Чужие сны

Я никогда не думал, что увижу Матвея таким.

Он лежал неподвижно, будто восковая кукла, встроенная в больничную койку. Трубки, провода, монотонный писк аппаратуры — всё это казалось чужеродным для человека, который ещё неделю назад смеялся в баре, размахивая руками в рассказе о своей последней поездке.

— Врачи говорят, тебе повезло, — пробормотал я, сжимая поручень кровати. — Если, конечно, считать везением вот это.

Его лицо было бледным, но почти не повреждённым — лишь тонкий шрам над бровью, будто кто-то провёл карандашом. Губы слегка приоткрыты, веки неплотно сомкнуты, как у спящего. Но Матвей не спал.

— Ты же ненавидел больницы, — продолжал я, зная, что это глупо. — Помнишь, как ты орал на того медбрата в травме, когда тебе палец зашивали?

Тишина. Только бульканье аппарата ИВЛ.

Я стал приходить каждый вечер после работы. Приносил журналы про автомобили — его страсть — и оставлял на тумбочке, хотя знал, что он их не откроет. Иногда включал подкасты, которые мы слушали вместе, но быстро выключал: звук чужого смеха в мёртвой тишине палаты резал по нервам.

На девятый день случилось нечто странное.

Я как раз собирался уходить, когда заметил, что его правая рука — та, что обычно лежала ладонью вверх — сжата в кулак.

— Матвей?

Ничего.

Я осторожно дотронулся до его пальцев. Холодные. Но когда я попытался разжать их, почувствовал слабое сопротивление.

И тогда его глаз — только левый — дрогнул.

Не полное открытие, а именно судорожный вздрагивающий момент, будто он пытался поднять веко против невидимой силы.

Я замер, сердце колотилось где-то в горле.

— Ты... ты меня слышишь?

Глаз снова дёрнулся.

А потом — тихий, хриплый звук. Не слово. Даже не шёпот. Просто выдох с напряжением, будто он пытался заставить голосовые связки работать после долгого молчания.

Я наклонился так близко, что почувствовал запах лекарств из его дыхательной трубки.

— ...фо...н...

Пальцы снова сжались.

Я позвал кого-то из врачей, но медсестра сказала, что такое бывает. Что-то типа непроизвольных рефлекторных движений.

Но я видел, это не было рефлексом.

Я провёл всю ночь, глядя в потолок своей квартиры и повторяя это хриплое "фо...н". Телефон? Диктофон? Его собственный телефон забрали родственники домой.

Меня не покидало странное чувство, что это было не просто так. Утром, прежде чем ехать в больницу, я зашёл к Матвею домой, объяснил ситуацию и попросил его телефон.

В палату зашёл с ощущением, что совершаю что-то запретное. Матвей лежал в том же положении.

Я придвинул стул вплотную к кровати, достал смартфон.

— Матвей, я принёс. Вот, смотри.

Поднял устройство перед его лицом. Никакой реакции.

Осторожно разжал его правую руку — ту самую, что вчера сжималась в кулак — и вложил в ладонь телефон. Пальцы были холодными и вялыми.

— Возьми. Надеюсь как-то поможет.

И тогда случилось нечто, от чего у меня похолодела спина. Его пальцы сжались вокруг смартфона. Не рефлекторно. Не случайно. Точно, будто он знал, что держит.

Я резко оглянулся — медсестры не было.

— Матвей, если ты меня слышишь...

Но его лицо оставалось безжизненным. Только рука, сжимающая телефон, казалась принадлежащей другому человеку.

Я оставил аппарат в его ладони, пристроив рядом на тумбочке зарядку.

— Я завтра приду, — пообещал, хотя не был уверен, слышит ли он меня.

Я пришел в больницу на следующий день с тяжелым ощущением в груди.

Смартфон лежал там же, где я его оставил — зажатый в Матвеевой руке, как будто его пальцы окаменели вокруг корпуса. Батарея была почти разряжена. Странно, когда я вкладывал телефон в руку там был полный заряд.

Я осторожно разжал его пальцы — они сопротивлялись, словно не хотели отпускать. Когда я вытащил телефон, экран мигнул, на нём было открыть приложение диктофона и было сделаны 37 новых записей.

Мое дыхание участилось. Я нажал на первую.

“Олег… я знаю, что ты это ты принёс… ты должен помочь…”

Голос Матвея. Но не тот, который я помнил — хриплый, сдавленный, словно ему мешала говорить невидимая рука, сжимающая горло.

Я включил следующую запись.

“Постараюсь объяснить… ты только поверь. Я не сплю. Как только я теряю сознание, то оказываюсь…”

Третья запись:

“...сначала я думал, что это просто сон…но я полностью осознаю себя там. Это точно не сон. Это какой-то мир…не знаю как описать, я даже слов не могу подобрать…”

Следующие несколько записей были пустыми или с непонятными звуками. Как будто во время записи он терял сознание. Я лихорадочно пролистывал записи. Все они были короткими — по 10-15 секунд, будто он едва успевал начать, прежде чем его прерывали, пока не добрался до записей, где появились слова.

“...тяжело… короче… я нашёл там проход или портал. Стало интересно, что это такое и я открыл его…”

“...я открыл проход... идиот. Оттуда повалили какие-то существа. Не смогу их описать, да и слов, наверное, нет таких.”

“...сначала они не замечали меня… просто разбредались кто куда…но потом, некоторое начали замечать меня…”

“...долго всё описывать…да и не смогу я внятно сделать это. Тебе нужно знать только, что эти существа влияют на разум и они хотят пробраться в наш мир через меня…”

“...ты должен убить меня. Сам я не смогу. Но у меня уже нет сил сопротивляться им…они не должны прорваться к нам…дальше уже проснусь не я…”

Я включил последнюю запись, сделанной три часа назад. Нажал воспроизведение.

Сначала была долгая тишина. Потом — не голос. Что-то копошащееся, мокрое, дышащее в трубку.

И едва различимый шёпот Матвея, полный ужаса, обречённости, но в тоже время шёпот полон измождённости:

“«Они… в голове… не дают…»”

Запись оборвалась.

Я сидел, ошеломленный, когда услышал слабый звук.

*ПИП*

Голова резко поднялась. На мониторе над койкой показывал резкий скачок мозговой активности.

А потом — медленно, с противным хрустом — повернулась Матвеева голова.

И его глаза, наконец, открылись.

Я застыл, вглядываясь в его лицо — те же черты, тот же шрам над бровью, но что-то было ужасно не так. Кожа двигалась чуть медленнее, чем должны двигаться мышцы, уголки рта подрагивали в странном, нечеловеческом ритме. И тогда я понял: то, что смотрело на меня с кровати, лишь носило кожу Матвея, как костюм, и в каждом его движении, в каждом звуке сквозила чужая, нездешняя грация.

Вдруг в висках застучало — сначала тихо, потом всё сильнее, будто кто-то вбивал гвозди прямо в череп. Перед глазами поплыли тени, а в ушах зазвучал шёпот, вплетающийся в мои мысли так естественно, будто это и были мои собственные. Я не мог разобрать, что это были за слова, но они давили на меня огромным грузом, что голова начала тяжелеть.

Взяв подушку с соседней койки, тело дрожало от противоречивых импульсов. Его улыбка становилась всё шире, будто он читал мои мысли.

Пальцы впились в подушку, а я не знаю, что делать.