Чужие Степи - часть четвертая

Длинный разбег по потрескавшемуся асфальту, больше похожему на лоскутное одеяло из выбоин и проросшей кое-где травы. И наконец, с ощутимым усилием, словно пловец, отталкивающийся от дна, машина отрывает колеса от земли.

— Кажись, лишка загрузили… Говорил же… — доносится негромкое, но отчетливое бормотание дядя Саши. Я его слышу идеально — после капитальной переделки всей системы связи, переспрашивать по три раза больше не нужно. Чувствительность микрофона теперь просто великолепная, улавливает даже шепот.

— Так ты ж сам говорил: «Пихай больше, пока место есть!» Нет? — машинально парирую я, задним умом понимая что нарвусь на привычную получасовую проповедь, сотканную из ворчания и обвинений во всех смертных грехах.

Но… проповеди не последовало. Вместо этого дядя Саша лишь недовольно зыркнул на меня, и резко щелкнул тумблером на панели, отключая связь.

«Наверное, понял, что глупо спорить с очевидным», — подумал я, с облегчением глядя на его ссутулившуюся спину. Ведь обычно мы больше восьми бочек не брали, а тут он решил что с приходом весны можно и побольше нагрузить. Но, в любом случае, мы в небе, и скоро будем дома.

При мысли о доме на душе потеплело, несмотря на пронизывающий холодок, гуляющий по кабине. Шутка ли — летели на два дня максимум, а проторчали в поселке почти неделю! Даже не представляю, с какими глазами покажусь жене. Вылетели в четверг, а сегодня уже вторник… Значит, переживать она начала где-то с вечера субботы, когда стемнело, а нас все не было. И к сегодняшнему дню наверняка уже вся извелась.

Такое, конечно, случалось и раньше. Задержки — неизбежная часть нашей работы. Но обычно — на день, максимум два. А тут — целая неделя без малого! Хочешь не хочешь — запереживаешь. А если учесть, что она в курсе всех проблем с самолетом… который и так-то староват, а в последнее время совсем унывать стал, — вообще нехорошо получается.

Как не следи, как ни ухаживай, а от поломок никуда не денешься. Особенно когда запчастей днем с огнем не сыщешь, и почти всё приходится «колхозить». Вот и в этот раз беда подкралась незаметно. Еще на подлете к поселку дядя Саша нахмурился, прислушиваясь к монотонному вою мотора. Потом ткнул пальцем в сторону: «Слышишь? Подвывает чутка…». Сначала шум был едва уловим, фоном к основному реву. Но с каждым километром он нарастал, превращаясь в тревожное, прерывистое подвывание. А на последних километрах движок вдруг зачихал, будто подавился, дернулся несколько раз… и заглох. Ладно близко были, сели худо-бедно, а случись такое над лесом, даже не знаю, как обернулось бы.

Причину мы, конечно, нашли и устранили, вот только быстро не получилось, уж больно хитрой поломка оказалась. То нужной трубки нет, то прокладку никак не подобрать, то ключ не лезет… Но не зря говорят — нет худа без добра. Хоть и задержались прилично, зато весну встретили по-настоящему, прочувствовали, так сказать, момент пробуждения природы от зимней спячки. Ведь несмотря на относительно небольшое расстояние — каких-то двести километров по прямой — климат там, на севере, совершенно другой. У нас в станице уже вовсю зеленеет трава, черемуха отцвела, а там… Там еще снег в оврагах, земля робко, островками, начала покрываться бледной зеленью. Всего двести километров — а будто на месяц назад вернулись.

Но сейчас всё это позади. Главное — наш «старичок» снова в небе. Покряхтывает, поскрипывает, но везет так необходимую солярку. Потому что весна — это не только первые цветы и робкое солнышко. Это, прежде всего, начало посевной. Самый ответственный, самый нервный сезон. Свои огороды, грядки возле домов — ладно, там лопатой да тяпкой управляемся. А вот поля… Большие поля под зерновые, под кормовые культуры — без техники никак. Без тракторов, без сеялок, без культиваторов. А техника — значит топливо.

В прошлом году сеяли с оглядкой — посевного материала было в обрез, едва хватило на самые необходимые площади. Скупо, экономно, без размаха. А в этом году — совсем другой расклад. Семян заготовили достаточно, благодаря удачному прошлому урожаю, поэтому распахивали по максимуму, как только силы и ресурсы позволяли.

Картошка, морковь, свёкла, репа, — корнеплодов целое царство! Кукуруза, которой засеяли пологий склон у воды — надеемся на силос. Зелень всякая — укроп, петрушка, кинза, базилик, плюс еще куча названий которых я раньше и не знал. Саженцы плодовых деревьев — яблони, груши, сливы. Бахча — арбузы, дыни — под пленку пока. И томаты, конечно, целая плантация в теплицах, которые только предстояло накрыть. Аграрные планы на этот год были поистине грандиозными. Энтузиазм подогревала удачная находка прошлой зимы — в одном из вагонов поезда нашли бухты с лентой для капельного полива. Две здоровенные катушки, по десять километров каждая! Это ж двадцать километров тоненьких трубочек с дырочками, позволяющих полить гигантский «рядок» без лишней суеты и перерасхода воды. Сам я не особо вникал в технологию, но наши «агрономы» чуть ли не плясали от радости. Говорили, что лента эта — панацея: и воду экономит дико, и сорняки меньше растут, потому что влага только под корень, и урожайность подскакивает. Так это или нет — покажет лето. Но всяко лучше, чем таскать бесконечные ведра и тянуть шланги из реки.

— Посмотри, что с давлением масла на контрольке, — после долгих минут гнетущего молчания, нарушаемого только гулом мотора и скрипом обшивки, дядя Саша вдруг включил гарнитуру. Голос его был суховат, без прежнего ворчливого оттенка, просто констатация факта.

Индикатор давления — наш вечный «головняк». Три «стрелки» в одном «окошке»: давление топлива, давление масла и его же температура, периодически начинали дергаться, и вместо того чтобы чтобы образовывать перевёрнутую букву «Т», показывали непонятно что. После третьей или четвертой внезапной «кончины» решено было поставить дублера — на моей стороне, у второго пилота. Так в панели управления, рядом с родными, потрескавшимися от времени приборами, замигал дисплейчик, содранный с приборной панели какого-то японского джипа. Выглядел он чужеродно, но работал.

Кроме этого «апгрейда» появилось еще несколько самоделок, призванных облегчить нам жизнь. Кое-что сварганил дядя Саша, кое-что добавил я, хотя мои изыскания были куда скромнее: подсветку панели поставил из светодиодной ленты от разобранной люстры, вывел дополнительный обдув лобовых стекол от печки, и моя гордость — нацепил на старые, просиженные сиденья, чехлы с подогревом.

— Контроль в норме, — пробежав взглядом по приборам — цифры на «джиповском» табло показывали стабильные, пусть и не идеальные, значения, — отчеканил я. — В зеленой зоне.

Дядя Саша недоверчиво хмыкнул, потянулся через кабину и костяшками пальцев, с силой, постучал по стеклу родного датчика. Стрелка подпрыгнула, дернулась и снова замерла.

— Видишь? Скачет, как угорелая. Глючит старье, — объяснил он, и снова отключил гарнитуру, продолжая, теперь уже беззвучно, шевелить губами.

Ну и ладно. Я не в обиде. Тем более что собеседник из него, прямо скажем, так себе: либо ворчит, либо отмалчивается, либо читает нотации. Да и переговорили мы за неделю вынужденного простоя, кажется, обо всем на свете — от устройства карбюратора до философии стоиков. Лучше смотреть вниз, на землю. Высота приличная, но день ясный, без единого облачка, видимость — километров на сорок, не меньше.

Первое, что бросается в глаза — это мозаика леса. Он здесь смешанный, но сосны и ели преобладают, и сейчас, ранней весной, это особенно заметно. Темно-зеленые, почти черные острова хвойных массивов резко контрастируют с еще не проснувшимися осинами и березами. Там — островок ельника, тут — большая темная плешина соснового бора, дальше — еще одно изумрудное пятно. Летом всё это сольётся в сплошное зеленое море, а сейчас… Сейчас лес похож на рассыпанные с высоты осколки бутылочного стекла — такие же яркие, такие же контрастные на фоне выцветшей прошлогодней травы и голой земли.

Хорошо видны и реки. Извивающиеся ленты, местами широкие и мутные от паводка, местами сужающиеся до серебристых нитей. Весной они особенно полноводны, разливаются, затопляя низины, мало похожие на те скромные речушки, что я помнил по редким наездам в ту, прошлую, «нормальную» Башкирию. Есть там одна, не особо приметная — Зилаир. Довелось как-то бывать. И от местных стариков слышал я легенду, будто в этих краях сам Пугачев ходил со своим воинством, и отступая, не смог форсировать эту реку — такая она была бурная, широкая и глубокая. Я тогда только усмехнулся — на своей «ниве» я спокойно переехал ее вброд, вода едва до порогов доставала. Теперь, глядя сверху на эти мощные, разлившиеся потоки, понимаю — зря не поверил. Весной, да в былые времена, когда леса были гуще, а климат, может, и посуровее… Всё могло быть.

Точного места, конечно, не найти — русла за века наверняка менялись не раз. Но мне почему-то кажется, что течет Зилаир где-то в районе тех самых многострадальных курганов. Или совсем рядом.

Вот они, кстати, — чуть правее по курсу, темные, почти правильной формы холмы, возвышающиеся над лесом, будто древние сторожевые башни. Три больших, внушительных насыпи, и несколько десятков поменьше, рассыпанных вокруг, как стадо около вожаков.

Стоят себе, немые и величавые. Этакие вехи стабильности в этом перекошенном, неправильном мире. Мире, который, чуть что не так — хоп! — и перезагружается, сбрасывая накопившиеся ошибки. И эти курганы — точки перезагрузки.

Много раз я ломал голову, как скифы, люди без техники, без знаний, могли такое устроить? Какие силы, какие знания ими двигали? Перебирал все возможные версии — от древней высокоразвитой цивилизации до вмешательства чего-то… неземного. Часть версий вполне укладывалась в логику, казалась правдоподобной. Но без фактов, без доказательств, все это оставалось лишь игрой ума, набором фантазий и домыслов.

Я очень хорошо помню тот день, когда, наконец починив самолет, мы смогли вернуться в поселок. И там… Подсознательно ожидая подвоха, я лишний раз убедился: предчувствия редко обманывают.

Как мы и предполагали, все погибшие тогда члены группы Иваныча точно так же «откатились» во времени и воскресли из мертвых. Получив жизнь, они потеряли память. И, словно запрограммированные, снова наступили на те же грабли. Снова взялись за лопаты, снова полезли в те же курганы, снова начали грабить древние могилы. Старая присказка про исправление горбатого могилой тут не сработала. Могила их не исправила, она их лишь… перезапустила.

Но погибли не все. Двое — те, кто в раскопках не участвовал, оставались в лагере, — выжили. Вот только сын Иваныча, к его вечному горю, не входил в их число. Он первым полез за золотом.

Именно эти двое, напуганные до полусмерти, и поведали нам о случившемся. Испугавшись, они сами никуда не рыпались, покидая свое укрытие лишь в поисках продовольствия.

Но жалости к ним не было. Ни капли.

Не скажу, что я святой или образец морали. Но в том, что жадность до добра не доводит, а уж помноженная на тупость — и подавно, убеждался не раз. Даже если отбросить кощунственность самого акта — разграбление могил, что само по себе мерзко. Эти парни, во главе с Иванычем, изначально задумали провернуть все втихую. Утаить находку от общины, от всех, и разделить золото узким кругом «посвященных». Классика.

И вроде бы понятно — золото всегда затмевало разум. Случись такое в прежнем мире — я бы, наверное, только плечами пожал. Но здесь-то? Для чего им это золото здесь? Сменять при случае на пачку заветных «Мальборо» или на новые аккумуляторы к фонарю? Купить автомат? Так ведь чтобы что-то купить, нужно еще до города добраться! А это сейчас — задача почти невыполнимая, смертельно опасная. По крайней мере, открыто, с целью шопинга.

В общем, за глупость заплатили они сполна.

Теперь же, после всей этой истории, я лично провел беседу с каждым, кто находился в поселке. Несмотря на заверения Олега, что «люди проверенные», доверял я только себе. Перестраховка? Может быть. Но как говорится, береженого… Мало ли, кому-то в голову взбредет от скуки прогуляться до тех курганов. А там и до лопаты недалеко. Слаб человек. Искушение золотом, да еще с призрачным шансом вернуться домой, — страшная сила.

Именно это известие — о возможности возвращения домой, в наше время и измерение, через загадочный портал — перевернуло всё с ног на голову. Оно же придало тот самый, ранее отсутствующий смысл золоту. Представьте: человек попадает в далекое прошлое и приносит оттуда ценность — древнюю вазу, оружие, а то и золотое украшение из скифского кургана. А почему бы и нет? Антиквариат, раритет! Состояние.

Я отлично помню тот момент, когда штурмовали дом, на который указал «Бычара», и всех повязали. Среди полуголых, перепуганных или злых мужиков я сразу выделил одного. Он сидел на краю кровати, спокойный, как будто ждал гостей. Высокий, подтянутый, лет пятидесяти, с проседью в коротко стриженных волосах. Черты лица — правильные, даже жесткие, а вот глаза… Глаза были странные — светлые, почти бесцветные, и совершенно пустые. Ни страха, ни злости, ни даже любопытства. Он не дёргался, не пытался что-то выкрикнуть или сопротивляться. Просто сидел и смотрел сквозь людей.

— Ты тут главный? — так же быстро сориентировавшись, к нему подошел Олег. Голос у него был ровный, но в руке автомат.

Тот равнодушно перевел белесый взгляд на Олега, спокойно кивнул и снова уставился в пространство перед собой. Я, глядя на него, почему-то отчётливо понял — это не бравада. Мужик действительно ничего не боялся. Абсолютно.

— Говорить будешь, или как? — спросил Олег, чуть наклонившись.

— Буду. Только свет убери, слепит, — голос был низким, хрипловатым, но таким же спокойным. Мужик потянулся к жилетке, висевшей на спинке стула, достал помятую пачку сигарет без фильтра и спички.

Олег отвел луч фонаря чуть в сторону, подтащил ногой единственный свободный стул, развернул его спинкой вперед и присел, навалившись грудью на перекладину. Я же, не найдя места присесть, облокотился о холодную стену у подоконника.

— Богато живёшь, — констатировал Олег, кивком указывая на обстановку комнаты — она действительно выделялась относительным порядком и обилием хороших вещей: приличная газовая горелка с баллоном, пара добротных спальников, ноутбук, планшет, ящик с настоящими консервами.

— Есть такое дело, — так же спокойно мужик прикурил, с наслаждением затянувшись едким дымом. — Бычара нам всё рассказал. От себя добавить нечего? — спросил Олег, снова направляя луч фонаря ему прямо в лицо.

Тот зажмурился, потом усмехнулся коротко и жестко: — А чего добавлять? Он же всё рассказал?

— Давай без шуток, — голос Олега стал жестче. — Тебе всё равно деваться некуда. Так — хоть бить не будем. Пока.

Не знаю, сработала ли угроза, или он просто понял, что запираться бессмысленно, но, докурив, отшвырнул окурок и заговорил. Монотонно, без эмоций, как доклад по уставу.

Раиль. Так его звали. Попал сюда лет двадцать назад, поэтому без натяжки считался городским старожилом. Почти сразу прибился к одной из многочисленных мелких банд. Проявив хладнокровие, расчетливость и жестокость, со временем выбился в лидеры, а потом и возглавил своё собственное «подразделение». Которое за эти годы превратил в одну из самых боеспособных группировок города. Не самую крупную — чуть больше сотни штыков, но это был как раз тот случай, когда качество важнее количества. Будучи кадровым военным в прошлом, при наборе людей он отдавал предпочтение только тем, кто имел реальный боевой опыт. Практически все его люди знали не только с какой стороны держать автомат, но и как действовать в бою, как минимизировать потери, как действовать при форс-мажоре. У него была четкая армейская иерархия — звания, устав, дисциплина. Работали, по его словам, «в основном по найму». Но мне показалось — соврал. Или не договорил.

Что касается портала… Тут всё оказалось прозаично. Во время одной из вылазок на необитаемую, особо опасную часть города, его группа наткнулась на небольшой, но хорошо экипированный отряд «чужаков». Завязалась короткая, яростная стычка. Отряд был почти полностью уничтожен. В живых остался лишь один тяжелораненый боец. От него-то Раиль и вытянул информацию о портале, о возможности возвращения. Он бы, может, и усомнился, но доказательства были железные: записанные на смартфоны видео из «нормального» мира, дата съемки — вчера, позавчера. Но главное — экипировка убитых. Камуфляж незнакомого образца, легкие бронежилеты из непонятных материалов, компактные рации, сублимированная еда в вакуумной упаковке, оружие — не массовки военных лет, а современные штурмовые винтовки. Всё кричало: «Мы не отсюда!».

Дальше, будучи человеком умным и прагматичным, Раиль мгновенно оценил масштаб подарка судьбы. Он сопоставил услышанное с тем, что знал о городе: внезапное прекращение поставок патронов, которые раньше шли потоком, слухи о потере какого-то «канала». Он догадался: никакой подпольной фабрики не было! Всё это таскали через портал из другого мира! Полный контроль над порталом означал неограниченную власть и богатство.

Опираясь на свой опыт и информацию пленного, он даже попытался самостоятельно прорваться к нужному месту — в самый эпицентр аномальной зоны, в сердцевину города. Но попытка провалилась с большими потерями.

— Это почти самый центр, — говорил Раиль, его белесые глаза на миг оживились воспоминанием о неудаче. — И я ни разу не слышал, чтобы у кого-то из наших получалось туда добраться живым. Уйти? Уходили. А вот вернуться… или просто пройти через центр… Нет. Та часть города — гиблое место. Мало того что тварей там — как саранчи, так еще и чертовщины всякой — до верху. На окраинах-то все в напряжении живут, а там… там ад.

Потом он узнал про самолет. Понял — вот оно, решение! И разработал план по его захвату, как настоящую военную операцию — с разведкой, шпионами, резервом. Он прекрасно понимал, что поставлено на карту. И если бы не та самая сломанная стойка шасси, улетел бы наш «кукурузник» прямиком в его руки.

Причем он не планировал просто «уходить». Целью был не побег. Этот мир ему нравился, его целью был контроль. Наладить стабильный канал поставки, заменив утраченную цепочку. Стать новым «смотрящим» за порталом.

И ведь логично! Возможность таскать из нормального мира всё что угодно — сигареты, алкоголь, настоящий кофе, лекарства, гаджеты, аккумуляторы, патроны, одежду, инструменты… И обменивать это здесь на золото, драгоценности, антиквариат. Да это круче любого Клондайка! Я знал, какие космические цены просили за подобные вещи в городских «лавках». От такого шанса действительно невозможно отказаться. И становилось понятно, куда уходило золото, и почему оно вообще здесь имело ценность. Оно было валютой для торговли с «материком».

Вот только первой мыслью у всех нас, услышавших эту историю, было сорваться с места и бежать искать этот портал, чтобы свалить отсюда к чертовой матери. И лишь когда первая волна эйфории схлынула, пришло отрезвление и понимание всей невозможности такого сценария. По крайней мере, в обозримом будущем.

Ведь сколько народу в станице? — Больше двух тысяч душ. Чтобы перевезти всех по воздуху, требовалось совершить около ста рейсов туда-обратно. Но мало того, что у нас не было и десятой доли необходимого топлива, так еще и наш «кукурузник» просто не пережил бы такой эксплуатации. Он бы развалился в воздухе на первой сотне рейсов. Эта машина требует ухода, ремонта, передышки. А тут — нон-стоп, на износ, с перегрузкой, возможно под пулями. Самоубийство.

Таким образом, обретя надежду на возвращение, мы снова уперлись лбом в старые, нерешенные проблемы.

Топливо. Вечный дефицит. Поломки техники — не только самолета, но и тракторов, генераторов, станков. Постоянная угроза снаружи — от банд, от тварей, от самой аномальной среды. Нехватка оружия и боеприпасов — патроны на вес золота в прямом смысле. Какие-то бурления внутри общины — недовольство распределением, усталость, страх. Однообразное, скудное питание — за зиму подъели все запасы овощей и круп, теперь сидели на одном мясе да консервах. Список можно продолжать долго.

Но, справедливости ради, не всё было так мрачно. Были и хорошие вести. Например, вернулся, теперь уже окончательно, Сергей Алексеевич. На ноги он не встал, но пить бросил. В глазах появился осмысленный блеск. Замаячила реальная перспектива электричества — запустили, наконец, водяное колесо на речке.

Гидроэлектростанцией это сооружение язык не поворачивался назвать — скорее, инженерный артефакт эпохи выживания. Огромное, грубо сколоченное колесо, теперь крутилось под напором весеннего потока. Оно было соединено ременными передачами с генераторами. Провода тянулись к нескольким ключевым точкам: больничке, штабу, мастерским. Это означало, что ночью в больнице можно было делать срочные операции без свистопляски с бензиновыми генераторами, что в штабе могли сверять карты и планы, что в мастерских можно было дольше работать над насущными починками. Это был шаг из тьмы.

Больница, благодаря трофеям с поезда, превратилась в нечто большее, чем просто помещение с бинтами. Теперь здесь диагностировали, лечили, предупреждали. Проводили плановые обследования, для детей ввели медосмотры, за счёт вновь прибывших серьёзно расширили штат.

Заново восстановили работу химической лаборатории, запустили производство пороха и других необходимых как в военном деле, так и мирной жизни веществ.

Бдительность также была на пределе. После истории с заговором и попытки угона самолета, доверие было подорвано. Состав людей, имеющих доступ к оружию, пересмотрели под микроскопом. Всех, кто хоть как-то был замешан в тех событиях, или вызывал малейшие подозрения в неблагонадежности, без лишних слов перевели на сельхозработы. «Лопата, тяпка, тачка». За ними приглядывали, но без явного давления — пусть работают на общее благо, авось одумаются. Но оружие рядом с ними не появлялось.

Еще одним мрачным, но необходимым атрибутом общины стала настоящая тюрьма. Количество пленников — участников нападения, мелких нарушителей, пойманных мародеров — росло. Держать их по сараям и вонючим погребам стало неудобно и небезопасно. Под нужды «следственного изолятора» приспособили мрачное кирпичное здание бывшей колхозной управы. Оно стояло чуть в стороне, обнесенное высоким, местами покосившимся забором из штакетника. Внутри было холодно, сыро и пахло плесенью. Семь камер, рассчитанных на шестерых арестантов каждая, с толстыми дверями, обитыми жестью, и зарешеченными окнами. В конце коридора — комната для охраны и подсобка. Заключенных поставили на довольствие, иногда выводили под конвоем на короткую прогулку в загон за зданием — подышать воздухом и увидеть кусочек неба. Охрана была двух видов: постоянные тюремщики — суровые, немногословные мужики, и сменные дежурные, наряжаемые из числа ополченцев на сутки. Такая ротация должна была максимально исключить возможность сговора охраны с узниками. Я надеялся, что это сработает.

Наш «кукурузник» теперь походил на драгоценность в бронированной шкатулке. Самолет стоял на краю взлетной полосы, окруженный не просто часовыми, а настоящим мини-гарнизоном. Рядом с ним выросла утепленная сторожка, где постоянно дежурили трое вооруженных бойцов. Еще двое или трое обходили периметр поста, особенно ночью. На ближайших крышах оборудовали скрытые позиции для наблюдения. Подойти к самолету незамеченным стало невозможно. Он был нашим ключом к будущему, и его берегли пуще глаза.

Вообще, взгляд со стороны показал бы, что станица все больше напоминает не мирное поселение, а хорошо укрепленный военизированный лагерь времен Гражданской войны, только с привкусом апокалипсиса. Почти пять сотен человек — включая «пассажиров которые теперь тоже вливались в строй — составляли костяк „регулярных“ сил. Их жизнь была подчинена жесткому распорядку: утренняя поверка, изматывающие тактические учения на полигоне за станицей, изучение карт местности и приемов рукопашного боя, караульная служба на валах и постах. Остальные — те, кто работал на полях, в мастерских, на кухне, но был способен держать оружие — привлекались к занятиям и дежурствам в свободное время. Вечерами у костров или в казармах слышались споры о преимуществах „Калаша“ перед СКС, шум чистки оружия и лязг разбираемых-собираемых затворов.

Численность этой «армии» жестко регулировалась наличием стволов. Но и здесь был прогресс. Наши кузнецы и оружейники научились клепать простейшие гладкоствольные ружья. Они хоть и били недалеко, но в ближнем бою или для охраны периметра годились. Взрывники радовали усовершенствованными «сюрпризами»: привычные взрывпакеты стали компактнее, их корпуса отливали в самодельных формах из алюминиевого лома, чтобы удобнее лежали в руке и летели дальше. Гранаты, ранее оснащенные опасным и ненадежным фитилем, теперь обзавелись настоящей чекой и ударно-спусковым механизмом. Они стали страшнее и для врага, и, что немаловажно, безопаснее для метателя. Апофеозом инженерной мысли стали две самодельные пушки. Сваренные из толстостенных труб, смонтированные на лафетах от списанных сельхозорудий, выглядели они архаично и угрожающе. Стреляли пока только болванками и неточно, но грохот выстрела, рвущий тишину, и клубы едкого дыма производили неизгладимое впечатление. Это была наша «тяжелая артиллерия», символ обороны.

Мобильность обеспечивал «автопарк». Еще десяток гражданских «вездеходов» — УАЗиков, «Нив», пары выживших трофейных внедорожников — поставили «под ружье». Их превратили в подобие бронеавтомобилей или тачанок. Машины максимально задрали, обули в огромные колеса с «зубастым» протектором. Каркасы кабин и кузовов обварили листами железа, оставив лишь узкие смотровые щели для водителя и стрелков. Спереди навесили массивные кенгурятники-тараны. Внутри убрали все лишнее, в кузовах приварили крепления для пулеметов. Получились уродливые, прожорливые, но проходимые и защищенные от пуль и осколков монстры.

С приходом весны и сходом снега с новой силой закипела работа на главном рубеже — периметре обороны. Валы, оплывшие от талых вод и дождей, спешно поднимали и укрепляли, тракторами и вручную подвозя грунт. Деревянные частоколы, подгнившие за зиму, заменяли на новые бревна. Восстанавливали и строили новые огневые точки — ДЗОТы и блиндажи. Углубляли рвы, натягивали новые колючие ленты, расчищали сектора обстрела. Работали под моросящим дождем и редким весенним солнцем, в грязи по колено, но с пониманием, что это — первая линия между жизнью и смертью.

Так что, в военной сфере, последние месяцы зимы и начало весны прошли под знаком интенсивной подготовки. Не зря же говорится — Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира — готовься к войне. Мы не знали, откуда придет новая беда. Из Города? Из степи? Или породит ее сама эта аномальная земля? Не знали. Но готовились. Каждый новый ствол, каждая банка пороха, каждый укрепленный метр вала, каждый отработанный на учениях маневр — все это было кирпичиком в стене, которую мы отчаянно возводили вокруг своего хрупкого островка жизни.