точнее, я знаю столько путей, что ты с ума сойдешь, выбирая.

— Путь всегда только один, — не слишком уверенно пробормотала Эмма. — Проблема в том, что я… не хочу по нему идти. Ведь этот путь в один конец, а я не хочу умирать. Я не готова.

— Никто никогда не готов, — Румпельштильцхен поскреб лохматую голову.

— И зачем я только решила написать эту дурацкую курсовую о воображаемом городе! — в сердцах воскликнула Эмма, ударяя ладонью по песчаной дороге. — Сидела бы себе дома, писала скучные статьи на фрилансе — нет же, меня потянуло в приключения!

— Ты хотела найти ответы на вопросы, не так ли? На какие-то очень личные вопросы, — проницательно улыбнулся Румпельштильцхен.

Эмма вздохнула. Лет с пяти, когда она себя впервые осознала, ей снились странные сны о городе-сказке, в котором она родилась, в котором остались ее родители и в который ей непременно нужно было вернуться. Сны повторялись, снились ей в самые тревожные ночи, и Эмма просыпалась, слыша, как голоса зовут ее туда, молят о помощи. Это было каким-то безумием, каким-то бредом. Эмма обращалась за советом сначала к воспитателям приюта, потом, повзрослев, к психотерапевтам, но все разводили руками, назначая ей новые и новые лекарства от дурного настроения. Ей говорили, что так она проживает травму покинутости, пытается как-то рационализировать свою утрату, что на самом деле нет никакого города, в котором волшебным образом живут ее родители и ждут ее. И с этим надо смириться. Но Эмма чувствовала этот зов — и не могла не ответить на него.

И когда услышала лекцию профессора Голда о городе Сторибруке, конечно же, решила во что бы то ни стало отправиться в экспедицию на его поиски. Экспедиция развалилась прямо накануне поездки из-за исчезновения ее организатора, профессора Голда; тогда Эмма решила отправиться на поиски самостоятельно. И вот теперь эти поиски закончились ничем. Она сидит одна в богом забытой пустыне Мексики и разговаривает со своей галлюцинацией, явившейся ей в образе гротескной карикатуры на профессора Голда. Того, кто дал ей надежду. И того, кто эту надежду уничтожил. Такова жизнь.

Эмма закрыла лицо руками и чуть не заплакала, но глаза оставались болезненно сухими. На плечо ей легла рука Румпельштильцхена.

— Не надо отчаиваться, Эмма, — мягко сказал он. — В конце концов, мы обязательно докопаемся до истины и найдем дорогу в Сторибрук, но твое сердце должно оставаться чистым, а намерения — твердыми.

— Реджина… — тихо сказала Эмма.

— Что? — спросил Румпельштильцхен.

— Там была женщина. Демиург. Реджина. Я видела ее.

— Уже что-то, — ухмыльнулся Румпельштильцхен. — Пойдем.

Эмма предложила Румпельштильцхену проехать на машине, но в этом пространстве колеса увязали в песке, намертво застревая. После нескольких бесполезных попыток завестись Эмма сдалась, и они пошли пешком. Эмма понятия не имела, куда они идут, и просто следовала за Румпельштильцхеном, который шел слегка петляющим шагом, как будто запутывая следы, как будто на них кто-то мог бы охотиться. Впрочем, Эмма бы не удивилась этому. Здесь все одновременно было возможно и невозможно.

Дорога была тяжела. Солнце беспощадно пекло голову, и Эмме пришлось сорвать с себя рубашку и повязать ее на манер банданы. Стало немного легче, но все равно духота давила на грудь, обтянутую спортивным топом. Воздух был сухим и горячим, каждый вздох скрипел на зубах вездесущим песком.

Эмма потеряла счет времени, сколько они так шли. Она вся взмокла и вымоталась, мечтая о привале, но Румпельштильцхен продолжал идти все такой же уверенной, пружинистой походкой, будто ему это путешествие ничего не стоило. А чего еще ждать от галлюцинации?

Наконец впереди появилось огромное дерево, толщиной в несколько обхватов. Оно резко выделялось среди однообразия окружающей местности. Оно как будто подсвечивалось изнутри волшебным красно-золотым сиянием. Могучий ствол врастал в землю тяжелыми, узловатыми корнями, а вершина дотрагивалась до неба длинными изогнутыми ветвями. Это был дуб. Эмма не ожидала увидеть здесь обычный дуб, он смотрелся несколько чужеродно и странно в этой выжженной пустыне. Дуб был живым, его зеленые листочки трепетали, а вокруг него все казалось мертвым и высохшим. Неподвижным. Эмма дотронулась до толстой коры, чувствуя, как по тонким жилам дерева поднимается невероятная сила, энергия, которую дуб черпает откуда-то снизу, а значит, там, под ним, что-то было. Эмма обошла дуб и обнаружила в нем дупло, в которое она легко могла бы залезть.

И она сделала это. Румпельштильцхен не успел ее остановить, как Эмма провалилась вниз, покатилась, как по трубе в аквапарке. Там, сверху, за мутноватой дымкой, осталось растерянное лицо Румпельштильцхена, а Эмму обхватило темнотой волшебного тоннеля и поволокло куда-то в сторону, пока она не выпала из дупла дуба в парке. В Центральном парке Нью-Йорка, как, поднявшись, прочитала Эмма на указателе рядом с дубом. Он был огорожен цепью, через которую пришлось перешагнуть.

После жаркой Мексики прохлада вечернего Нью-Йорка заставила зябко передернуть плечами. Эмма обратно надела рубашку на обгоревшее, раскрасневшееся тело. Она огляделась: парк был огромный. Эмма бывала здесь в детстве: неподалеку был приют, где она жила. Воспоминания нахлынули на нее: ей вдруг показалось, что она перенеслась не только в пространстве, но и во времени. Это было странно. В парке ничего не изменилось: белки все так же шныряли по деревьям, все так же бродяги спали на скамейках, сгущались сумерки. Эмма вышла к дороге, чуть не задохнувшись от пыли, едкого запаха бензина и выхлопных испарений. Отчаянно гудели машины, проносились мимо как бешеные. Глаза слепило от света фар, фонарей и ярких рекламных огней в витринах и на билбордах. Задумавшись, Эмма шагнула на красный сигнал светофора и чуть не угодила под колеса проезжающего мимо черного джипа, но кто-то схватил ее за плечи и вытолкнул с проезжей части.

— Тебе жить надоело? — на Эмму обеспокоенно смотрел Румпельштильцхен.

— Я не знаю, — смущенно пробормотала Эмма. — Это все так странно. Кажется, я схожу с ума.

— Ну это не удивительно, — пожал плечами Румпельштильцхен. — Мы все здесь немного сумасшедшие.

И он исчез, оставив в воздухе свою хитрую улыбку, как Чеширский кот.

Эмма огляделась. Город был огромным и стеклянным. Вверх уходили острые шпили небоскребов. Город шумел. Часы на уличном столбе показывали полночь, но город и не думал спать. Жизнь только начиналась. Она кипела. Жужжала. Звенела. И перекатывалась пульсирующей волной под ребрами. Эмма облизала губы. Все казалось нереалистичным. И Эмма уже запуталась, где она, а где ее странная фантазия. И не было ли все ее путешествие в Мексику сном, мыслью, которую она успела подумать за секунду до шага в бездну уличного движения?

— Как я здесь оказалась? — спрашивала себя Эмма.

Внутри раздался насмешливый голос Румпельштильцхена:

— Вопрос не в том, как ты здесь оказалась, а в том — для чего?

В воздухе появился мерцающий силуэт Румпельштильцхена, и вскоре материализовался он сам и встал рядом с Эммой. Она вздрогнула.

— В Нью-Йорке прошло мое детство, — сказала Эмма. — Но я так и не научилась любить этот город как родной. Он всегда мне казался чужим и холодным. Странным.

— Твоя душа не здесь, — заметил Румпельштильцхен.

— Нет. Моя душа в Сторибруке, но я не знаю, как мне туда вернуться… Если все, что было до этого, лишь мираж, если все, что было до этого, лишь галлюцинация воспаленного мозга, как я могу быть уверенной, что я сама существую. Может быть, я тоже лишь чей-то сон.

— А может быть, ты персонаж чьей-то нерассказанной сказки? — спросил Румпельштильцхен.

— Тогда мне нужно найти ее автора и сказать, чтобы он вычеркнул меня из истории, — упаднически проговорила Эмма. — Из меня не получится полноценного героя.

— Что написано пером, не вырубишь топором, — усмехнулся Румпельштильцхен. — Так что тебе придется стать героем своей истории.

Эмма тяжело вздохнула и пошла вперед. Ноги сами привели ее к старому зданию заброшенного и опустевшего приюта. Забор казался неприступным, но Эмма еще из своего детства помнила о потайной дыре, которую так никто и не заделал, а теперь в этом не было больше смысла. Эмма залезла на территорию. Сухие листья шуршали под кроссовками. Место было по-настоящему жутким, словно локация из фильмов ужасов. Эмма ненавидела фильмы ужасов. Она поежилась. Здесь было темно. Свет ночного города не проникал сюда, будто забор отрезал приют от внешнего мира. Фонари не работали. Стояли разбитые, став насестом для черных птиц, что гневно каркали, предвещая что-то нехорошее. Эмма не была трусливой или суеверной, но ей все равно было не по себе, и она не знала, зачем пришла сюда и что она хочет найти. Но сердце подсказывало — она должна быть здесь. Она должна что-то узнать. Вдруг мелькнула странная тень, скользнула за тяжелую дверь. Эмма пошла за ней и оказалась в полуразрушенном здании. Дверь позади захлопнулась. Под ногой что-то хрустнуло — ветка или чья-то кость. Эмма не стала разбираться. Она судорожно вздохнула. Все это напоминало какую-то хоррор-игру, хотя Эмма сейчас была не в настроении играть. Включив фонарик на телефоне, она шла вперед. Снова мелькнула тень и поспешила на второй этаж. Эмма побежала за ней и оказалась в кабинете директора. Столы заросли толстым слоем пыли. Со стен облупилась краска. Шкафы были распахнуты, и папки с документами вываливались из них. Эмма подошла к одному из шкафов и отыскала букву «С». Свон. Эмма Свон. Она открыла папку со своим именем, со своей историей.

Информация была довольно сухой. Такого-то числа такого-то года ночью раздался звонок в дверь приюта. Охранник пошел открывать и обнаружил на пороге корзину с младенцем, завернутым в голубое одеяло, на котором было вышито имя «Эмма». Никаких документов найдено не было. Охранник не успел заметить, кто оставил корзину.

Ветер распахнул окно и вырвал из рук Эммы листок, который сам по себе сложился в бумажную птицу и полетел по воздуху. И Эмма последовала за ним и пришла в кладовку, где валялась подгнившая корзина. Одеяло было поедено молью, и только вышитые буквы ярко сияли. Эмма обвела буквы пальцами, смазывая золотистую пыльцу. Перед глазами проплывали сцены из прошлого, которое она, разумеется, не могла помнить, но помнила. Внутренним взором она видела испуганное лицо матери, когда она укладывала маленькую Эмму в корзину и что-то шептала, целуя мокрые щеки. И еще — Эмма видела, как за спиной матери вихрился черный дым надвигающегося проклятья.

Вдруг издалека послышался звон ключей. О, Эмма помнила этот звон! Пока она жила в приюте, она каждый вечер боялась его услышать. Так звенели ключи на поясе комендантши, когда та делала ночной обход по коридорам, и не дай бог ей было встретить кого-то, кто не спал после отбоя… Эмма затаила дыхание. Звон приближался. Распахнулась кладовка, и, обернувшись, Эмма натолкнулась на призрак комендантши. Комендантша издала страшный, нечеловеческий вопль и набросилась на Эмму. Та едва успела увернуться. Она побежала вперед, не разбирая дороги. Она не знала, куда бежать, где скрыться от грозного призрака, встреча с которым явно не обещала ничего хорошего. Призрак преследовал ее, оповещая о своем присутствии тревожным звоном ключей. Эмма бросилась в первый попавшийся шкафчик, который, к счастью, оказался открытым, и провалилась в него, как в Нарнию. Ее снова окутало тьмой, потащило куда-то. Дверь шкафа открылась, и Эмма едва не ослепла от яркого света, льющегося в глаза. Свет был неестественным, волшебным. Его источником были не только свечи, расставленные в люстрах. Сияло само пространство. На Эмму удивленно уставилась Реджина, только выглядела она несколько иначе, не так, как в мираже Сторибрука. На ней было узкое платье с острым воротом, а волосы были уложены в высокую прическу. Она выглядела… зловеще. Эмма вжалась в заднюю стенку шкафа, но Реджина вытащила ее наружу.

— Ты кто такая? — гневно спросила она. — И что ты делаешь в моем шкафу?

— Я… — Эмма растерялась и не знала, что сказать.

— Ты шпионка! — безапелляционно заявила Реджина и позвала охрану. Прибежали два высоких стражника в черной кожаной форме и, схватив Эмму, повели ее в темницу.

— Я не шпионка! — кричала Эмма, но кто бы ее услышал! Она видела, как Реджина выходит в зал, где на полу лежал окровавленный мужчина, а над ним склонилась растрепанная женщина. Та самая женщина. Мама Эммы. Эмма пыталась позвать ее, но в шуме усиливающегося ветра та не услышала ее и не узнала, что Эмма уже здесь. Она пришла, чтобы спасти свою семью. Только как она теперь поможет хоть кому-то, если не может спасти саму себя.

В темнице, куда привели Эмму, пола не было видно под густым слоем песка и соломы. В углу стояло прядильное колесо. Дверь захлопнулась, и Эмма бессильно рухнула на песок, зарываясь в него. Она смотрела в окно и видела сквозь решетку, как огромная тень подбирается к красному солнцу, стоящему в зените, и пожирает его. Все погрузилось в кромешную тьму. И только прялка светилась золотом. Эмма подошла к ней и провернула колесо. Появился Румпельштильцхен.

— Ты поможешь мне выбраться отсюда? — спросила Эмма.

— Конечно. Но ты знаешь условие...

— Отдать своего первенца? — с сомнением проговорила Эмма, вспоминая старую сказку.

— Отдать своего первенца… — подтвердил Румпельштильцхен.

— Ну это вряд ли когда-либо случится, — сказала Эмма и вдруг почувствовала странное шевеление в своей утробе. Эмма нахмурилась. — Мне всегда было интересно, для чего тебе нужны чужие дети?

— Для того, чтобы научить их тому, что я сам знаю, и сделать из них Воинов.

— Воинов? — Эмма вопросительно взглянула на Румпельштильцхена. — И с кем же они будут воевать?

— Каждый Воин в первую очередь сражается с самим собой, со своим прошлым, иллюзиями и ложными установками, освобождается от них — и тогда становится непобедимым.

— Я бы тоже хотела быть Воином, но, боюсь, уже слишком поздно, — вздохнула Эмма, наблюдая, как темное колдовство бушует за пределами башни.

— Никогда не поздно, дорогуша, — улыбнулся Румпельштильцхен и прокрутил колесо прялки, превращая солому в золотые нити, из которых сплел крепкую веревку. — Ты тоже можешь стать Воином. Но сначала ты должна принять свою смерть.

— Что? — Эмма поперхнулась, Румпельштильцхен набросил веревку ей на шею и затянул петлю. Эмма схватилась за нее обеими руками, но чем сильнее она пыталась вырваться, тем туже колючая петля стягивала горло, не давая дышать. Веревка была живой и разумной. Из нее невозможно было выпутаться. И Эмма умерла. В который раз.

Вокруг вздымалась песчаная буря, закручивая черные смерчи, бросая песок в глаза. Эмма укрывалась рукой, но это не помогало. Ветер рвал одежду Эммы. Точнее — то, что когда-то было Эммой. Она больше не была своим телом, тело было лишь внешней оболочкой, скафандром, и Эмма сбросила его, оставшись чистым духом в форме золотистого шарика. Эмма скользила между потоками враждебных вихрей. И слышала зловещий женский смех, вспарывающий гудящую плотность этого запредельного места. Буря была колдовской, рукотворной, словно Эмму поместили в стеклянный стакан с песком и сильно встряхнули. Эмма поняла, что за этим стояла Реджина. Эмма видела горящие угольки ее черных глаз. И не было спасения от ужасающего взгляда. Эмма замерла на месте, золотистый шарик пульсировал, распуская волны тревожной энергии.

Впереди Эмма обнаружила колышек, зарытый в песок. Странно было предположить, что в этом — спасение, но Эмма все же полетела к нему сквозь стену оранжево-серого песка и черного пепла и, дотронувшись до колышка, вновь обрела себя, свою человеческую форму. Под ногами скрипнула черепица — Эмма стояла на крыше какого-то здания, и колышек был его шпилем. Раскопав завалы песка, Эмма обнаружила часовую башню. Стрелки часов, конечно же, застыли на месте, остановив ход времени в этом проклятом городе. Эмма опустилась на колени, достала до циферблата и дернула стрелку, с ее пальцев слетел золотистый свет, и часы заработали. Время пошло вперед, завибрировало неровными волнами по песчаным дюнам, смывая их, расчищая город. С черно-красного неба пролился густой дождь. Через мгновение город был чистым, омытым свежей водой жизненных перемен.

Люди, которых завалило песком и пеплом, вдруг ожили и посмотрели на голубеющее небо, заметив Эмму на крыше, многие стали кричать и указывать на нее. Эмма не сдержалась и помахала им, радостно улыбаясь. Хотелось петь и смеяться, празднуя победу силы духа над злыми чарами. Но Эмма чувствовала: это еще не конец.

И действительно. Вскоре под башней появилась Реджина. Она пронзительно посмотрела на Эмму, но в ее взгляде не было гнева и злости, а только усталость.

— Эмма! — крикнула она. — Не думала, что увижу тебя снова, ты так внезапно исчезла, как и появилась. Мне стало казаться, что встреча с тобой была лишь сном.

— Это и было лишь сном, — улыбнулась Эмма. — А теперь вы проснулись. И я проснулась. Только я не знаю, как мне отсюда слезть.

— Легко, дорогуша, — за спиной опять появился Румпельштильцхен и столкнул Эмму. Она думала, что разобьется, но зависла в нескольких дюймах над землей, остановленная магией, рожденной из ее сердца. Как у нее это получилось, она не знала, и спросить было не у кого. Румпельштильцхен исчез, растворился в воздухе. Как всегда. Эмма поднялась на ноги.

— Ты владеешь магией? — спросила Реджина с подозрением, — Я думала, простаки не умеют…

— Я же говорила — я не простак. Я родилась здесь и наконец вернулась домой.

— Эмма? — недоверчиво спросила подошедшая к ним женщина, в которой Эмма сразу узнала свою мать.

— Да, мама, это я, — Эмма обняла маму и крепко поцеловала ее в щеку. — Прости, я немного задержалась.

***

И жили они долго и счастливо?

Эмма сидела на полу своей палаты и огрызком карандаша записывала историю в тетрадку, которую выпросила у надзирательницы.

Эмма была приговорена к тюремному заключению за убийство профессора Голда. Он обманул ее. Говорил, что вместе они отыщут Сторибрук, пригласил Эмму к себе домой для обсуждения деталей будущей поездки. И она, окрыленная этой идей, пришла к нему, полная надежд. Голд привлек ее к себе, стал целовать и гладить, намекая на продолжение в просторной спальне. И Эмма, влюбленная в профессора по уши, без сопротивления отдалась ему. После, когда все уже произошло, Голд лежал на кровати, а Эмма расспрашивала его о Сторибруке.

— Сторибрук, — говорил расслабленный профессор, — это метафора. Мечта о волшебном городе, в котором находится источник вечной жизни и вечного знания. Но мечта, как это им свойственно, недостижимая. Сторибрука физически попросту не существует, это ментальный образ, который притягивает наше сознание.

— Но как же экспедиция в Мексику… мы же собирались… — недоуменно пробормотала Эмма.

Голд рассмеялся.

— С тобой, моя дорогая, я готов отправиться хоть на край света.

Голда обвиняли в непозволительных отношениях со студентками, и он хотел сбежать из страны, ища убежища в Мексике, но не успел. Эмма воткнула нож в его горло, окропляя его кровью постель и свои руки.

— Подонок, — с горечью сплюнула она. И расплакалась.

Она тоже пыталась убежать. Уехать на «Жуке» в Сторибрук. Но не смогла пересечь границу. Ее остановили и арестовали. Все было кончено для нее.

А потом она узнала, что беременна. И эта новость совсем добила ее. Она пыталась покончить с собой, затянув на шее полотенце, но у нее ничего не вышло. Только потеряла ребенка. Саму ее откачали и направили к психиатру. Доктор Реджина Миллс внимательно изучила ее анамнез и убедила суд изменить приговор. Вместо тюремного заключения Эмму отправили на лечение в специализированную психиатрическую больницу.

С тех пор прошло много лет, но Эмма запуталась во времени, не зная, что было вчера и что будет завтра. Для нее существов

Закат пылал кроваво-красным маревом и тонул в пыльной дымке мексиканского неба. Эмма гнала на всех скоростях, выжимая максимум из старенького «Жука» ярко-желтого цвета. Тот дребезжал и кряхтел, но все же продолжал ехать из последних лошадиных сил, и дорога стелилась под колесами петляющей лентой серпантина. Рев мотора разрывал мистическую тишину этого странного места.

Эмма спешила. Ночи здесь были темные, падали на глаза, словно черные покрывала беспросветной слепоты. И до ночи нужно было успеть доехать до таинственного городка со смешным и говорящим названием «Сторибрук», где, по словам профессора Голда, преподавателя в Академии Искусств, можно было найти ответы на вопросы, которые Эмма поставила себе, решив написать курсовую по мезоамериканскому фольклору. Проблема была в том, что Сторибрук был полумифическим городом и все, у кого Эмма уточняла дорогу к нему, сомневались в его существовании и крутили пальцами у виска.

И все же Эмма была уверена — Сторибрук существует. Находится где-то вдали от цивилизации, спрятанный от праздного человечества какой-нибудь древней магией. Но Эмма была не просто любопытствующим странником, который от нечего делать решил познать непознаваемое, разгадать неразрешимые загадки; по крайней мере, Эмма хотела верить, что она способна на нечто большее, чем удивленное восклицание при виде вещей, чей спрятанный от смертных глаз смысл она надеялась постичь.

Вдруг на ее пути словно из ниоткуда поднялась непреодолимой стеной огромная гора, вершина которой терялась среди налитых дождевой водой туч. Гору это было нельзя ни покорить, ни объехать, но за ней, скорее всего, и находился Сторибрук.

Эмма остановилась и вышла посмотреть на гору. Красным гигантом упиралась она в небо, держа его неподъемную тяжесть на покатых, отвесных плечах. Трещины покрыли сухую глину паучьей сетью. Эмма дотронулась ладонью до поверхности горы и отпрянула: такой горячей она была.

Тем временем на землю без предупреждения рухнула жгучая ночь, наполненная жуткими криками потерянных душ и диких животных, вышедших на охоту. Что-то пугающее повисло в воздухе. Тучи неровно шипели, предвещая страшную бурю. Гора вибрировала и стонала, будто вулкан, готовый к извержению. Сердце Эммы быстро застучало, и она поспешила спрятаться в машину, заблокировав двери и окна.

Все попытки уснуть были заведомо провальны. Эмма сжалась на сидении, но, закрыв глаза, чувствовала острое покалывание во всем теле. Тревога поднималась из глубин ее сознания и разбивала привычный мир, превращая его в плотоядного монстра. Обрывки странных видений мелькали под закрытыми веками Эммы, глаза ее часто вращались, и она чувствовала их движение, но не могла контролировать его. Она ничего не могла контролировать. Все тело ее было объято параличом, а снаружи грохотала буря, подбрасывала машину Эммы, как консервную банку. Дождь хлестал, размазывал песок, царапал стекла. По позвоночнику Эммы пробежал холодок. Никогда она не испытывала такого ужаса неотвратимой смерти, как в этой грохочущей темноте мексиканской ночи. Эмму трясло, у нее кружилась голова, точно ватный шарик, набитый ядовитыми иглами, страшно было опрокинуть ее. Машину швырнуло вверх, закрутило, а потом бросило вниз, на землю. И все внезапно стихло. Эмма едва дышала, но ей наконец удалось вынырнуть из омута дурного полусна и открыть глаза.

Светало. Первые лучи солнца пробивались сквозь плотную завесу тумана, пыли и черного пепла. Вокруг было пусто. Исполинская гора исчезла, точно ушла под землю, или же мир перевернулся, и теперь вывернутая наизнанку гора сформировала глубокие красные рвы, которыми было окольцовано пространство серо-желтой пустыни. По крайней мере, так казалось Эмме.

Она вылезла из машины и осмотрелась. Сухой ветер заполз в горло, вызывая спазмы раздирающего кашля. Слезились глаза.

Сквозь песчаную пелену Эмма заметила на дороге старика в оборванной одежде. Он был похож на профессора Голда, только выглядел более древним и более помятым, чем лощеный и всегда такой ухоженный и опрятный профессор.

— Профессор Голд? — неуверенно спросила Эмма.

Старик засмеялся, обнажая гнилые зубы, и глаза его сверкнули золотистым блеском.

— Возможно, когда-то, сто жизней назад, я и был, как ты говоришь, профессором Голдом, теперь же мое имя иное, впрочем, это не имеет никакого значения. Можешь звать меня Румпельштильцхеном, это почти похоже на правду.

— Почти похоже? — Эмма была в недоумении. — А что тогда правда?

— Только то, что другие принимают за нее, а в действительности все может быть совершенно не так, как на самом деле, помни об этом, дорогуша.

Румпельштильцхен окончательно запутал Эмму, но ей хотелось узнать, что у него на уме.

— Кто ты такой? — прямо спросила она. — И чего ты добиваешься?

— Я! — Румпельштильцхен торжественно поднял указательный палец, как будто готовился изречь мудрость веков. Но потом вдруг затрясся от смеха. — Никто! Я потерянный дух, ищущий в песках свое прибежище. Я не знаю, не помню, кто я и для чего существую. В этом моя слабость, но и моя сила, знаешь ли. Лишенный собственного прошлого, я теперь могу быть кем угодно, и никто не сможет повлиять на меня своим мысленным, скорее всего — ложным, представлением обо мне. Я стер свою личную историю, свою личность, и теперь я свободен. Понимаешь?

Эмма качнула головой. Она не понимала. Все слова этого смешного человечка, так похожего и одновременно совершенно не похожего на профессора Голда, казались каким-то бредом. Эмма нахмурилась, стараясь уловить, что он имеет в виду, если вообще он имел в виду хоть что-то. Старик, поймав ее чрезмерно сосредоточенный взгляд, вновь рассмеялся и вдруг стал серьезным.

— Сторибрук — это не просто место, куда ты можешь или не можешь добраться, это состояние твоего духа, — нараспев сказал Румпельштильцхен, то ли переводя тему, то ли, наоборот, углубляя и расширяя ее, читая мысли Эммы и угадывая ее стремления. Его трескучий, как заезженная пластинка, голос баюкал и гипнотизировал, погружая в транс.

Эмма смотрела вдаль, где на границе зрения неясными ломаными линиями вырисовывался город, будто мираж, потерявшийся во времени и пространстве. Эмма сделала порывистый шаг в его направлении, и тут же ее притянуло туда неведомой магнетической силой. Город казался стеклянным аквариумом. И Эмма чувствовала себя маленькой проворной рыбкой, исследующей искусственные лабиринты улиц, заставленных разноцветными одноэтажными домиками. Все было мутно и странно. Люди в нарядных костюмах бродили, не отбрасывая теней, или же сами давно стали тенями без памяти и без прошлого. Над городом висело две черные луны, но, стоило Эмме присмотреться к ним внимательнее, она поняла: это были черные глаза невероятных размеров. И поймав ее взгляд, глаза зло прищурились. В небе вырисовалось женское лицо.

— Ты потревожила мой покой, — громогласно сказала женщина, и от звука ее голоса плотный воздух завибрировал и пошел крупной рябью, как вода, в которую бросили камень.

— Я потревожила покой, — эхом повторила Эмма и тряхнула головой, сбрасывая с себя морок. — Я не хотела. Точнее, хотела. Я хотела узнать все, что здесь скрыто.

— Зачем? — женщина уменьшилась и вплотную подошла к Эмме, внимательно изучая ее лицо. — Зачем ты пришла сюда?

На этот вопрос у Эммы был заготовлен ответ: она стала рассказывать про свою курсовую. Что она хотела собрать антологию фольклора закрытого города Сторибрука, узнать его мифологию и прочие культурные особенности, ведь и сам город Сторибрук был как будто мифом, чем-то вроде Шамбалы, куда был закрыт доступ простому смертному. Эмма все это говорила торопливым речитативом, повторяя давно заученный перед зеркалом текст своего вступительного слова, но женщину, кажется, не особо впечатлили эти объяснения.

— Мой город не впускает никого из внешнего мира, а если кто-то и попадает сюда, то навсегда теряет связь со своим прошлым, что и произошло с тем жалким стариком на границе — ты, должно быть, видела его, когда появилась здесь.

— А… Румпельштильцхен, — кивнула Эмма. — Да мы с ними перекинулись парой словечек, правда, я ничего не поняла из того, что он сказал…

— И не поймешь, — заверила ее женщина.

— Как-то неудобно вышло, — Эмма замялась. — Но, кстати, он говорил, что стер свою личную историю и теперь у него нет имени, так что можно звать его как угодно, хоть Румпельштильцхеном, хоть кем, а я свое имя, как ни странно, помню, меня зовут Эмма Свон.

Эмма протянула руку, ожидая реакцию женщины. Та смерила ее задумчивым взглядом.

— Называй меня Реджина, — торжественно сказала она после бесконечно долгого молчания, такого долгого и напряженного, что Эмма подумала, что она тоже забыла свое имя. Впрочем, возможно, так оно и было. Но Эмма решила принять за правду все, что говорила эта странная женщина.

— Хорошо, Реджина, — Эмма выдохнула с облегчением. — Ну расскажите, как у вас здесь все устроено. Какие сказки вы мне расскажете и каким колдовством удивите? Чем вы здесь живете?

— Тебя что, совсем не пугает то, что ты здесь видишь? — настороженно спросила Реджина. — Обычно простаки теряют рассудок, когда попадают сюда.

— А кто сказал, что я простак? — спросила Эмма. — Я все это… помню.

И действительно, оказавшись в Сторибруке, Эмма почувствовала смутную связь с этим городом, как будто она бывала здесь раньше: тогда здесь все выглядело иначе, но дух, живой дух этого места, остался неизменным, и он звал Эмму, и она пришла, чтобы во всем разобраться.

Город был заколдован. С неба сыпался черный пепел темного заклятия, наложенного бог знает когда, но город все еще медленно тлел под его гнетом. Дни и ночи слились в одно бесконечное, растянутое во времени «сейчас», у которого было начало, затерявшееся где-то в глубине веков, но не было конца. Жители не старели, проживая один и тот же мучительный день, замкнутый во временную петлю. И не было выхода из этого беспробудного сна, который окутывал город усталостью и скукой. Эмма пыталась говорить с местными жителями, но они не рассказывали ей сказок и не пели песен, они смотрели на нее стеклянными глазами и беззвучно шевелили губами, как маленькие аквариумные рыбки. И, как маленькие аквариумные рыбки, все забывали через мгновение.

— Город мертв, — с печалью констатировала Эмма, постукивая пальцами по выпуклым стенкам стеклянного круглого аквариума. Рыбки подплывали, равнодушно смотрели на Эмму и уплывали прочь, влекомые геометрией привычного ландшафта.

— Возможно, город и не жил никогда, — согласился Румпельштильцхен, возникая за спиной Эммы. От неожиданности она шарахнулась в сторону и выронила аквариум, он разбился с тихим стоном, и Эмму окатило мутной водой. Она пришла в себя.

Над ней стоял Румпельштильцхен с пустой бутылкой из-под воды.

— Осторожно! — предупредил он. — Здесь все немного шиворот-навыворот. Легко потеряться. Лучше тебе не сидеть под солнцем так долго, солнечный удар — дело серьезное. Уж я знаю, о чем говорю.

Эмма посмотрела по сторонам. Вокруг простиралась пустыня. Зелено-серые кактусы проваливались в гнетущую сепию окружающего пространства.

— Я не понимаю, — растерянно проговорила Эмма. — Мне казалось, я была в Сторибруке, ходила по его улицам, а теперь он исчез… Неужели это все привиделось мне? Все было только в моей голове…

— Один чудак сказал, что даже если что-то произошло в твоей голове, это еще не значит, что этого не было в реальности, — задумчиво проговорил Румпельштильцхен.

— Хм-м… Знаешь, что забавно? — усмехнулась Эмма, глядя в непроницаемые глаза Румпельштильцхена. — Я приехала сюда послушать сказки и, кажется, сама угодила в одну из них. А может, и во все сразу. Вероятно, я уже умерла, разбилась где-то там, — Эмма неопределенно махнула рукой в сторону непреодолимых рвов. — А теперь моя душа совершает мистическое путешествие, чтобы я примирилась со своей смертью. Я знаю это, я столько про это читала… А ты… — Эмма воткнула палец в худую грудь Румпельштильцхена. — Ты мой проводник в мир мертвых. Ты укажешь мне путь.

— Но… я сам не знаю пути, — засмеялся Румпельштильцхен. — Точнее, я знаю столько путей, что ты с ума сойдешь, выбирая.

— Путь всегда только один, — не слишком уверенно пробормотала Эмма. — Проблема в том, что я… не хочу по нему идти. Ведь этот путь в один конец, а я не хочу умирать. Я не готова.

— Никто никогда не готов, — Румпельштильцхен поскреб лохматую голову.

— И зачем я только решила написать эту дурацкую курсовую о воображаемом городе! — в сердцах воскликнула Эмма, ударяя ладонью по песчаной дороге. — Сидела бы себе дома, писала скучные статьи на фрилансе — нет же, меня потянуло в приключения!

— Ты хотела найти ответы на вопросы, не так ли? На какие-то очень личные вопросы, — проницательно улыбнулся Румпельштильцхен.

Эмма вздохнула. Лет с пяти, когда она себя впервые осознала, ей снились странные сны о городе-сказке, в котором она родилась, в котором остались ее родители и в который ей непременно нужно было вернуться. Сны повторялись, снились ей в самые тревожные ночи, и Эмма просыпалась, слыша, как голоса зовут ее туда, молят о помощи. Это было каким-то безумием, каким-то бредом. Эмма обращалась за советом сначала к воспитателям приюта, потом, повзрослев, к психотерапевтам, но все разводили руками, назначая ей новые и новые лекарства от дурного настроения. Ей говорили, что так она проживает травму покинутости, пытается как-то рационализировать свою утрату, что на самом деле нет никакого города, в котором волшебным образом живут ее родители и ждут ее. И с этим надо смириться. Но Эмма чувствовала этот зов — и не могла не ответить на него.

И когда услышала лекцию профессора Голда о городе Сторибруке, конечно же, решила во что бы то ни стало отправиться в экспедицию на его поиски. Экспедиция развалилась прямо накануне поездки из-за исчезновения ее организатора, профессора Голда; тогда Эмма решила отправиться на поиски самостоятельно. И вот теперь эти поиски закончились ничем. Она сидит одна в богом забытой пустыне Мексики и разговаривает со своей галлюцинацией, явившейся ей в образе гротескной карикатуры на профессора Голда. Того, кто дал ей надежду. И того, кто эту надежду уничтожил. Такова жизнь.

Эмма закрыла лицо руками и чуть не заплакала, но глаза оставались болезненно сухими. На плечо ей легла рука Румпельштильцхена.

— Не надо отчаиваться, Эмма, — мягко сказал он. — В конце концов, мы обязательно докопаемся до истины и найдем дорогу в Сторибрук, но твое сердце должно оставаться чистым, а намерения — твердыми.

— Реджина… — тихо сказала Эмма.

— Что? — спросил Румпельштильцхен.

— Там была женщина. Демиург. Реджина. Я видела ее.

— Уже что-то, — ухмыльнулся Румпельштильцхен. — Пойдем.

Эмма предложила Румпельштильцхену проехать на машине, но в этом пространстве колеса увязали в песке, намертво застревая. После нескольких бесполезных попыток завестись Эмма сдалась, и они пошли пешком. Эмма понятия не имела, куда они идут, и просто следовала за Румпельштильцхеном, который шел слегка петляющим шагом, как будто запутывая следы, как будто на них кто-то мог бы охотиться. Впрочем, Эмма бы не удивилась этому. Здесь все одновременно было возможно и невозможно.

Дорога была тяжела. Солнце беспощадно пекло голову, и Эмме пришлось сорвать с себя рубашку и повязать ее на манер банданы. Стало немного легче, но все равно духота давила на грудь, обтянутую спортивным топом. Воздух был сухим и горячим, каждый вздох скрипел на зубах вездесущим песком.

Эмма потеряла счет времени, сколько они так шли. Она вся взмокла и вымоталась, мечтая о привале, но Румпельштильцхен продолжал идти все такой же уверенной, пружинистой походкой, будто ему это путешествие ничего не стоило. А чего еще ждать от галлюцинации?

Наконец впереди появилось огромное дерево, толщиной в несколько обхватов. Оно резко выделялось среди однообразия окружающей местности. Оно как будто подсвечивалось изнутри волшебным красно-золотым сиянием. Могучий ствол врастал в землю тяжелыми, узловатыми корнями, а вершина дотрагивалась до неба длинными изогнутыми ветвями. Это был дуб. Эмма не ожидала увидеть здесь обычный дуб, он смотрелся несколько чужеродно и странно в этой выжженной пустыне. Дуб был живым, его зеленые листочки трепетали, а вокруг него все казалось мертвым и высохшим. Неподвижным. Эмма дотронулась до толстой коры, чувствуя, как по тонким жилам дерева поднимается невероятная сила, энергия, которую дуб черпает откуда-то снизу, а значит, там, под ним, что-то было. Эмма обошла дуб и обнаружила в нем дупло, в которое она легко могла бы залезть.

И она сделала это. Румпельштильцхен не успел ее остановить, как Эмма провалилась вниз, покатилась, как по трубе в аквапарке. Там, сверху, за мутноватой дымкой, осталось растерянное лицо Румпельштильцхена, а Эмму обхватило темнотой волшебного тоннеля и поволокло куда-то в сторону, пока она не выпала из дупла дуба в парке. В Центральном парке Нью-Йорка, как, поднявшись, прочитала Эмма на указателе рядом с дубом. Он был огорожен цепью, через которую пришлось перешагнуть.

После жаркой Мексики прохлада вечернего Нью-Йорка заставила зябко передернуть плечами. Эмма обратно надела рубашку на обгоревшее, раскрасневшееся тело. Она огляделась: парк был огромный. Эмма бывала здесь в детстве: неподалеку был приют, где она жила. Воспоминания нахлынули на нее: ей вдруг показалось, что она перенеслась не только в пространстве, но и во времени. Это было странно. В парке ничего не изменилось: белки все так же шныряли по деревьям, все так же бродяги спали на скамейках, сгущались сумерки. Эмма вышла к дороге, чуть не задохнувшись от пыли, едкого запаха бензина и выхлопных испарений. Отчаянно гудели машины, проносились мимо как бешеные. Глаза слепило от света фар, фонарей и ярких рекламных огней в витринах и на билбордах. Задумавшись, Эмма шагнула на красный сигнал светофора и чуть не угодила под колеса проезжающего мимо черного джипа, но кто-то схватил ее за плечи и вытолкнул с проезжей части.

— Тебе жить надоело? — на Эмму обеспокоенно смотрел Румпельштильцхен.

— Я не знаю, — смущенно пробормотала Эмма. — Это все так странно. Кажется, я схожу с ума.

— Ну это не удивительно, — пожал плечами Румпельштильцхен. — Мы все здесь немного сумасшедшие.

И он исчез, оставив в воздухе свою хитрую улыбку, как Чеширский кот.

Эмма огляделась. Город был огромным и стеклянным. Вверх уходили острые шпили небоскребов. Город шумел. Часы на уличном столбе показывали полночь, но город и не думал спать. Жизнь только начиналась. Она кипела. Жужжала. Звенела. И перекатывалась пульсирующей волной под ребрами. Эмма облизала губы. Все казалось нереалистичным. И Эмма уже запуталась, где она, а где ее странная фантазия. И не было ли все ее путешествие в Мексику сном, мыслью, которую она успела подумать за секунду до шага в бездну уличного движения?

— Как я здесь оказалась? — спрашивала себя Эмма.

Внутри раздался насмешливый голос Румпельштильцхена:

— Вопрос не в том, как ты здесь оказалась, а в том — для чего?

В воздухе появился мерцающий силуэт Румпельштильцхена, и вскоре материализовался он сам и встал рядом с Эммой. Она вздрогнула.

— В Нью-Йорке прошло мое детство, — сказала Эмма. — Но я так и не научилась любить этот город как родной. Он всегда мне казался чужим и холодным. Странным.

— Твоя душа не здесь, — заметил Румпельштильцхен.

— Нет. Моя душа в Сторибруке, но я не знаю, как мне туда вернуться… Если все, что было до этого, лишь мираж, если все, что было до этого, лишь галлюцинация воспаленного мозга, как я могу быть уверенной, что я сама существую. Может быть, я тоже лишь чей-то сон.

— А может быть, ты персонаж чьей-то нерассказанной сказки? — спросил Румпельштильцхен.

— Тогда мне нужно найти ее автора и сказать, чтобы он вычеркнул меня из истории, — упаднически проговорила Эмма. — Из меня не получится полноценного героя.

— Что написано пером, не вырубишь топором, — усмехнулся Румпельштильцхен. — Так что тебе придется стать героем своей истории.

Эмма тяжело вздохнула и пошла вперед. Ноги сами привели ее к старому зданию заброшенного и опустевшего приюта. Забор казался неприступным, но Эмма еще из своего детства помнила о потайной дыре, которую так никто и не заделал, а теперь в этом не было больше смысла. Эмма залезла на территорию. Сухие листья шуршали под кроссовками. Место было по-настоящему жутким, словно локация из фильмов ужасов. Эмма ненавидела фильмы ужасов. Она поежилась. Здесь было темно. Свет ночного города не проникал сюда, будто забор отрезал приют от внешнего мира. Фонари не работали. Стояли разбитые, став насестом для черных птиц, что гневно каркали, предвещая что-то нехорошее. Эмма не была трусливой или суеверной, но ей все равно было не по себе, и она не знала, зачем пришла сюда и что она хочет найти. Но сердце подсказывало — она должна быть здесь. Она должна что-то узнать. Вдруг мелькнула странная тень, скользнула за тяжелую дверь. Эмма пошла за ней и оказалась в полуразрушенном здании. Дверь позади захлопнулась. Под ногой что-то хрустнуло — ветка или чья-то кость. Эмма не стала разбираться. Она судорожно вздохнула. Все это напоминало какую-то хоррор-игру, хотя Эмма сейчас была не в настроении играть. Включив фонарик на телефоне, она шла вперед. Снова мелькнула тень и поспешила на второй этаж. Эмма побежала за ней и оказалась в кабинете директора. Столы заросли толстым слоем пыли. Со стен облупилась краска. Шкафы были распахнуты, и папки с документами вываливались из них. Эмма подошла к одному из шкафов и отыскала букву «С». Свон. Эмма Свон. Она открыла папку со своим именем, со своей историей.

Информация была довольно сухой. Такого-то числа такого-то года ночью раздался звонок в дверь приюта. Охранник пошел открывать и обнаружил на пороге корзину с младенцем, завернутым в голубое одеяло, на котором было вышито имя «Эмма». Никаких документов найдено не было. Охранник не успел заметить, кто оставил корзину.

Ветер распахнул окно и вырвал из рук Эммы листок, который сам по себе сложился в бумажную птицу и полетел по воздуху. И Эмма последовала за ним и пришла в кладовку, где валялась подгнившая корзина. Одеяло было поедено молью, и только вышитые буквы ярко сияли. Эмма обвела буквы пальцами, смазывая золотистую пыльцу. Перед глазами проплывали сцены из прошлого, которое она, разумеется, не могла помнить, но помнила. Внутренним взором она видела испуганное лицо матери, когда она укладывала маленькую Эмму в корзину и что-то шептала, целуя мокрые щеки. И еще — Эмма видела, как за спиной матери вихрился черный дым надвигающегося проклятья.

Вдруг издалека послышался звон ключей. О, Эмма помнила этот звон! Пока она жила в приюте, она каждый вечер боялась его услышать. Так звенели ключи на поясе комендантши, когда та делала ночной обход по коридорам, и не дай бог ей было встретить кого-то, кто не спал после отбоя… Эмма затаила дыхание. Звон приближался. Распахнулась кладовка, и, обернувшись, Эмма натолкнулась на призрак комендантши. Комендантша издала страшный, нечеловеческий вопль и набросилась на Эмму. Та едва успела увернуться. Она побежала вперед, не разбирая дороги. Она не знала, куда бежать, где скрыться от грозного призрака, встреча с которым явно не обещала ничего хорошего. Призрак преследовал ее, оповещая о своем присутствии тревожным звоном ключей. Эмма бросилась в первый попавшийся шкафчик, который, к счастью, оказался открытым, и провалилась в него, как в Нарнию. Ее снова окутало тьмой, потащило куда-то. Дверь шкафа открылась, и Эмма едва не ослепла от яркого света, льющегося в глаза. Свет был неестественным, волшебным. Его источником были не только свечи, расставленные в люстрах. Сияло само пространство. На Эмму удивленно уставилась Реджина, только выглядела она несколько иначе, не так, как в мираже Сторибрука. На ней было узкое платье с острым воротом, а волосы были уложены в высокую прическу. Она выглядела… зловеще. Эмма вжалась в заднюю стенку шкафа, но Реджина вытащила ее наружу.

— Ты кто такая? — гневно спросила она. — И что ты делаешь в моем шкафу?

— Я… — Эмма растерялась и не знала, что сказать.

— Ты шпионка! — безапелляционно заявила Реджина и позвала охрану. Прибежали два высоких стражника в черной кожаной форме и, схватив Эмму, повели ее в темницу.

— Я не шпионка! — кричала Эмма, но кто бы ее услышал! Она видела, как Реджина выходит в зал, где на полу лежал окровавленный мужчина, а над ним склонилась растрепанная женщина. Та самая женщина. Мама Эммы. Эмма пыталась позвать ее, но в шуме усиливающегося ветра та не услышала ее и не узнала, что Эмма уже здесь. Она пришла, чтобы спасти свою семью. Только как она теперь поможет хоть кому-то, если не может спасти саму себя.

В темнице, куда привели Эмму, пола не было видно под густым слоем песка и соломы. В углу стояло прядильное колесо. Дверь захлопнулась, и Эмма бессильно рухнула на песок, зарываясь в него. Она смотрела в окно и видела сквозь решетку, как огромная тень подбирается к красному солнцу, стоящему в зените, и пожирает его. Все погрузилось в кромешную тьму. И только прялка светилась золотом. Эмма подошла к ней и провернула колесо. Появился Румпельштильцхен.

— Ты поможешь мне выбраться отсюда? — спросила Эмма.

— Конечно. Но ты знаешь условие...

— Отдать своего первенца? — с сомнением проговорила Эмма, вспоминая старую сказку.

— Отдать своего первенца… — подтвердил Румпельштильцхен.

— Ну это вряд ли когда-либо случится, — сказала Эмма и вдруг почувствовала странное шевеление в своей утробе. Эмма нахмурилась. — Мне всегда было интересно, для чего тебе нужны чужие дети?

— Для того, чтобы научить их тому, что я сам знаю, и сделать из них Воинов.

— Воинов? — Эмма вопросительно взглянула на Румпельштильцхена. — И с кем же они будут воевать?

— Каждый Воин в первую очередь сражается с самим собой, со своим прошлым, иллюзиями и ложными установками, освобождается от них — и тогда становится непобедимым.

— Я бы тоже хотела быть Воином, но, боюсь, уже слишком поздно, — вздохнула Эмма, наблюдая, как темное колдовство бушует за пределами башни.

— Никогда не поздно, дорогуша, — улыбнулся Румпельштильцхен и прокрутил колесо прялки, превращая солому в золотые нити, из которых сплел крепкую веревку. — Ты тоже можешь стать Воином. Но сначала ты должна принять свою смерть.

— Что? — Эмма поперхнулась, Румпельштильцхен набросил веревку ей на шею и затянул петлю. Эмма схватилась за нее обеими руками, но чем сильнее она пыталась вырваться, тем туже колючая петля стягивала горло, не давая дышать. Веревка была живой и разумной. Из нее невозможно было выпутаться. И Эмма умерла. В который раз.

Вокруг вздымалась песчаная буря, закручивая черные смерчи, бросая песок в глаза. Эмма укрывалась рукой, но это не помогало. Ветер рвал одежду Эммы. Точнее — то, что когда-то было Эммой. Она больше не была своим телом, тело было лишь внешней оболочкой, скафандром, и Эмма сбросила его, оставшись чистым духом в форме золотистого шарика. Эмма скользила между потоками враждебных вихрей. И слышала зловещий женский смех, вспарывающий гудящую плотность этого запредельного места. Буря была колдовской, рукотворной, словно Эмму поместили в стеклянный стакан с песком и сильно встряхнули. Эмма поняла, что за этим стояла Реджина. Эмма видела горящие угольки ее черных глаз. И не было спасения от ужасающего взгляда. Эмма замерла на месте, золотистый шарик пульсировал, распуская волны тревожной энергии.

Впереди Эмма обнаружила колышек, зарытый в песок. Странно было предположить, что в этом — спасение, но Эмма все же полетела к нему сквозь стену оранжево-серого песка и черного пепла и, дотронувшись до колышка, вновь обрела себя, свою человеческую форму. Под ногами скрипнула черепица — Эмма стояла на крыше какого-то здания, и колышек был его шпилем. Раскопав завалы песка, Эмма обнаружила часовую башню. Стрелки часов, конечно же, застыли на месте, остановив ход времени в этом проклятом городе. Эмма опустилась на колени, достала до циферблата и дернула стрелку, с ее пальцев слетел золотистый свет, и часы заработали. Время пошло вперед, завибрировало неровными волнами по песчаным дюнам, смывая их, расчищая город. С черно-красного неба пролился густой дождь. Через мгновение город был чистым, омытым свежей водой жизненных перемен.

Люди, которых завалило песком и пеплом, вдруг ожили и посмотрели на голубеющее небо, заметив Эмму на крыше, многие стали кричать и указывать на нее. Эмма не сдержалась и помахала им, радостно улыбаясь. Хотелось петь и смеяться, празднуя победу силы духа над злыми чарами. Но Эмма чувствовала: это еще не конец.

И действительно. Вскоре под башней появилась Реджина. Она пронзительно посмотрела на Эмму, но в ее взгляде не было гнева и злости, а только усталость.

— Эмма! — крикнула она. — Не думала, что увижу тебя снова, ты так внезапно исчезла, как и появилась. Мне стало казаться, что встреча с тобой была лишь сном.

— Это и было лишь сном, — улыбнулась Эмма. — А теперь вы проснулись. И я проснулась. Только я не знаю, как мне отсюда слезть.

— Легко, дорогуша, — за спиной опять появился Румпельштильцхен и столкнул Эмму. Она думала, что разобьется, но зависла в нескольких дюймах над землей, остановленная магией, рожденной из ее сердца. Как у нее это получилось, она не знала, и спросить было не у кого. Румпельштильцхен исчез, растворился в воздухе. Как всегда. Эмма поднялась на ноги.

— Ты владеешь магией? — спросила Реджина с подозрением, — Я думала, простаки не умеют…

— Я же говорила — я не простак. Я родилась здесь и наконец вернулась домой.

— Эмма? — недоверчиво спросила подошедшая к ним женщина, в которой Эмма сразу узнала свою мать.

— Да, мама, это я, — Эмма обняла маму и крепко поцеловала ее в щеку. — Прости, я немного задержалась.

***

И жили они долго и счастливо?

Эмма сидела на полу своей палаты и огрызком карандаша записывала историю в тетрадку, которую выпросила у надзирательницы.

Эмма была приговорена к тюремному заключению за убийство профессора Голда. Он обманул ее. Говорил, что вместе они отыщут Сторибрук, пригласил Эмму к себе домой для обсуждения деталей будущей поездки. И она, окрыленная этой идей, пришла к нему, полная надежд. Голд привлек ее к себе, стал целовать и гладить, намекая на продолжение в просторной спальне. И Эмма, влюбленная в профессора по уши, без сопротивления отдалась ему. После, когда все уже произошло, Голд лежал на кровати, а Эмма расспрашивала его о Сторибруке.

— Сторибрук, — говорил расслабленный профессор, — это метафора. Мечта о волшебном городе, в котором находится источник вечной жизни и вечного знания. Но мечта, как это им свойственно, недостижимая. Сторибрука физически попросту не существует, это ментальный образ, который притягивает наше сознание.

— Но как же экспедиция в Мексику… мы же собирались… — недоуменно пробормотала Эмма.

Голд рассмеялся.

— С тобой, моя дорогая, я готов отправиться хоть на край света.

Голда обвиняли в непозволительных отношениях со студентками, и он хотел сбежать из страны, ища убежища в Мексике, но не успел. Эмма воткнула нож в его горло, окропляя его кровью постель и свои руки.

— Подонок, — с горечью сплюнула она. И расплакалась.

Она тоже пыталась убежать. Уехать на «Жуке» в Сторибрук. Но не смогла пересечь границу. Ее остановили и арестовали. Все было кончено для нее.

А потом она узнала, что беременна. И эта новость совсем добила ее. Она пыталась покончить с собой, затянув на шее полотенце, но у нее ничего не вышло. Только потеряла ребенка. Саму ее откачали и направили к психиатру. Доктор Реджина Миллс внимательно изучила ее анамнез и убедила суд изменить приговор. Вместо тюремного заключения Эмму отправили на лечение в специализированную психиатрическую больницу.

С тех пор прошло много лет, но Эмма запуталась во времени, не зная, что было вчера и что будет завтра. Для нее существовало только сегодня, в котором она писала историю и верила, что все, что написано пером, обязательно сбудется. Ведь как сказал один чудак: если что-то происходит у тебя в голове, это еще не значит, что этого не было или не будет в реальности.