Чужая высота

Дождь был ледяным, ночным, таким же, как и эта война — бесконечной и лишённой милосердия. Артём сидел в укрытии из обломков бетона, сжимая в руках тепловизионный планшет. На экране — призрачные фигуры в зелёных тонах. Там, в двухстах метрах, за укреплённой позицией противника, была цель. Командир дал чёткий приказ: ликвидировать снайпера, который за день положил троих ихних.

Его пальцы привычно скользили по панели управления дрона-камикадзе. «Лебедь-7» завис в воздухе, невидимый и бесшумный, ожидая команды. Артём был одним из лучших операторов. Его называли «Призраком». Он не видел глаз тех, кого убивал. Только пиксели на экране, которые исчезали после яркой вспышки. Это была чистая, стерильная математика войны. До сегодня.

Связь шипела в наушниках: «Призрак, цель в секторе «Дельта». Подтверждаю визуал. Снайпер с винтовкой «Сайга». Ликвидируй».

Артём увеличил изображение. Фигура в развалинах, прижатая к стене, ведёт наблюдение. Что-то было не так. Манера держать оружие, поворот головы… Щелчок зума. Лицо, изрезанное морщинами и усталостью, борода с проседью. Глаза, которые он видел во сне двадцать лет.

Отец.

Время остановилось. Гул дрона превратился в навязчивый звон в ушах. Мир сузился до этого экрана. Это был не пиксель. Это был он. Сергей Иванович. Тот, кто учил его рыбачить на рассвете, чинить проколотую велосипедную камеру в гараже, пахнущем маслом и старой краской. Тот, кто купил ему первый горный велосипед «Стелс», сияющий красной краской, и бежал рядом, держа за седло, пока Артём не поехал сам, заливаясь смехом от восторга и страха.

«Пап, смотри, я могу!»

«Молодец,сынок! Никогда не сдавайся!»

И теперь его палец лежал на виртуальной кнопке с надписью «ENGAGE». Отец был по ту сторону фронта. Они не виделись восемь лет, с тех пор как страна раскололась, а семья разорвалась пополам. Мать умерла от горя посередине. Отец уехал на восток, Артём остался на западе. Они стали абстракциями в новостных сводках, врагами по умолчанию.

«Призрак! Что ты застыл? У него есть поддержка! Уничтожай цель!» — голос командира прорвался сквозь туман.

Отец в кадре вдруг резко повернул голову. Не к дрону. Он смотрел куда-то вдаль, будто почувствовал взгляд. И на мгновение его глаза, такие знакомые, серые и усталые, будто уставились прямо сквозь объектив, прямо в душу Артёма. В тот самый миг, когда детская память кричала «Папа!», мускулы натренированной руки сжались. Палец нажал.

На экране — ослепительная белая вспышка. Потом пыль, дым, статичные обломки. Сигнал «Лебедя-7» пропал. Цель уничтожена.

Артём вырвал наушники. Его вырвало в угол укрытия, горькой желчью и невыносимой пустотой. Он только что убил своего отца. Не пиксели. Не цель. Человека, который дал ему жизнь. Своими руками. Вернее, одним движением пальца, холодным и точным, как всё в этой проклятой войне.

Его трясло как в лихорадке. Перед глазами плясали картинки: не взрыв на экране, а те самые глаза отца. Усталые. Удивлённые? Узнал ли он в последнее мгновение? Понял ли, чья рука нажала на курок?

Он залез дрожащими пальцами в грудной карман, под бронежилет. Там, на старой, истёртой цепочке, висел маленький серебряный крестик. Отец надел ему его перед его первым самостоятельным походом, в шестнадцать. «На удачу, сынок. И чтобы помнил, кто ты». Артём не был верующим. Но этот крестик был последней нитью, связывавшей его с тем миром, где был дом, а не руины, и отец, а не враг.

Теперь эта нить порвалась. Он собственными руками её перерезал.

Командир хлопал его по плечу, что-то говорил про «отличную работу» и «спасённые жизни». Эти слова звенели пустотой. Артём кивал, не слыша. Он был внутри себя, в аду, который устроил себе сам. Он смотрел на руки. На эти пальцы, которые только что нажали кнопку. Этими же пальцами он когда-то собирал модель танка с отцом, за столом, заваленным деталями и тюбиками клея.

Ночь не принесла покоя. Каждый звук взрыва вдалеке отдавался в нём новой вспышкой на экране. Каждый раз, закрывая глаза, он видел тот поворот головы. Эти глаза.

Он сидел в темноте, на ящике из-под патронов, сжимая в кулаке крестик до боли. Боль была единственным, что подтверждало: он ещё жив. Он вспоминал, как отец учил его кататься на том велосипеде. Как бежал сзади, тяжело дыша, но не отпускал, пока Артём не крикнул: «Отпусти! Я сам!». И отец отпустил. И он поехал. И оглянулся, и увидел отца, стоящего посреди дороги, счастливого, улыбающегося, машущего ему рукой.

Теперь он оглянулся на всю свою жизнь. И увидел в конце дороги только пыль после взрыва.

Мысль оформилась холодная, чёткая и неотвратимая, как траектория полёта его дрона. Он не сможет жить с этим. Не сможет дышать этим воздухом, который теперь навсегда пахнет пеплом отца. Не сможет смотреть в небо, где летают его «Лебеди», неся смерть, которая может оказаться чьим-то сыном, чьим-то отцом.

Он в последний раз посмотрел на крестик в ладони. Тусклый серебряный блеск в свете фонарика. Последняя связь. Последнее напоминание о том, кем он был когда-то. Мальчиком с отцом.

Он бережно положил крестик на ящик. Аккуратно, как что-то хрупкое и бесконечно ценное.

Потом снял шлем, отложил в сторону планшет. Вынул табельный пистолет. Рука не дрожала теперь. Была странная, леденящая ясность.

Он не видел больше смысла. Война забрала у него последнее — его самого. Он убил отца. Он убил сына в себе.

Он поднёс ствол к виску. В последний миг перед тем, как палец нажал на спуск, перед глазами всплыло не лицо отца на экране. А его улыбка. Та самая, счастливая, на пыльной дороге детства.

Выстрел прозвучал глухо, растворившись в ночном рокоте далёкой артиллерии. Ещё одна потеря. Ещё одна искорка жизни, погасшая в бездне этой войны, где сыновья убивают отцов, а технологии делают это смертельно просто и невыносимо больно.

На ящике из-под патронов тускло поблёскивал маленький серебряный крестик. Свидетель последнего взгляда и немого вопроса, оставшегося без ответа.