Что у тебя под париком?

Запахи тут такие... противные. Пахнет спиртом и хлоркой, и какими-то горькими лекарствами. Солнце яркое, прямо в глаза светит, и тени пляшут на стенах белых и голубых. А вокруг лысые головы. Много-много лысых девчачьих голов. Они все одинаковые, гладкие, как большие яйца, наверное, как те, которые несут страусы.

И вдруг − одна такая, совсем другая! У неё длинные, золотые волосы, прямо как у принцесс из книжки. Я иду к ней, тяну свою ручку, хочу потрогать эти красивые локоны. Хватаю! А волосы вдруг чуть-чуть съезжают набок, и видно опять лысину.

Мама тихонько шикает на меня и грозит пальцем.

− Настя, ты что, нельзя, − строго говорит мама и смотрит. − Не трогай руками, это парик.

Парик? Это что, как у кукол, которых тут в игровой полно?

− Что у тебя под париком? − шепчу я и тычу пальчиком в её голову.

− Ничего, − отвечает девочка и сразу уходит.

Наверное, обиделась... Ну и ладно! Зато у меня свои волосы есть! Густые, чёрные, почти до самого низа, и все говорят, какие они хорошие. А лысые девочки просто мне завидуют. Когда мы с мамой идём в столовую, даже тёти-поварихи ойкают и ахают: «Настенька пришла, наша красавица!»

Потом я узнала, что ту девочку с золотыми волосами зовут София. Её голова в парике часто мелькала в коридоре, пока я сидела в нашей палате.

Здесь, в этом большом белом доме, было всё: и конфеты, и игрушки, и телевизор, где можно смотреть мультики. Только гулять нельзя. Мама водила меня в игровую. Там игрушек было столько, что можно утонуть! И кукольный театр стоял. Добрые тёти надевали мне на руку куклу, и мои пальчики становились то медведем, то волком, то девочкой Машенькой. Там даже можно было кататься на велосипеде, такой огромной казалась комната!

Я ходила туда с радостью. Там было лучше, чем в кабинетах врачей. Там мне много-много раз делали УЗИ, трогали живот и спину, и брали кровь из руки страшным большим шприцем. Меня держали все − и врачи, и мама, и санитары, чтобы сделать все эти противные и страшные дела.

Поэтому в игровую я бежала, как на праздник, чтобы поиграть и забыться.

Однажды там я увидела девочку. У неё глаза были совсем узкие, как будто две тоненькие щелочки. Она была очень занята: брала щипцами ватку и прикладывала к своему зайцу, будто делала ему операцию на ранке. Я замерла и смотрела, как она старается. А моя мама тем временем болтала с мамой этой девочки − та тоже была такая же, с узкими глазками и очень широкой улыбкой.

Прошло несколько дней, и доктор-девочка больше не приходила.

− А где она? − я не отставала от мамы.

− Уехала домой, далеко, − мама вздыхала, но отвечала.

Как грустно, что она уехала! Кто же теперь будет лечить её плюшевых зайцев?

В следующий раз, когда я, помучившись с противными уколами и осмотрами, попала в игровую, я сама стала доктором. Взяла «слушалку» и стала слушать все игрушки, чтобы они не болели, как я или те лысые девочки. Давала им невидимые таблетки и делала уколы − только мои уколы были совсем не страшные, как у настоящих врачей. Я была очень добрым доктором, и все игрушки меня любили.

Вскоре и золотой парик Софии перестал мелькать в коридоре. Мне стало совсем тоскливо. На улицу нельзя, играть почти не с кем. Часто, особенно по ночам, я чувствовала себя совсем плохо. Мне и холодно, и жарко, и сил нет, и мама скорее зовёт врачей. Они суют мне горькие таблетки, а иногда ставят очень больные уколы.

Бывали дни, когда к нам в палату приходили двое. Мама говорила, что это мои братья, Коля и Антон. Но я их совсем не помнила, они были чужими. Я прижималась к маме и злилась, когда они, даже ласково, пытались меня уговорить подойти. Я не знала этих братьев! А вдруг мама ошиблась, и это совсем незнакомые, страшные люди? В больнице мне давали много конфет и вкусных соков. Я ела их неохотно, поэтому мама отдавала все сладости моим братьям.

Когда Антон и Коля уходили, мама отправлялась на улицу и строго-настрого наказывала мне сидеть тихо. Возвращалась она с моими любимыми фруктами: мандаринами и гранатами. Я их уплетала за обе щеки, а кислые зёрнышки граната часто брызгали мне в глаза или пачкали чистую одежду красным соком.

На улице уже лежал снег, а нам всё ещё нельзя было выходить. Мы сидели в палате, и мама говорила, что сегодня будет сюрприз − придёт Дед Мороз и принесёт подарки. Я должна была рассказать ему стишок. Я уже выучила, что буду говорить Дедушке Морозу, и очень ждала, когда же он постучит в нашу дверь.

Но вместо доброго бородатого дедушки в палату вошла страшная старуха. У неё был нос длинный и кривой, как крюк, сама она лохматая, а одежда висела рваными лохмотьями. В руках она держала старую метлу.

− А−а−а—а! – заверещала я, скорее подбежав к маме, просясь на руки. – Пусть она уйдёт! Уйди! Уйди!

А мама только смеялась. Она что, не знает, что это пришла Баба Яга, которая крадёт и кушает детей?! Зачем ей меня есть, я же хорошо вела себя?!

− А ну, уходи, Баба Яга! – послышался голос. – Не дадим тебе детей в обиду!

Баба Яга прошмыгнула за дверь, и, наконец, в палате появились добрый Дедушка Мороз и его красивая внучка Снегурочка. Но мне было так страшно от вида той старухи, что я крепко-крепко держалась за мамину шею и не хотела слезать с её рук. Тут меня никто не достанет.

− Ну? Расскажешь Дедушке Морозу стишок? А я тебе за это подарков дам!

Мне кажется, Дед Мороз даже не услышал мой стих. Мне было очень-очень страшно! Я быстро-быстро его прочитала, лишь бы они все поскорее ушли. За это мне дали подарки − много-много конфет и игрушек. Но больше всего мне понравилась игрушка − собака далматинец. Он был совсем как настоящий! У него блестели глаза, и двигались лапы и голова. Это было настоящее волшебство.

Потом я помню ещё подарки: сладости, которые я уже с трудом ела, и снова игрушка собачки с длинными ушами. Если нажать ей на ухо, она громко пищала! На этот раз к нам с мамой пришёл другой мужчина, тоже с бородой, но тёмной, в длинном чёрном одеянии. На груди у него висел большой золотой крест. Наверное, очень тяжёлый.

Он передал мне гостинцы, а сам разговаривал с мамой. Я толком не понимала их взрослые разговоры. Что-то про молитвы и церкви. Скукотища! Но мама после его ухода стала какой-то очень серьёзной и задумчивой. А я всё сидела в окружении сладких конфет, прижимая к себе игрушку далматинца.

Прошло двадцать лет. Пятнистый пёс, немного замаранный и потрёпанный временем, но всё ещё красивый, стоит дома, где я провела своё детство. Он занимает своё местечко на трельяже и отправляет меня в те далёкие дни, когда я, будучи совсем маленькой, лежала в детской онкологической больнице, вместе с другими детьми − теми самыми лысыми девочками, которых, наверное, уже и нет в живых. Они, как говорила мама в детстве, «уехали домой», но не прожили там долго. А мой диагноз − рак крови − оказался просто ошибкой врачей.

«Что у тебя под париком?» − Под париком была целая жизнь.